Страница 77 из 84
Прочитаешь такое и спервоначалу подумаешь: «Боже, чушь какая! И это в то время, когда в Москве издавалось более ста газет, среди которых были первоклассные европейские издания! А тут информация прямо как у странницы Феклуши из „Грозы“ А. Н. Островского: „В одной земле сидит на троне салтан Махнут турецкий, а в другой — салтан Махнут персидский!“ А вглядишься попристальнее, и станет ясно: никакой это не Махнут турецкий, а точное и проницательное, правда, пародийное, и притом достаточно издевательское, изображение структуры газеты и характера газетной информации: представлены все газетные отделы, сохранившиеся до сих пор, да и содержание не очень изменилось, ведь и сейчас в последних новостях дня то и дело читаем: „Шах персидский шел по улице Мясницкой“»…
Из известных русских поэтов никто, кроме В. В. Маяковского, не работал так много и профессионально в жанре стихотворной рекламы. Он был современником, свидетелем, внимательным слушателем мастеров торговать «на крик» в оба последних периода их расцвета: и перед революцией, и в годы нэпа, и еще к тому же сам пробовал продавать свою продукцию «на крик». Вот, например, как он рекомендовал публике собственную комедию «Клоп»:
Об интересе Маяковского к «крикам» разносчиков самое убедительное свидетельство — первое явление комедии «Клоп» с великолепным парадом «частников-лотошников»: тут и пуговичный разносчик, и продавец кукол, и продавцы яблок, воздушных шаров, точильных камней, селедок, клея, книг, и каждый со своим «криком». Маяковский был близко знаком с Е. П. Ивановым и знал его записи. Но у Иванова нет нэпманских «криков», которые звучат в «Клопе», значит, Маяковский сам ходил на рынки, слушал и запоминал. Конечно, он подверг их в комедии правке, обработке, но в том, что один продавец говорит о кукле, что она «танцует по указанию самого наркома», а разносчик точильных камней, что его брусок точит «бритвы, ножи и языки для дискуссий» и так далее, очень хорошо видны их фольклорная традиция и основа с вкраплением почти прямых цитаций.
Собственно авторских рекламных «криков» Маяковский написал более трехсот. Из них широчайшую популярность и известность приобрело двустишие, став, в общем-то, пословицей:
Остальные забыты. Трудная поэтическая работа — торговый «крик»:
Зато уж слово это — золотое. Так что и в «словесной руде» на Сухаревке, или на Смоленском рынке, или на каком-нибудь углу на коротком — пока не разгонит милиция — толчке, бывало, блеснет звездным проблеском золотинка — вечное наше, не тускнеющее и нержавеющее богатство.
Поэты с Никольского рынка
Любовь московского люда к чтению засвидетельствована многочисленными историческими документами. Издавна центром торговли литературой для народа, так называемыми лубочными изданиями, был Спасский мост у Кремля.
Первый автор новой русской письменной литературы Антиох Кантемир в стихотворном обращении «К стихам своим», сетуя на то, что они, весьма возможно, будут не поняты и отвергнуты современниками (вечная тема поэтов!), так рисует их судьбу:
И при стихах дает примечание-справку: «Две весьма презрительные рукописные повести о Бове-королевиче и о Ерше-рыбе, которые на Спасском мосту с другими столь же плохими сочинениями обыкновенно продаются».
Торговля лубочными изданиями в Москве изображена на картине А. М. Васнецова «Книжные лавочки на Спасском мосту в XVIII веке».
Продукция Спасского моста была рассчитана на своего читателя — не имевшего образования, полуграмотного, а часто и вовсе неграмотного, вынужденного ограничиваться рассматриванием картинок, но в то же время любознательного. В лубочной книге ценились занимательность и назидательность.
Большая литература развивалась своим путем, одно направление сменялось другим: классицизм, сентиментализм, романтизм, реализм, символизм, натуральная школа, психологический роман и так далее, а принципы лубочной литературы оставались те же.
Знаменитый московский книгоиздатель конца XIX — начала XX века Иван Дмитриевич Сытин, начав свое большое дело издания книг для народа, прежде всего обратился к традициям лубочной литературы.
Ко времени Сытина торговля лубочными изданиями вот уже более полутораста лет как переместилась со Спасского моста, который, кстати сказать, и сам с засыпкой рва вокруг Кремля перестал существовать, на Никольскую улицу, неподалеку от прежнего места.
Множество тесных книжных лавчонок теснилось вдоль китайгородской стены, в полуподвалах старых домишек, в подворотнях. Сытин называет их точно и метко: «Никольский рынок».
Купцы, торговавшие лубочной литературой, сами выступали и ее издателями.
Никольский рынок издавал литературу на всякие вкусы и потребности: уголовные романы «Джек — таинственный убийца женщин», «Кровавые ночи Венеции», «Злодей Чуркин», «Убийство княгини Зарецкой»; исторические — «Рассказ о том, как солдат спас Петра Великого», «Битва русских с кабардинцами», «Атаман Иван Кольцо», «Ермак — покоритель Сибири»; продолжали выходить и старинные сказочные истории про Бову-королевича, Еруслана Лазаревича; издавались различные гадательные книги, сонники, письмовники — «Для влюбленных», «Для желающих добиться успеха в торговле», самоучители танцев, руководства — «Искусство спорить и острить», «Самоучитель всех ремесел», «Самоучитель для тех, кто хочет быть замечательным актером — артистом» и тому подобное.
Все эти сочинения издавались анонимно. Такова уж была традиция лубочной литературы.
Но, конечно, каждая книга имела автора. В лубочном жанре работала большая группа специальных лубочных писателей. Сюда, на Никольскую, они приносили свои сочинения.
Сытин, хорошо знавший всех постоянных авторов Никольского рынка, говорит, что они состояли из «неудачников всех видов»: недоучившихся семинаристов, гимназистов, изгнанных за какие-либо провинности из гимназий, пьяниц — чиновников и иереев. Иные из них обладали незаурядным литературным талантом. Как пример можно привести знаменитого фельетониста Власа Дорошевича, который начал свой литературный путь с романа «Страшная ночь, или Ужасный колдун», проданного Сытину за пятнадцать рублей.
Вот как Сытин описывает характер деловых взаимоотношений между автором и издателем на Никольской.
«Никольский рынок никогда не читал рукописей, а покупал, так сказать, на ощупь и на глаз.
Возьмет купец в руки роман или повесть, посмотрит заглавие и скажет:
— „Страшный колдун, или Ужасный чародей“… Что ж, заглавие для нас подходящее… Три рубля дать.
Заглавие определяло участь романа или повести. Хлесткое, сногсшибательное заглавие требовалось прежде всего. Что же касается содержания, то в моде были только три типа повестей: очень страшное, или очень жалостливое, или смешное. Эта привычка покупать „товар“ не читая и не читая же сдавать его в печать, иногда оканчивалась неприятностями. С пьяных глаз или просто из озорства авторы всучивали покупателям такие непристойности, что издатель хватался потом за голову и приказывал уничтожить все напечатанное.