Тишина

– Ну что, боярин, далеко ли уедем? Доведется ли в Севске быть?

– А почему не быть? От гетмана пернач имеем, от хана – пайцзу. Чего бояться-то?

– Тот пернач, Афоня, означает, что гетман нас не тронет – и дай Бог, чтобы так – а в степи что курган, то пан… До Крыма-то и сам помнишь, как ехали – дай Господи забыть поскорее.

– Богдану можно верить, – убежденно заявил Ордин. Похлебка и жидкость из бутылки ему явно пошли на пользу – он заметно повеселел и раскраснелся. – Главное, Агей, до Сечи подняться, а там от него отряд будет.

– Точно, точно. До того и не жди, с ханом дружбы не станет рушить. А наша сотня хоть и хороша, а все-таки не полк.

– Брось, Агей, не тебе трусить. Пайцзу и пернач везем, чего бояться? Тем более тебе – небось, за твою милость в Перекопе немного дадут.

– Да и ты не Шереметьев – парировал Агей – А вот за нашего дружка, что под осокорем, и татары, и черкасы живо нам глотки перережут. Глядишь, и до Сечи не доедем. Набили мы ему цену.

– Ладно, ладно. До Сечи, небось, продержимся, а там не обидят – сказал Ордин, лицо которого далеко не изображало уверенности. Слова Кровкова явно задели стольника за живое.

– А я вот думаю, что татарам царевич наш больше ни к чему, а то бы не отдали. А вот черкасам царский сын еще как пригодится – они с нас своей пени еще не взяли.

Ордин промолчал, но явно начинал кипятиться. Его раздирали противоречивые и не самые приятные мысли.

– Да, Агейка, от черкас всего ждать можно, – сказал он наконец. – Еще и кланяться нас ему заставят, коли придется ко двору. Но против царя не пойдут, не посмеют – помощь царская им сейчас позарез. Так что доедем, Агей, доедем, еще и без подарков не останемся.

Ордин тут ободряюще похлопал Кровкова по плечу, но его сухая рука отскочила от могучей спины Агея, как мотылек от лучины. Говорил Нащокин не слишком уверенно, его живые глаза бегали все быстрее по сторонам. Агей же вполне удовлетворенно наблюдал за состоянием стольника, как будто вывести его из себя и было целью Кровкова. Теперь, добившись ее, он с довольным видом лежал и помалкивал, напоминая тигра, играющего со своей добычей. Резкие черты лица, большой нос и складки кожи усиливали сходство Агея с этим хищником.

– Да пошел ты к черту, Агейка! – воскликнул наконец, не выдержав, Ордин. – И так я черкас не жалую, а ты мне как на больную мозоль… Если уж и здесь чего учинят, то это прямая причина государю их в подданство не принимать, вот что!

– Почему же. Нас с тобой ногайцы ножом по горлу – вот и пропал самозванец. А черкасы его и спасут, и царю им поклоняться. Как тебе моя мысль?

Ордин только махнул рукой и судорожно приложился к бутыли. Его почин поддержал и Агей.

– Эх, Агеюшка! Боюсь, что по-другому выйдет. Доедем мы с тобой до Севска в лучшем виде, а только так обернется, что не мы из Крыма поганца вытащили, а черкасы его царю на блюдечке поднесли. Он бы им потом пригодился, да не сейчас. Время пройдет – они таких десяток наберут, долго ли. А этого отдадут, да не за малую цену. Покажут подданство, а мы уж тут не отвертимся – примет царь верных черкас. А тогда не ногайцы – ляхи нам головы рубить будут, да кабы не под самой матушкой-Москвой. Будет через черкас наша погибель, Агей! Да и то сказать – по грехам.

Ордин махнул рукой и еще раз приложился к бутыли. Пуховецкий же, во всех подробностях слышавший разговор послов, в придачу к холоду и голоду ощутил еще одно неудобство. Он был привязан к дереву достаточно плотно, чтобы не сбежать, но недостаточно крепко для того, чтобы не сваливаться, то и дело, то на одну сторону ствола дерева, то на другую. Но по разные стороны дерева сидели и Ордин с Кровковым, и Иван, падая то туда, то сюда, словно склонялся к мнению одного из них. Сейчас он, несмотря на все свои усилия, завалился на сторону Ордина. То, что говорил сейчас стольник, было Ивану по душе: он и сам считал, что от союза с москалями не будет Украине, а, главное – казакам, добра.

Оба посла посидели какое-то время молча, вероятно, отходя от принятой ими большой порции крепкой крымской браги. Ордин, похоже, изрядно расчувствовался и, погрузившись в свои мысли, то махал рукой, то качал головой. Кровков же как будто собирался с мыслями. То ли слова стольника задели его за живое, то ли брага оказала свое действие, но Агей утратил свое шутливое настроение, и продолжил разговор уже серьезным тоном.

