Мужество

– Качество, орлы! Качество, виртуозы! – выкрикивал Валька, отрываясь от работы, чтобы пробежать по лесам и посмотреть, все ли в порядке.

В середине дня начало затирать с цементом. Валька побежал к инженеру Путину, его губы побелели от злости:

– Вы что, шутки со мной шутите? За одну минуту простоя – да я весь док разнесу в щепы!

Но в работе он был расчетлив. Пока доставали цемент, Валька перевел бригаду на отделку колонн. Не только зрители, но и сами штукатуры не знали, что блестящий темп чуть не сорвался, – Валька оберегал их настроение.

В обеденный перерыв толпа внизу так увеличилась, что, казалось, прыгни с лесов – попадешь прямо на мягкую кучу тел. В конце рабочего дня толпа снова стала сплошной, и те, кто уже побывал здесь утром и днем, не верили глазам: стены как будто сами покрывались темным слоем мокрой штукатурки. Было невероятно, что четырнадцать человек могли столько сделать за восемь часов работы. Теперь никто уже не разговаривал. Было так тихо, что слышно было легкое шипение раствора под металлическими лопатками штукатуров и тихий скрежет терок, шлифующих поверхность стены.

В четыре часа в толпе появилась Клава. Она поняла значительность происходящего и несколько минут, жмурясь, смотрела наверх. Но то, что привело сюда Клаву, было слишком важно, она не могла задерживаться. Она разыскала Круглова и быстрым шепотом сообщила принесенную новость.

– Сейчас нельзя, – сказал Круглов. – Ты же видишь сама…

Оба смотрели вверх на Вальку. Штукатуры работали, не прерывая ритма. Они работали уже девятый час. Уже должна бы проявиться усталость, но на лицах четырнадцати виртуозов было не утомление, а упоение боем.

– Я скажу, как только он кончит, – обещал Круглов. – Ты пойди к ней… объясни… Она будет рада…

Последние голые пятна исчезали на глазах. Подсобники укатывали вниз тачки – материал больше не понадобится. Но, откатив тачки, они не уходили, а замирали на месте, забыв и усталость и голод, – они были участниками торжества.

И вот Валька Бессонов оторвался от своего участка, кивнул соседу и перешел вперед. Все поняли его порыв – Валька хотел собственноручно закончить последний метр. Он перебежал вперед и сразу включился в прежний ритм, но под его руками ритм убыстрился, как убыстряется ритм огневого танца перед самым концом.

Толпа внизу была беззвучна и только в такт движениям Бессонова слегка покачивалась.

Протекали минуты.

Один за другим штукатуры наводили на своих участках стены последний лоск. В тишине отчетливо шипела терка Бессонова: шу, шу, шу…

И вдруг разом зашевелилась, зашумела вся масса людей. Ритм оборвался. Валька Бессонов повернулся лицом к зрителям, поднял руку с уже ненужной теркой, и вся толпа дружно ударила в ладоши.

Вытирая мокрый лоб, Валька улыбался навстречу приветствиям. Потом, как актер на сцене, подал руку ближайшему штукатуру. Они обменялись рукопожатием, подумали и поцеловались. Валька поцеловался со всеми по очереди – со всеми тринадцатью орлами. Нет, это не было театральным жестом, это были свои ребята, ученики, братки, верные товарищи, в работе они сливались в одно целое. А зрители внизу? Что же, зрители тоже друзья, и разве им не радостно видеть победу четырнадцати славных штукатуров и друзей?

Валька первым двинулся вниз. За ним медленно, ровняя шаг, спускались по лесенке тринадцать виртуозов.

Внизу их приняли на руки, качали.

Бессонова захватил корреспондент газеты.

– Интервью, – уверенно сказал Валька. – Бригада Валентина Бессонова оштукатурила сегодня тысячу двенадцать метров стены. Каждый штукатур сделал семьдесят два с хвостиком квадратных метра при норме двадцать метров за восемь часов. Все дело в организации работы и умении. Моя бригада…

Но тут он увидел за плечом корреспондента лицо Круглова, и выражение этого лица заставило Вальку забыть корреспондента.

– Катя?!

– Да, – сказал Круглов, – еще в обед свезли в больницу.

Они выбежали из дока, взявшись за руки.

– Что? Что? – спрашивали в толпе.

