Страница 9 из 100
Если с помощью внутреннего управлять внешним — сотни дел будут устроены. Что обретается внутренним, то воспринимается и внешним. Внутреннее обретается, и пять внутренних органов успокаиваются: мысли приходят в равновесие, мускулы напрягаются, уши обретают чуткость, глаза — зоркость[119]. И тогда широко простирается, не суетясь.
Сильный и крепкий, а не ломается. Никого не превосходит и ни от кого не отстает. Малое место его не теснит, большое для него не слишком просторно, его небесная душа не тревожится, его дух не волнуется. Недвижим и чист, как осенняя вода, и безмолвно тих. Он сова Поднебесной. Великое дао, ровное и покойное, не оставляет его надолго. Раз оно недалеко, то когда понадобится, хоть и ушло, но возвращается. На воздействие откликается, побуждаемый, приходит в движение. Совершенство вещей неисчерпаемо, превращения не имеют ни формы, ни образа. Он поворачивается за ними, следует им как эхо, как тень. Восходит ли вверх, нисходит ли вниз — не утрачивает своей опоры. Шагая в опасность, ступая по обрыву помнит о сокровенной основе[120]. Благо того, кто умеет так существовать, не имеет изъяна. Вращается вслед за беспорядочно кишащей тьмой вещей, прислушивается к Поднебесной и мчится, будто подгоняемый попутным ветром. Это и называется высшим благом, а высшее благо и есть наслаждение.
В древности люди обитали в скалистых пещерах, но были тверды духом. Могущество современных людей обеспечено десятью тысячами колесниц, а дни их полны печали и скорби. Отсюда ясно, что мудрость не в управлении людьми, а в обретении дао, наслаждение не в богатстве и знатности, а в обретении блаженства (дэ) и гармонии. Ставить себя высоко, а Поднебесную низко — это приближение к дао. То, что называется наслаждением, неужели непременно заключено в том, чтобы жить в башнях Цзинтай и Чжанхуа, гулять по озеру Облачные Сны, у башни Песчаные холмы, наслаждаться девятью мелодиями, шестью тонами[121], вкушать ароматные яства, скакать по ровной дороге, ловить рыбу, охотиться на фазанов! То, что я называю наслаждением, — это обладание тем, чем обладаешь. Обладающие тем, чем обладают, роскошь не почитают за наслаждение, умеренность не считают причиной скорби. Вместе с инь закрываются, вместе с ян открываются[122]. Так Цзыся[123] ожесточил сердце борьбой и отощал, а обрел дао — и растолстел. Мудрец не служит телом вещам, не нарушает гармонии страстями. Поэтому в радости не ликует, в печали не скорбит. Тьма превращений, сотни изменений вольно текут, ни на чем не задерживаясь. Я один, освобожденный, покидаю вещи и вместе с дао выхожу. Поэтому если обрел себя, то и под высоким деревом[124], и внутри пустой пещеры сумеешь покоить свое природное чувство.
Если же не обрел себя, то будь хоть вся Поднебесная твоим домом, а тьма народа слугами и прислужницами, все будет недостаточно. Способный достичь наслаждения без наслаждения всегда наслаждается, а всегда наслаждающийся достиг предела наслаждения.
