Страница 17 из 28
— Этого еще не хватало! Шесть колен!.. Я протестую, Лев Евгеньевич! Я заявляю… я заявляю…
Но в это время Лабутин с силой растянул меха, и Генеральский, стоявший все время рядом с ним, под Колькину музыку прокричал:
И две шеренги ребят, вызывающе и весело глядя перед собой, притопывая, пошли друг на друга.
— Мне сорвали вечер, и я заявляю, что больше так работать не могу! — тихо сказала Эмилия Борисовна.
— Да полно вам, голубушка, — ответил директор. — Вечер у вас чудесный. А веселье самое только сейчас и начинается…
Но тут к директору подошла Зина Голубева и, улыбаясь, потопала перед ним.
— Вот видите, что делается? Ну как тут откажешь?.. — сказал Лев Евгеньевич. — Пардон, мадам… Мы еще с вами на эту тему поговорим.
И, опустив руки вдоль туловища, сделавшись вдруг серьезным, он пошел навстречу другой шеренге рядом с мальчишками.
ИДЕТ!..
Один раз в неделю из глухомани со странным названием Пирозеро к нам в школу приходил старый учитель Игорь Иванович Дубовецкий.
Едва его сухая благообразная фигура с тростью в руке появлялась на дороге, по всей школе слышно было:
— Идет!..
К нему никто не бежал навстречу — это было не в привычках наших ребят. Они рядком усаживались на жердях школьной изгороди и, сдержанно посматривая на дорогу, роняли редкие фразы:
— Патефон, что ли, тащит? Обратно будет оперу крутить.
— Гляди-ка, пуговицу пришил!..
— Давайте попросим, чтобы снова ночное небо наблюдать!
Мы в учительской тоже ждали Игоря Ивановича. Каждый по-своему.
Филипп Петрович с деланным безучастием распахивал во всю ширь газету, отгораживаясь от мира.
Анна Харитоновна, его супруга, хмурилась над тетрадями и безжалостно крестила их красным карандашом.
Лев Евгеньевич, директор, торопливо отворял форточку и, приподымаясь на цыпочки, разгонял табачный дым.
Старик входил в учительскую, снимал галоши, ставил в угол ношу и трость и только после этого каждому в отдельности кланялся.
— Что же вы, Игорь Иванович, такую тяжесть таскаете, — смущенно говорил директор, подымая с полу электропроигрыватель. — Сказали бы, мы бы кого-нибудь послали к вам…
— Так что уж, уважаемый Лев Евгеньевич, вы все люди занятые. А я не тороплюсь, с остановочками. В девять вышел, а к двенадцати, глядишь, уже и здесь…
Он разворачивал пакет и выкладывал передо мною несколько пластинок.
— Вот, каково?.. Только что получил наложенным платежом. «Князь Игорь». Может быть, запустим сегодня для ваших ребят после уроков?
— Очень кстати, спасибо, — благодарил я, хотя после уроков собирался топить баню.
— А для вас идейка родилась, Анна Харитоновна. В старой церкви хлам всякий хранится. А ведь можно было бы там соорудить маятник Фуко…
Он ждал, пока ответит Анна Харитоновна, но она молчала. И тогда он в сильном смущении отходил от нее и обращался к директору.
Они садились в уголок за стол и вели приглушенный разговор.
Филипп Петрович шумно складывал газету и направлялся к двери.
— Одну минутку! — останавливал его старик. — Филипп Петрович! Не найдется ли у вас немного времени, я вам тут маршрутик зимнего похода набросал…
Филипп Петрович пожимал плечами:
— А с чего вы взяли, что у меня будет зимний поход?
Анна Харитоновна нервно бросала в портфель тетрадки и, вся зардевшись, бормотала:
— Не понимаю, кто дал право!..
Когда за ними хлопала дверь, Лев Евгеньевич подмигивал побледневшему старику, тискал его руку и бормотал:
— Почаще, почаще приходите, дорогой! С вами веселей кровь в жилах бежит!
Темными бесконечными вечерами, когда подмывало сделать все попроще да побыстрее, когда хотелось захлопнуть книги, включить радиоприемник и вытянуться на койке, я вздрагивал и шептал себе и еще кому-то:
— Идет!..
