Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 4 из 15



– Ты тоже собираешься учиться в Москве? – перебила ее Магда.

– Да, на юридическом. Хочу стать адвокатом.

– Почему же ты не поддержала брата? – Гончар вопросительно склонил голову. – Могла бы стать стюардессой, и вы летали бы вместе.

– Мы думали об этом, – призналась Люся, – но я боюсь высоты, да и учиться платно двоим слишком дорого. Я подала документы туда, куда смогу пройти на бюджет.

– Значит, у тебя нет своей мечты? – Корги хитро прищурился.

– Такой, как у брата, нет.

– А какие книги? Кино? Театральные постановки вы любите? – снова вклинился Шуйский. – У вас есть предпочтения в жанрах или темах?

– Я люблю кино, – поторопился ответить Коля. – Почти каждый день смотрю что-нибудь. Люблю Тарантино и особенно его «Бешеных псов», хотя некоторые считают, что этот фильм уже устарел. Но Тим Рот там очень здорово сыграл. А еще мне нравится «Талантливый мистер Рипли», и «На ярком солнце» тоже, но Ален Делон слишком аристократичен для Рипли. Сам по себе он отличный актер, но там он будто не совсем на своем месте.

– Ален Делон идеален, – категорично высказалась составляющая грязные тарелки на сервировочный столик Козетта. – Это самый прекрасный мужчина всех времен и народов. Ну, после Олега Васильевича, конечно.

Гончар громко расхохотался.

– Козетта вечно надо мной подшучивает.

– Какие уж тут шутки? – добродушно откликнулась та. – Вы же знаете, как я вами восхищаюсь.

– Ален Делон, – зло фыркнула Магда, – апофеоз зла!

На ее замечание никто не обратил внимания.

– А тебе нравится Том Рипли? – неожиданно спросил Люсю Корги. – Не Ален Делон и не Мэтт Дэймон, а сам персонаж?

– Трудно сказать. – Она задумалась. – Скорее, мне его жалко. У него огромное количество талантов, но он не может принять себя таким, какой есть, и поэтому хочет стать другим человеком.

– И тебя не смущают его поступки?

– Да не особо, – ответил за сестру Коля. – Если бы не они, то и фильма не было бы. Интересно же само кино и его сюжет, а не оценка поступков несуществующих людей.

– Значит, ты считаешь, что произведение ведет исключительно сюжет, а не вовлеченные в него персонажи?

– Я в этом не разбираюсь, – сухо ответил Коля. – Если мне что-то нравится, я не стремлюсь отыскать причины и разобрать на составляющие, и наоборот: если не нравится, то просто не нравится.

– Это называется анализом. Разве вас в школе этому не учили?

Гончар строго посмотрел на Корги и погрозил ему вилкой.

– А как вы относитесь к Брамсу? – поспешил вмешаться Шуйский.

Люся пожала плечами.

– К сожалению, мы не увлекаемся классической музыкой.

– Все-все. – Олег Васильевич замахал руками. – Дадим ребятам поесть. Больше никаких вопросов. А то они испугаются и сбегут от меня.

И все тут же, как по мановению волшебной палочки, переключились на собственные разговоры.

Обсуждали жару, грохочущие машины, разгружающиеся рано утром у соседнего дома, депрессивность последней книги Уэльбека, зерновой хлеб из новой пекарни на углу, «Мастера и Маргариту» в постановке Виктюка и пребывание Демиса Руссоса в захваченном ливанскими террористами самолете.

Люся осторожно разглядывала писателя. Немного суетливый и разговорчивый, однако слушать умел и, когда кто-то говорил, мог запросто замереть с открытым ртом. Курносый нос придавал ему добродушный вид, а темные любопытные глаза следили за всем внимательно и цепко.

Люсе он показался приятным, легким в общении человеком, и она порадовалась, что им с ним повезло.

Козетта заходила несколько раз: заменила грязные тарелки чистыми, принесла блюдо с курицей и картошкой, постояла, уперев руки в бока и слушая, как Шуйский рассуждает об эффективности иммуномодуляторов, громогласно высказалась, что все это чушь, но к столу так и не присела.

И уже в самом конце обеда, когда Магда, пожаловавшись на давление, ушла, а Корги втихую под столом переписывался в телефоне, Олег Васильевич попросил их с братом уделить ему немного времени.



