Средняя Азия и Дальний Восток в эпоху средневековья

Пенджикентские данные позволяют предложить новую интерпретацию сцены царского приема в живописи Афрасиаба (Альбаум, 1975). Эта сцена занимает всю торцовую стену парадного зала (помещение 1). На сохранившейся нижней части стены показаны процессии фигур, направляющихся с двух сторон к середине зала. Выше помещен ряд сидящих фигур. Верхняя половина стены не сохранилась. По Л.И. Альбауму, процессии направляются к трону согдийского царя Вархумана (около 650–675 гг.). На самой живописи есть прочитанная В.А. Лившицем согдийская надпись, в которой говорится, что Вархуман принял послов из Чаганиана и Чача (Альбаум, 1975, с. 52–56). Композиция включает также группы представителей нескольких народов, которые рассматриваются как посольства из разных стран (табл. 35, 1, 3). Та же надпись, однако, говорит, что не чаганианский посол подошел к Вархуману, а царь сам «подошел к нему». Это место понятно, если считать, что Вархуман обходил послов, а не сидел на троне. Тогда в соответствии с прослеженным по другим залам обычаям центр главной композиции был бы занят изображениями божеств, а не царя. Если согласиться с этим, то станет ясно, почему речь посла в надписи содержит, кроме приветственной формулы, только такое обращение к царю Самарканда: «Вовсе не имей подозрений относительно меня — о самаркандских богах, а также о письменности я хорошо осведомлен, и я не причиню никакого зла (самаркандскому) царю» (Альбаум, 1975, с. 55–56). В.А. Лившиц понимает слова посла как обещание не пытаться вводить чаганианскую веру и связанную с ней письменность в Самарканде. «Согдийцы, пережившие к середине VII в. много религиозных потрясений и вернувшиеся в лоно маздеизма, имели основание опасаться нового усиления буддизма — религии, которая в это время, судя по источникам и археологическим находкам, господствовала в Чаганиане» (примечание В.А. Лившица см.: Альбаум, 1975, с. 55, примеч. 155).

В начале VIII в. в Чаганиане заметную роль играло манихейство (Беленицкий, 1954, с. 44–45), но в Тохаристане в целом в VII в. преобладал буддизм (Литвинский, Зеймаль, 1971, с. 120–121). Во второй половине VII в. буддизм, поддерживаемый могущественной Танской империей, распространился также в Семиречье и в Фергане. Поэтому в момент наибольшей танской экспансии Вархуману, формально признававшему сюзеренитет империи, понадобилось в отвергшем буддизм Самарканде провести грандиозный прием послов перед изображениями богов. Делегации приносили дары, был, видимо, устроен пир. Подобные процессии, подношения даров и ритуальные пиры хорошо известны по росписям храмов Пенджикента. Китайская делегация проходит первой, за ней стоят какие-то горцы (?) и корейцы. Люди из тюркской свиты китайских послов, беседуя, дожидаются конца церемонии. Большая группа тюрок сидит в верхнем ряду. Представители среднеазиатских государств (Чаганиана, Чача и др.) ждут своей очереди. В.А. Лившиц любезно сообщил мне свои чтения надписей на этих фигурах. На шее человека в кафтане из ткани с сенмурвами полустертая надпись, наиболее вероятное чтение которой «Вархуман», за ним следует «чаганианский дапирпат» (титул посла). Это поздние посетительские надписи, возможно, ошибочные, но все же согдийский посетитель и в VIII в. не мог бы, видя в центре композиции царя на троне, приписать его имя второстепенному персонажу.

На других стенах показаны процессии с участием Вархумана (который здесь, как мне кажется, представлен крупномасштабным всадником на желтом коне) и картины жизни чужих стран — Китая и (по мнению Л.И. Альбаума) Индии.

Когда в Согд через согдийских купцов и колонистов или через прибывавших в него миссионеров хлынули чужеземные верования в виде мировых религий — буддизма, манихейства и христианства, то в колониях согдийцы охотно принимали эти религии, поскольку там перемена веры сулила сближение с жившими рядом партнерами из других народов. Недаром именно к таким религиям относится почти вся литература согдийцев диаспоры. Свои боги при этом могли занять лишь очень скромное место в системе идей мировых религий, но сохраняли социально важную роль покровителей отдельных семей и общин земляков. В колониях согдийцы нередко подчинялись иноземной администрации и иноземным законам. Там почитание тех или иных богов было частным делом, и человек мог, сохраняя культ своего божественного патрона, сменить веру. В метрополии, где, по сведениям китайских источников, в самаркандском храме, т. е. под покровительством богов, хранились законы страны[22], отказ от религии гражданской общины был гораздо более редким.

Многие из часто встречающихся в Пенджикенте образов богов известны и по памятникам Самарканда, Уструшаны, Кеша, Семиречья, Отрара. Это были боги, почитавшиеся везде, где жили согдийцы. Зороастризм, судя по религиозной терминологии по согдийскому тексту с молитвой «Ашем Воху» (Sims-Williams, 1976, p. 46–48; Gershevithch, 1976; Лившиц, 1981, с. 354), а также по сообщениям Хой Чао (Fuchs, 1938, s. 452) и других авторов, был религией Согда. Однако этот поверхностный зороастризм прикрывал отнюдь не догматические представления. Согдийцы метрополии далеко не всегда крепко держались зороастрийских богов своих гражданских общин. Уверения посла, что он знает богов и письменность и что его нечего опасаться, видимо, имели не только религиозное, но и юридическое значение, если речь шла об уважении иностранцами санкционированного богами писаного закона. Во включавшем в себя Чаганиан Тохаристане, как показали росписи Дильберджина (Кругликова, 1976, 1979), с буддизмом сосуществовали культы богов, сходные с согдийскими по обряду и по иконографии с ее античными, сасанидскими и индийскими элементами.

Значение культов богов, с одной стороны, и высших религиозных доктрин — с другой, видно при сравнении стенных росписей и рельефов оссуариев. В росписях преобладают частные культы богов, тогда как на оссуариях, напротив, важную роль играют специфически зороастрийские концепции и ритуалы. Даже жреческое одеяние и ритуальный пояс зороастрийцев показаны на оссуариях, но не в росписях. Дело, вероятно, в том, что штампованные оссуарии рассчитаны на любого, кто их приобретает, и соответствовали тому, во что верили все, а росписи писали по заказам отдельных семей, династий, городских общин, имевших в рамках общей религии своих собственных богов-покровителей.

Отметив, что для Согда характерно сочетание культов многочисленных, нередко неавестийских богов с проявлениями воздействия учения Зороастра, В.Б. Хеннинг писал, что остается неясным, насколько сильным было это воздействие на местное язычество (He