Гений Зла Муссолини

Поэт поносил Муссолини на всех углах, обзывал его бездарным подражателем, укравшим идеи самого д'Аннунцио, — и тронуть его при этом было нельзя. Во-первых — из-за всемирной известности, во-вторых, из-за широкой популярности в рядах идеалистов фашистского движения.

Но Габриэле д'Аннунцио не только поэт — но и суетный человек. Человек, жаждущий роскоши, но разоренный.

И вот ему даруется поместье и дворец «Виттореале»[62] на берегу озера Гарда. Там установлен торпедный катер — как «дань его славе» [63], — и артиллерийский расчет дает орудийный салют всякий раз, когда д'Аннунцио припадет охота его послушать. Великолепное издание полного собрания его сочинений выходит в свет — и поэту при этом издатели выплачивают неслыханно щедрый гонорар в 30 % от оптовой цены издания.

Его кредиторам в Италии настойчиво советуют «проявить щедрость и забыть о долгах великого поэта», самому д’Аннунцио стали платить до миллиона лир в год, а ко всем прочему, дали еще и княжеский титул[64].

В итоге д’Аннунцио оказался так занят своими игрушками, что в реальную политическую борьбу встревать уже не мог. А Муссолини, как мы видим, показал себя настоящим мастером политики, достойным учеником Макиавелли[65].

Но вот во внешнеполитических делах мы видим совсем другого человека.

II

И общее впечатление такое, что зрелый муж на пятом десятке, хитрый и изворотливый мастер политики куда-то исчез, а вместо на него на сцену вышел шпанистый подросток из захолустного городка Форли, с кастетом в кармане, снедаемый комплексом неполноценности.

Его единственная цель — быть замеченным.

А единственный метод: создавать какие-то мелкие проблемы, постоянно покусывать великие державы — то Францию, то Англию, оставаясь, однако, на безопасной дистанции от настоящего конфликта. Многие люди из дипломатического корпуса Италии были уверены, что дуче действует таким образом из внутриполитических соображений.

Смысл тут, конечно, был самый прямой.

Если раз за разом создавать «победы за рубежом», пусть даже они будут сколь угодно иллюзорны, то это, во-первых, отвлечет внимание публики от происходящего внутри Италии, а во-вторых, польстит чувству национальной гордости.

Поэтому главной заботой итальянских представителей при Лиге Наций в Женеве было раздувание любых мелких споров — с тем, чтобы Италия могла вмешаться в их обсуждение и сказать свое веское слово великой державы.

Географически ближайшей к Италии конфликтной зоной были Балканы, и Муссолини бурно поддержал стремление Болгарии получить порт в Эгейском море. А сразу после эксперимента с захватом Корфу в 1923 году была затеяна сложная игра с целью получения Италией колонии в Малой Азии, на территории современной Турции.

Формальная аннексия Фиуме прошла без особых проблем — югославы были настроены примирительно, но зато усилия итальянского МИДа сразу же сосредоточились на Албании. На тамошнего вождя, Ахмета Зогу, пришедшего к власти с помощью югославов, пролился целый дождь благодеяний из Италии. В ход шли и деньги, и оружие в подарок, и все под обещание не брать все это ни у кого другого.

Установление протектората над Албанией считалось очень важной задачей.

И тут, конечно, встает законный вопрос: ну зачем все это было надо? У Италии уже имелся опыт с вновь приобретенными портами Фиуме и Триестом. Под австрийским правлением это были процветающие торговые города, морские ворота Австро-Венгрии, порты, через которые на эскпорт уходила сельскохозяйственная продукция из обширного региона, прилегающего к ним территориально.

Оказавшись в составе Италии, они мигом превратились в «тупики».

Всякая производственная и торговая деятельность в них резко упала, и они вместо источника доходов для итальянской казны превратились в тяжелое бремя. С колониями происходило то же самое — пользы от них было мало, но в них вкачивалось втрое больше средств, чем они приносили. И все это — только из соображений престижа.

Так сказать, во имя создания «иллюзии великодержавия».