– Отчего же не принять, Афанасий? Ляхов сейчас щелбаном прибить можно, когда такое было? Когда же, как не сейчас, их, поганцев, прижать? А народа русского здесь поболее, чем у нас в Московии. Ну а земля! Земля… – Агей мечтательно закатил глаза, а рука его – рука малопоместного дворянина бедной северной волости – начала, против воли, соскребать жирный степной чернозем. Но Кровков быстро опомнился, и решил, что необходимо привести в защиту своей точки зрения и более возвышенные доводы. – А вера, Афоня? Сколько же можно терпеть? Силен дьявол – старшина казацкая, и та ополячилась. И сам Богдан ведь долго перед ляхами лебезил, пока сапогом панским в морду не дали. Побьют сейчас Богдана – и всю Украину в латинство переведут, а Сечь к татарам подастся, они не разборчивые. Ну а мужики пахотные каковы здесь… а девки?! Одни тебе все поместье вмиг вспашут, ну а других ты сам взборонишь. Афоня! Надо черкас принимать. Я так думаю! – с пьяной решимостью завершил Агей.

– И умирать пойдешь за тех черкас? – неожиданно спокойно поинтересовался Ордин. Кровков в ответ совершенно искренне и весело рассмеялся, и веселье так долго не оставляло Агея, что раздраженный Ордин только махнул рукой и, пошатываясь, направился куда-то в сторону от костра.

– Афанасий, ну мы же и так давно покойники! – не замечая этого ответил наконец Агей – Уж как на службу царскую вышли – так точно, нас на погосте каждый день ждут, скучают. Обещаю тебе: коли до утра доживем, то за черкас голову сложу, не струшу!

Пуховецкий, который ценой больших усилий восстановил было ровное положение, вдруг понял, что теперь его неудержимо утягивает в сторону, но теперь уже в сторону не Ордина, а Кровкова. Он попытался удержаться, но, поняв бесполезность этого занятия, с философским спокойствием начал потихоньку сползать по толстому шершавому стволу. "А ведь дело говорит кацап" – думал он – "Какой край богаче Украины? А все никак не устроимся. Шляхту на старшину сменять – что из огня в полымя, да и то не сменим, если москали не подсобят". Пуховецкий имел достаточно оснований так думать. Какая-то странная тоска охватила его, и почему-то именно сейчас захотелось московского порядка, пусть занудного и тяжеловесного, как старое одеяло, под которым и душно, но тепло. Как будто именно молодой царь Алексей вместе со всеми своими стольниками, стрельцами и дьяками мог сейчас избавить Ивана от холода, голода и опостылевших ремней.

Афанасий, тем временем, достаточно долго не отвечал Агею, его и видно не было в окружающей костер сгустившейся тьме. Наконец, он появился, но в облике Ордина произошла существенная перемена. Вместо запыленной дорожной чуги на нем красовался щегольской посольский кафтан, а на голове красовалось что-то сильно напоминавшее горлатную боярскую шапку, разве что немного пониже. Агей испуганно вздрогнул, наткнувшись взглядом на выходящего из тени Ордина, покачал головой, но так и не нашелся, что сказать. Афанасий же, подойдя к костру, уселся чуть ли не на колени к Кровкову, изрядно сдвинув того в сторону, а затем обхватил Агея за плечи и навалился на него всем телом. Кровков, со свойственным ему ехидным выражением посматривал на Ордина – не умеешь де пить, боярин – но до поры до времени помалкивал.

– Агеюшка! Ведь я из Пскова! – с неожиданным драматическим возвышением голоса заявил Афанасий, с таким усилием встряхивая Агея за плечи, что даже дюжий Кровков чуть не завалился наземь.

– Да знаю, знаю, Афоня, что ты не с Рязани – осторожно ответил Агей, в свою очередь приобнимая Ордина.

– Немцев я как свои пять пальцев знаю, Агей, с детских лет. Что свейских, что ливонских, что лифляндских. Их надо бить, Агейка, вот что! – тут Ордин с особым усилием встряхнул Кровкова. – Если Лифлянты сейчас отнять, через десять лет ты Москву не узнаешь, да и все государство. Сейчас через Архангельский город торгуем, если льды дозволят, а на Балтике за неделю будем то же иметь, что там за год. Корабли свои построим. Немцы все тамошние нам служить будут, а они, Агей, умеют. Беднее нет страны, чем свейская, а торговлей и ремеслом всех богаче стали. Еще и в истинную веру их переведем – не сразу, так со временем, и сильнее нас никого не будет. Побить их не сложно, разве что корабли нужны. Но если хоть и Ригу взять, то кораблей в избытке будет, а Рига только что не сама в руки падает. Ну а… С черкасами завязнем мы, Агей, надолго завязнем. Может быть, что и навсегда, до конца самой державы российской. – Афанасий слегка всхлипнул и перекрестился – Время придет, помирятся они нами с ляхами и Крымом, а через полгода опять помощи запросят… У нас во Пскове, Агей, свои казаки есть, городовые – не без гордости добавил Ордин – Никто на них управы не найдет, а есть-то их на весь посад с полсотни человек. Уж такой народ злой, неспокойный, хоть и не черкасы… Между прочим, девки хоть куда у них, это ты, боярин, точно подметил… – Мысль захмелевшего стольника, который, за время своей речи, пару-тройку раз приложился к бутыли, начала перескакивать с одного предмета на другой. Иван Пуховецкий успел за прошедшее время потихоньку вскарабкаться вверх по стволу и сесть ровно, однако теперь его снова начало неумолимо клонить в сторону – сторону стольника Ордина. "И правда. – думал Иван, бешено извиваясь и перебирая ногами – Во-первых, глядишь, москаль свейскими немцами займется, а от Украины отстанет. Ну а потом и ума у них наберутся, как мы у ляхов, хоть перестанут щи лаптем хлебать".