Миряне

— Ничего, — бормотал Агафон, крутя баранку броневика, — сейчас Пилигримыч всех вылечит. И тебя вылечит, — подмигнул он мне, — и мужиков вылечит. И Хану голову поправит.

— Всего-то несколько шишек, — хмыкнул коренастик, — мне бы пива пару кружек для полного выздоровления.

А в это время на пустыре полыхнул огонь. Даже страшно представить, что испытали немецкие наемники, зажарившись, живём в западне. Но таков суровый закон войны, либо убьют тебя, либо убьёшь ты.

Глава 32

К сожалению, до сэра Пилигрима стрельцов живыми не довезли.

— Геройские были ребята, — пробормотал Агафон сняв свою шапку с меховым околышем.

— Семьям обязательно поможем, — сказал я, — пока дети не выросли, назначим пенсию по потере кормильца. Это я гарантирую.

— У нас в Америке тоже много геройских коренастиков полегло, — высказался, тяжело вздохнув Ханарр, — хоть бы кто их семьям пенсию назначил. Хрена с два!

Эх, одну бы тачанку на тот пустырь и мужики были бы сейчас живы, подумал я. Вот что значит, опыта боевого нет совсем. А сколько таких промахов ещё будет дальше?

Я приподнял рубаху и посмотрел на свой живот. Сэр Пилигрим мне можно сказать грязным ножом все разрезал, грязными руками пулю достал, и всё обратно как было починил. Самым странным оказалось то, что шрам от аппендицита куда-то делся. Не то чтобы я по нему соскучился, но принцип лекарской магии мне напомнил откат компьютерной операционной системы к выбранной точке восстановления. По-другому я объяснить такие чудеса не мог.

— Атаман, куда сейчас едем? — Агафон вновь меня наградил непривычным для меня званием.

— Обратно на пустырь, — я махнул рукой, — посмотрим, что там сейчас делается. Кстати, что ты меня, Агафоша, атаманом кличешь?

— В военной обстановке обращаться Михаил Андреевич долго, — пожал плечами стрелец, усаживаясь за руль, — да и кто ты, как не атаман?

— Точно, — поддакнул коренастик, — во время боевого похода, когда от старших офицеров толку нет, бойцы всегда вбирают себе самого умного и авторитетного командира, атамана, чтобы выжить.

На берегу Каменки, откуда открывался красивый вид на весь Житомир, догорали последние головёшки, которые остались от деревянного загона. В центре же большой кучей, где смешались люди и кони, лежали почерневшие тела немецких панцирников. Вокруг расхаживали стрельцы и озадачено почёсывали свои затылки.

— Вот смотри, какой винегрет получился, — недовольно пробурчал полковник Федотов, когда мы с Ханарром и Агафоном вернулись на поле брани.

— Что тебе не нравится? — удивился я, — враг разбит, победа за нами.

— А какая добыча от такой победы? — огорошил меня Федотий Федотович, — кони, настоящие боевые, за которых можно было до пяти золотых монет выручить, за каждого! Лежат мертвые. Броня у панцирников опять испорченная. Колесцовые пистолеты, только на помойку годятся! Да и выкуп взять не за кого.

— Ну конечно! — психанул я, — и рыбку мы хотим съесть и на хрен сесть!

Многие стрельцы чтобы не заржать и не выказать этим своего неуважения к командиру, громко закашлялись.

— Значит так! — продолжил я, — конину копченую отдадим сейчас нашим поварам. Ещё не ясно, сколько продлится осада города, а кушать хочется всегда! Броню пустим на картечь, а то у нас порох есть, а ядер нет. И бомбы из чего-то нужно делать. Тачанки вон как лихо сегодня повоевали, а чем завтра из них палить? То-то и оно.

— Так я чего, разве спорю, — пошёл на попятную товарищ полковник.

— А вот пистолеты колесцовые и сабли я уже сам позже восстановлю, — сказал я, грустно улыбнувшись, — нам ещё семьям погибших бойцов помогать деньгами придётся. А то князь про героев войны и не вспомнит, после победы.

* * *

Целый день бедный, замученный Помука мотался с котлом для приготовления пищи. Сначала, ни свет ни заря, нужно было приготовить кашу для своей вечно голодной полусотни. Затем всё требовалось отмыть и помочь в сборке походного шатра. Во время дневного перехода, вновь пришлось варить жидкую безвкусную похлёбку и носить на общую кухню воду. А в место благодарности Помука получал лишь тычки да затрещины.