Примерно из этих же соображений Италия затеяла сближение с Россией. СССР в то время пребывал в своего рода дипломатической изоляции — и для Муссолини было важно подчеркнуть, что Италия сделала шаг в сторону Советского правительства «первой из великих держав».

Когда оказалось, что формальное признание СССР было сделано Англией на несколько дней раньше итальянского. Муссолини специальной нотой, направленной и в Москву, и в Лондон, протестовал против этого нападения на престиж Италии[66].

Похоже, что, кроме соображений престижа, его вообще ничего не занимало.

Скажем, в 1924 году, еще до установления своей диктатуры, он проводил довольно рискованные переговоры в Германии — вплоть до предложения тайных продаж туда химического оружия. А проекты объединения Германии и Австрии всячески одобрялись.

Потом в голову дуче пришла мысль, что это как бы нехорошо.

И он сделал громкое заявление, что слабая Австрия — величайшее завоевание Италии в Великой войне и что соседство с такой Австрией — залог безопасности страны. И добавил, что Италия, если что, «готова сражаться за сохранение Австрии независимой».

Во всем этом не было никакой системы и никакого долговременного планирования. Когда в октябре 1925 года европейские державы собирались в Локарно договариваться о гарантиях франко-германской границы — такой, какая сложилась после окончания Великой войны 1914–1918 годов, — Муссолини сначала захотел дополнительного протокола с гарантией новой итало-австрийской границы, а потом, буквально на ровном месте, от этой идеи отказался. Он решил, что для Италии требовать гарантий — признак слабости. Получается, что прав был Хемингуэй: «Муссолини думал как редактор — в терминах заголовков».

III

Это, собственно, можно наглядно продемонстрировать как раз на примере Локарно. Сначала Муссолини потребовал переноса конференции в Италию. Казалось бы, он уже пробовал совершенно такой же трюк в отношении Лондонской конференции, и тогда его не удостоили даже отказом.

Ну можно же было сделать из этого какие-то выводы?

Но нет — требование было повторено, и из этого опять ничего не получилось. Тогда через дипломатические представительства Италии пошли намеки устроителям конференции в Локарно, что Муссолини будет ее всячески саботировать, если только ему не обеспечат там какую-то видную роль. И даже какую роль-то он хочет сыграть — и то не уточнялось.

Все равно какую — лишь бы видную.

Ну, и с этим ничего не вышло — как-то вот не нашли устроители конференции ничего специального для главы правительства Королевства Италия. И тогда Муссолини, презрев гордость, все-таки приехал в Локарно. Как хо-рошо-знали в МИДе, шеф был способен подписать любое соглашение и без особого учета итальянских интересов — лишь бы появиться на Европейский сцене во всем блеске своей славы и в окружении подходящего антуража.

И он прибыл из Италии в Локарно, и не как-нибудь, а на скоростной моторной лодке — благо город стоит на границе со Швейцарией, в кантоне Тичино, и расположен на северном берегу озера Лаго-Маджоре.

Дуче приехал с эскортом из вооруженных чернорубашечников.

Итальянской прессе было велено написать, что только присутствие Муссолини и спасло конференцию от неудачи. Ну, на самом деле все обстояло несколько иначе. Он присутствовал только на одной сессии заседаний и появился там только на несколько минут. Одну из его пресс-конференций почти сорвали — Муссолини собирался устроить ее на сцене, в окружении своего эскорта, но журналисты в зал попросту не пошли, а вместо этого подождали вождя итальянского народа в лобби отеля.

Для Муссолини, надо сказать, это послужило уроком.

Для «больших выступлений» он стал предпочитать итальянскую почву, но на сути того, что он называл своей внешней политикой, это никак не отразилось. Когда в Танжере, в Марокко, начались какие-то беспорядки, Италия сделала все возможное для того, чтобы раздуть эту мелкую проблему между Испанией и Францией в международный конфликт. Предполагалось, что потом можно будет выступить с инициативой примирения и этой «миротворческой деятельностью» увеличить итальянский престиж.