Расставили гонги и барабаны, разложили флейты и цитры, разместили хоругви и подушки, развесили флаги и украшения из слоновой кости. Ухо наслаждается переливами мелодии «Северные окраины Чжаогэ»[125]. Красавицы выстроились рядами. Расставили вино, пустили по кругу чары. Ночь сменяет день. Разряжают самострелы в высоко летящих птиц, гонят собаками быстрого зайца. Это они считают наслаждением Все пылает пламенем, источает жар. Захвачены как будто чем-то завидным. Распрягли колесницы, разнуздали коней, убрали вино, остановили музыку — и сердце опустошено, как будто что-то утратило, опечалено, как будто что-то потеряло. Отчего? Оттого что не с помощью внутреннего услаждают внешнее а с помощью внешнего услаждают внутреннее. Музыка звучит — радуются, мелодия прервалась — печалятся. Печаль и радость движутся по кругу, рождая друг друга. Разум взволнован и ни на мгновение не обретает равновесия. Доискиваются причин, почему не могут обрести самих себя, а дни идут на то, чтобы губить жизнь. Это есть утрата того, чем обладаешь. Потому, когда внутреннее не приобретается внутри, а черпается извне для собственного украшения, оно не просачивается в кожу и плоть, не проникает в кости и мозг, не остается в сердце и мыслях, не сгущается в пяти органах. Вошедшее извне не имеет хозяина внутри, потому и не задерживается. Исходящее изнутри, если не найдет отклика вовне, не распространится.
Поэтому, слушая добрую речь, хорошие планы, и глупый возрадуется, когда превозносят совершенную добродетель, высокие поступки, то и неблагородный позавидует. Радующихся много, а применяющих планы на деле — мало, завидующих множество, а поступающих так — единицы. В чем причина этого? В том, что не могут вернуться к своей природе. Домогаются учения, не дав внутреннему проникнуть в сердцевину, потому учение не входит в уши и не запечатлевается в сердце. Разве это не то же, что песня глухого? Поет, подражая людям, не для собственного удовольствия. Звук возникает в устах, выходит из них и рассеивается.
Итак, сердце — господин пяти внутренних органов. Оно управляет четырьмя конечностями, разгоняет кровь и эфир, спешит определить границы истины и лжи, снует в воротах сотен дел. Потому если не дошло до сердца, а хочешь распоряжаться эфиром Поднебесной, то это все равно что, не имея ушей, браться за настройку барабанов и гонгов, не имея глаз, хотеть любоваться расписным узором — никогда не справишься с этой задачей. «Душа[126] из Поднебесной не подвластна деяниям. Воздействующий на нее разрушает ее, завладевающий ею теряет ее»[127]. Сюй Ю, презирая Поднебесную, не пожелал сменить Яо[128] на престоле, а оказал влияние на Поднебесную. В чем причина этого? Следование Поднебесной и есть воздействие на Поднебесную. Все, что необходимо Поднебесной, заложено не в ком-то другом, а во мне, не в других людях, а в моем теле. Овладей собственным телом — и тьма вещей обретет порядок. Откажись внутренне от искусственных рассуждений — и страсти и вожделения, любовь и ненависть останутся вовне. Когда ничто не радует, не гневит, не несет ни наслаждения, ни горестей, то тьма вещей приходит к сокровенному единству. Тогда нет ни истинного, ни ложного, изменения происходят подобно сокровенным вспышкам[129]. Живой, я подобен мертвому. Я владею Поднебесной, а Поднебесная владеет мною. Разве есть что-нибудь, разделяющее меня и Поднебесную? Неужели те, кто владеет Поднебесной, непременно должны держать в руках власть, опираться на могущество, сжимать смертоносный скипетр и так проводить свои указы и повеления? То, что я называю владением Поднебесной, совсем не то. Обрести себя и все. Обретаю себя, и тогда Поднебесная обретает меня. Мы с Поднебесной обретаем друг друга и навсегда завладеваем друг другом. Откуда же возьмется что-то между нами? То, что называется «обрести себя», — это сохранение целостности своего тела. Тот, чье тело целостно, с дао образует одно.
Заурядные люди без удержу предаются прогулкам по берегу реки и морскому побережью, скачкам на знаменитых скакунах, выездам под балдахином из перьев зимородка, любуются зрелищем танцев «Колыхающиеся перья» и «Боевые слоны», наслаждаются нежными переливами прозрачной мелодии, воодушевляются роскошной музыкой Чжэн и Вэй, увлекаются вихрем чуских напевов[130], стреляют птиц на болотах, гонят зверя в заповедниках.