Однако были у такого затюканного положения и свои "плюшки". Например, он стал невольным свидетелем ругани среди старших офицеров, которые откровенно завидовали полковнику немецких панцирников.

— Пока мы с этими тупыми дикарями еле-еле ползём, Шёрнер выгребет всё золото и серебро из купеческих сундуков, — ворчали на привале одни.

— Наверное, сейчас трахают доступных шлюх и пьют халявное вино, пока мы глотаем пыль на этой убогой дороге, — сердились другие.

Зато во время второй вынужденной остановки, когда пришлось дожидаться отставший на несколько километров походный обоз с пушками, среди офицеров стали раздаваться совсем другие слова. Кое-кто просто недоумевал, почему от Шёрнера до сих пор нет никаких известий. Другие даже стали строить предположения, что панцирники награбили такое количество золота, что сейчас его прячут по лесам и поэтому молчат, как проклятые тихушники. И лишь скромный Помука тогда подумал, что если от рыцарей нет никакой весточки, то может быть её некому уже и послать? Нет больше ни самого полковника Шёрнера, ни его бравых солдат.

Какого же было удивление проницательного ильмаса, когда армия, наконец, вышла к стенам Житомира. Правда, на город к тому времени опустились сумерки, но разглядеть разбросанные на опушке леса обезображенные трупы немецких наёмников не составило большого труда. Тогда липкий холодок страха пробежал по спине Помуки. Лишь одного он не мог понять, как же так двести стрельцов в чистом поле смогли уничтожить триста лучших воинов армии? Почему никто не смог сбежать? Старшие офицеры приказывая ильмасам спешно ставить лагерь, тоже периодически повторяли одно слово — невероятно.

* * *

— Где же в этой темноте разглядеть обоз с порохом и провиантом? — сердился Федот, безуспешно вращая ручку фокусировки на подзорной трубе.

На стене около надвратной башни западных ворот собралось можно сказать всё «начальство» Житомира. Исполняющий обязанности князя полковник Федотов. Злой, как чёрт комендант кремля лейтенант Елисей, который никак не поучаствовал в разгроме немецких наёмников. Бурмистр и лейтенант Василиса, которая своими глазами должна была убедиться, что городу ничего не угрожает. Лейтенант отдельной роты местных боевых проституток Иримэ, которая просто сердилась на меня за то, что я ей ничего не сказал про ранение в бою. Ну и я, скромный командир группы оперативного реагирования в составе коренастика Ханарра и стрельца Агафона. Кстати, они оба тоже рядом пытались разглядеть вражеский обоз, но уже без подзорной трубы.

— Не видно ни хрена! — бухтел себе под нос коренастик.

— Может как-нибудь поколдовать? — предложил робко Федотий Федотович.

— Хоть колдуй, хоть не колдуй, всё равно получишь х…, - чуть было не ляпнул Агафон.

Я оперативно двинул ему локтем в бок.

— Агафоныч, ты того, не выражайся, при начальстве, — пробормотал Ханарр.

— Я думаю, нужно отложить атаку на вражеский обоз до утра, — высказался комендант кремля Елисей, — как ты считаешь, Федот?

Все тут же посмотрели на новоиспечённого полковника, который в свою очередь глянул вопросительно в мою сторону. Само собой, все перевели взгляд на моё скромное лицо.

— Атаковать будем сейчас, — задумчиво произнёс я, — пока у них там бардак, — я махнул рукой в сторону растущего вражеского лагеря, — наверняка весь порох всё ещё в обозе. Не разобрали ничего, как следует. А утром они могут пойти на штурм до восхода солнца. Опоздаем.

— Самодеятельность, — презрительно шикнул двоюродный брательник Федота.

— Готовь тачанки к бою, — сказал я полковнику Федотову, — мы, я, Хан, Агафон и Иримэ, на броневике сейчас подкатим на расстояние примерно в метров сто от лагеря. И Ири из лука, горящей стрелой подожжёт вон ту высокую ель. А дальше, когда света станет больше, так же из лука расстреляем обоз с боеприпасами. Чтобы отсечь преследователей от «Громозеки», мне нужно с десяток бомб.