ПОСЛЕДНИЙ АВТОБУС
Они сидели на бревне возле телеграфного столба, а она на скамейке, на другой стороне дороги. Они донесли ей два чемодана и поставили их у ее ног.
— Идите сюда! — крикнула им учительница.
— Не, — ответили они. — Здесь лучше… — И стали смотреть на пригорок, откуда должен был выкатиться автобус.
— Заманивает, — сказал Генеральский. — В магазин сходила, купила конфет… Как будто мне нужны ее конфеты.
— Да ладно тебе, — не торопясь, ответил Лабутин. — Пусть едет. Слабая она, кишка у нее тонка.
— Ну, идите же! Угощайтесь! — крикнула она.
— Мы не хотим, — сказал Генеральский.
Подошел, торопясь, директор.
— Ну, что ж, — сказал, — не поминайте лихом… Жаль, конечно, но ничего не поделаешь, насильно мил не будешь.
— Обиделся Лев Евгеньевич, — сказал Генеральский. — Не хотел идти провожать, нас послал. А вот уже и прощается… Пошел.
Учительница опять осталась одна. Вертела желтый листик в руке и молчала.
У магазина гудела очередь.
Бабка в резиновых сапогах и с авоськой, глядя на учительницу, добралась до середины дороги, но остановилась:
— Господи, да это зачем же я шла?.. — И повернула обратно.
— Любопытная больно, — тихо сказал Лабутин.
Учительница улыбнулась им:
— Смотрите, гуси летят!
По серому небу летел косяк больших птиц.
— Это и не гуси, — сказал Лабутин. — Это журавли. Курлычут, слышите?
— Да ну! — Она встала, вытягивая голову. — Не слышу. Люди мешают. Да неужели курлычат?
— А мы слышим, — сказал Генеральский. — Мы их каждый год слушаем.
Учительница долго не спускала глаз с неба.
— Все-таки жалко, — сказал Лабутин. — Она добрая. Только очень уж городская.
— А мне так не жалко, — сказал Генеральский. — Я их каждый год встречаю да провожаю. Только успевай имя-отчество запоминать.
— Ну, неправда. Сидят же у нас и по пять, и по десять лет. А вот Лев Евгеньевич, говорят, целую жизнь.
— Так ведь то Лев Евгеньевич. Гляди, наш воспитатель идет! Вот ему небось жалко.
— А ты почем знаешь?
— Видал. Гуляли они по-над озером. Вон, гляди-ка, она и встала к нему.
Учительница заволновалась, разорвала лист. Он подошел к ней, и они стали о чем-то тихо говорить. Говорил-то он, а она стояла перед ним, опустив голову.
— Должно быть, нотацию дает, — сказал Лабутин. — Зачем, мол, уезжаешь.
— А любила бы, так и не уехала, — заметил Генеральский и отвернулся.
— Гляди-ка, плачет она… Наш-то довел!..
— А я бы ее и не так еще, — сказал Генеральский.
Учитель вдруг повернулся и пошел. Она потянулась за ним, но потом села на скамейку и опустила голову. Генеральский с Лабутиным отвернулись и долго молчали. А она все плакала и сморкалась в платок.
— Жалко все же… — сказал Лабутин.
Генеральский уставился на него:
— А не уезжай!..
Она вытерла глаза, через силу улыбнулась им и сказала:
— Ну, идите же, угощу!..
— Не надо нам, — сказал Генеральский.
Лабутин добавил:
— Спасибо, мы не хотим.
На пригорок вдруг вынырнул синий автобус, и все трое облегченно вздохнули.
Генеральский с Лабутиным перебежали дорогу и взялись за чемоданы.
Автобус был до стекол залеплен грязью.
— Вот езда, так езда! — сказала кондукторша и потянулась с хрустом. — Насилу добрались к вам. Не знаю, как и вылезем. Последний рейс! Теперь не ждите до самых морозов.
Они втянули чемоданы в автобус. Учительница стояла на улице и все чего-то ждала.
— Садитесь уж, — сказала кондукторша. — Так и передайте всем, ребята, теперь до самых морозов.
— Ну что ж, прощайте, — сказала учительница. — Спасибо, что помогли.
Она осмотрелась кругом и вошла в автобус.
— Пойдем, — сказал Генеральский, — чего стоять.