Они проследовали за бесшумно катящимся креслом в комнату, где писатель встретил их в первый раз. На угловой этажерке возле окна стояла большая ваза с бордовыми пионами, и все вокруг утопало в их аромате.

Гончар подъехал к двери между шкафами и, раскрыв ее, пропустил ребят вперед.

Здесь было темно, но не мрачно, яркие солнечные лучи, проникая сквозь неплотно задернутые шторы, рассекали комнату на несколько частей.

В глубине стоял массивный письменный стол, заваленный книгами и бумагами, а вдоль стен, словно в музее, расположились невысокие комоды, уставленные необычными, похожими на антиквариат вещицами вроде печатной машинки и больших песочных часов.

– Знаете, что это? – Остановившись напротив одного из комодов, Олег Васильевич кивнул на вертушку с иглой.

– Патефон? – предположил Коля.

– Ну почти. Это проигрыватель. Условно говоря, усовершенствованный патефон.

– Можно посмотреть? – Коля кивнул на пластинку.

Гончар аккуратно достал из розового бумажного конверта с изображением микрофона виниловый диск и зажал его между раскрытыми ладонями.

– Держать нужно вот так, ведь если пальцы попадут на дорожки, останется жирное пятно – и игла будет спотыкаться.

Коля осторожно взял у него из рук пластинку и надел на металлический штырек вертушки.

– Раритет, – с чувством сказал он.

Гончар довольно рассмеялся.

– У меня этого раритета полон дом.

Мелодичная легкая песенка на английском языке годов шестидесятых или около того наполнила комнату.

– Don’t take this heaven from one. If you must cling to someone, – подпел Олег Васильевич высоким голосом. – Now and forever. Let it be me… Любимая песня моей сестры Оленьки. Кто ее только не исполнял! И Эверли Браверз, и Нэнси Синатра, и Шер с мужем, и Том Джонс, и Боб Дилан, и Хулио Иглесиас, и даже сам Пресли, Демис Руссос. Но на самом деле песня французская. Я пишу под нее новую книгу. И собираюсь так и озаглавить ее, потому что эта книга, как и песня, о верности сделанного выбора.

Заметив, что Люся разглядывает на стене одну из картин, Гончар поспешил к ней.

– Эта картина называется «Ежевичные сны». Мне ее подарила одна коллекционерша. Сказала, что она принесет мне вдохновение и бессмертие. Ты когда-нибудь задумывалась о том, что бессмертие возможно?

Люся пожала плечами, не понимая, при чем тут сны. На картине был лишь однотонный прямоугольник цвета ягодного мороженого.

– Вроде нет.

– Ну понятно. – Он весело махнул рукой. – В ваши годы о таком не думают. Но согласись, мы же действительно слишком привязываемся к своей физической сути и совершенно забываем про содержание. А оно, хоть и подвержено временны́м изменениям, разрушается совершенно иными способами.

И тут же, покосившись на Колю, писатель неожиданно громко расхохотался.

– Не пугайтесь! Вам не придется со мной скучать. Я только с виду старый, нудный и дурной, но со мной может быть интересно.

– Я и не думал пугаться, – встрепенулся Коля. – У вас удивительный дом.

– Садитесь. – Олег Васильевич указал на софу с изогнутой спинкой под окном. – Давайте перейдем к делу. Знаете, почему я позвал вас сюда?

– Вы пишете книгу, – ответила Люся, опускаясь на софу рядом с братом.

– Верно. Я написал около двух десятков книг, но самую главную все время откладывал на потом. Больше откладывать некуда.

– Вы больны? – вежливо поинтересовалась Люся.

– Милая, мне семьдесят шесть. – Гончар подъехал и нежно взял девушку за руку сухими ладонями. – Никто к этому возрасту не остается здоровым. Без помощи Корги я уже и писать не смогу. Древние люди, провожая на закате солнце, никогда не знали, взойдет ли оно снова. Вот так и я, каждый вечер ложась в постель, понятия не имею, открою ли назавтра глаза.

Его курносое лицо сделалось печальным.

– У меня тоже была сестра-двойняшка. И мы были с ней очень близки. Очень. Уж вы-то должны понимать, как это. Чувствовали друг друга на расстоянии и читали мысли. Даже когда ей у стоматолога вырывали зуб, я ощущал эту боль. Когда она веселилась, я тоже испытывал радость, а когда мечтала, без слов понимал о чем. И она знала все про меня. Между вами есть нечто подобное?