Весть о том, что Катя Ставрова рожает в больнице, мигом облетела всех. Всем надо было отдыхать, все были голодны, но многие, не сговариваясь, пошли к больнице.

И снова, как недавно в доке, вокруг дверей больницы сгрудились люди. Мороз щипал щеки, леденил ноги, сковывал дыхание. Предприимчивые штукатуры из Валькиной бригады разложили костер и расположились вокруг огня, как на привале.

– Что? – спрашивали у каждого, кто выходил из больницы.

Прошел час.

Валька Бессонов слонялся по коридору больницы, прислушиваясь к незнакомым сдержанным стонам, которые – он знал – были стонами Кати. Она не кричала, Катя, нет, – она была храбрая и сильная. Но ей, наверное, было очень тяжко. Валька томился за нее и вместе с нею. Отзвуки сегодняшней славы, страх за Катю, радостное ожидание и усталость – все перемешалось в его голове.

Круглов сидел в углу коридора, прикрыв глаза. Мучительные, неизбывные сожаления охватили его перед фактом нового торжества жизни.

– Валька, – позвала Клава, высовываясь в дверь. Валька хорошо изучил по книгам, как все должно произойти. Раздается пронзительный крик роженицы, затем крик новорожденного, а потом уже позовут отца. Он все ждал этого крика. Но Клава сама подбежала к нему, крикнула:

– Сын! Сын! Мальчишка! – и, обняв, поцеловала его.

– Уже? – глупо спросил Валька, не понимая.

Но в это время, утверждая свое существование, голосисто и требовательно закричал новорожденный. Валька бросился в палату.

Врач пытался вытолкнуть его назад.

– Нельзя же, нельзя! – говорил он, загораживая проход. Но к врачу подбежал Круглов с искаженным злобою лицом.

– Что значит «нельзя»? – закричал он, отталкивая врача. – Бессонов сегодня поставил такой рекорд, и его не пустить к жене?

Вальку впустили.

Катя встретила его совсем прежней простодушной улыбкой. Он осторожно, боясь дышать, подошел к ребенку. Закутанный в пеленку мальчишка кричал, морща красный лобик.

– В меня! – сказал Валька, виновато улыбаясь врачу, и на цыпочках подошел к Кате. Он хотел сказать ей многое. Он любил ее, он был благодарен ей, он все еще боялся за нее. Он не знал, как это выразить при посторонних, и сказал другое.

– Катюша, а мы сделали все тысяча двенадцать метров, – сказал он робко, сжимая ее руку в своей.

Врач передернул плечами, возмущенный.

Но Катя поняла. Она знала, что дело не в тысяче двенадцати метрах, а в том, что они оба достойны друг друга, жизни, любви, сына.

– Мне совсем не было трудно, – заявила она и, приподняв голову, покосилась на сына. – Он тебе понравился?

Врач выпроводил Вальку из палаты. Катя счастливо вздохнула и закрыла глаза. Засыпая, она слышала гул голосов во дворе, но сон уже обволакивал сознание, и она не разобрала приветствий, адресованных ей, ее мужу, их прекрасному сыну.

А Валька прибежал домой, не зная, что делать с собой. Он бегал по комнате, натыкаясь на стулья, разговаривал вслух, громко смеялся. Должно быть, он был смертельно утомлен, но возбуждение вытеснило усталость.

Он шумно обрадовался, когда пришли друзья из комсомольского комитета – Круглов, Сема Альтшулер, Тоня. Они осмотрели комнату и приданое сына. Тут же наметили, что еще нужно. Сема сказал, что завтра установит радиоприемник. Тоня обещала детскую коляску, Круглов – ватное одеяло и материи, на занавеску.

Они силой увели Вальку ужинать. В столовой Валька узнал, что начальник строительства Драченов премировал всю бригаду. После ужина друзья проводили Вальку до дверей комнаты:

– Ты же устал, спи.

Но Валька не мог спать. Подождав, пока уйдут друзья, он побежал в холостяцкое общежитие, к своим штукатурам. Штукатуры спали, их богатырский храп был слышен из коридора. Валька потоптался в дверях, послушал, кто как храпит, и побежал в больницу – мало ли что могло случиться за три часа! Он долго стучался. Наконец вышла сердитая санитарка, и Валька с трудом добился от нее сообщения, что роженица чувствует себя прекрасно, а ребенок спит, потому что больше ему делать нечего.