119
пять внутренних органов (сердце, печень, почки, легкие, селезенка) являются хранилищем частиц цзин, благодаря которым человек способен чувствовать и мыслить. Сердце, кроме того, хранит и сверхтонкие частицы шэнь, придающие ему небесные свойства. Поэтому сердце — «господин пяти внутренних органов». Подробнее см. в нашей работе «Поздние даосы.» (наст. изд., с. 387 и далее). См. также прим. 7 к гл. 5.
120
кит. сюань фу, букв. «сокровенное хранилище» — здесь имеется в виду дао как всеобщий оберег.
121
Цзинтай и Чжанхуа — известные в царстве Чу башни, Облачные сны (Юньмэн) — озеро в царстве Чу, Песчаные холмы (Шацю) — согласно комментарию, башня времен иньского Чжоу. Девять мелодий — музыка, мифического Шуня, шесть тонов — музыка мифического Чжуаньсюя, бога воды, тьмы и севера.
122
Т. е. следуют инь-ян.
123
Ученик Конфуция.
124
Т.е. под деревом, дающим мало тени и не защищающим от жары.
125
История этой мелодии известна нам из «Хань Фэйцзы» (гл. «Десять ошибок», см. Иванов Л. Материалы по китайской философии. Введение. Школа фа. Хань Фэйцзы. СПб, 1912). Ее варианты популярны в текстах конца древности, поскольку уже с IV-III вв. до н. э. ее тема связана с полемикой вокруг «новой музыки» (синь инь). Эта «новая музыка» противопоставлялась канонической, считалась безнравственной, порочной (инь) и угрожающей существованию самого государства. Появление этой мелодии возводится ко временам иньского Чжоу Синя, который якобы услышал ее случайно на берегах реки Пу и повелел записать своему музыканту. Впоследствии государь царства Цзин Пин-гун принудил легендарного Мастера Куана сыграть ему ее несмотря на предупреждение об опасности этого действия, и в результате Пин-гуна поразила немощь, а царство его три года не могло освободиться от засухи. Чжаогэ (Утренняя песнь) — название иньской столицы. Есть и другие варианты перевода названия этой мелодии (см., напр. Сыма Цянь. Указ соч., т. I, с. 296, прим. 101, 102).
126
Кит. шэньци, букв. «вместилище духа».
127
Цитата из «Дао дэ цзин» (§ 29, ср. пер. Ян Хиншуна).
128
Яо, или танский Яо (названный так по месту правления) — мифический правитель китайского «золотого века». С рассказа о борьбе Яо с потопом начинается каноническая «Книга преданий». Сюй Ю — его советник, согласно даосской традиции, даосский мудрец чем и объясняется его отказ принять трон.
129
Истинное и ложное (ши фэй), по «Хуайнаньцзы», — понятия относительные, мнения, и не имеют отношения к действительной истине, которая в отличие от них «постоянна» (чан), т. е. вечна и неизменна. Под сокровенными вспышками, вероятно, имеются в виду небесные явления типа мерцания звезд либо «падающих» звезд, происхождение которых для тех времен таинственно. Здесь, по-видимому, подразумевается также их мгновенное появление и исчезновение.
130
Скачки на знаменитых скакунах — в ориг букв., «скачки на знаменитом скакуне Яоняо», который в день мог пробежать десять тысяч ли. «Колыхающиеся перья» и «Боевые слоны» — ритуальные танцы времен царя Воинственного (У-вана), правившего, согласно традиции, с 1122 по 1116 г. до н. э. Музыка Чжэн и Вэй — мелодии и песни царств Чжэн и Вэй, по выражению Цзи Кана (III-IV вв.), «самые красивые, самые прекрасные, которые воодушевляют и трогают людей» (цит. по Литература древнего Востока. Под ред. Н. И. Конрада, с. 378), но это мнение средневекового автора, а на протяжении древности, начиная с самого Конфуция, эта музыка порицалась как порочная. Причина — в неприятии каноном новой эстетики, центром распространения которой были южные царства (ср. прим. 9 к гл. 2).