Темный янтарь

У Вергале санитарную колонну встретили бойцы из Вентспилса. Теперь пойдут быстрее, соединяться с 114-м стрелковым полком и на Ригу через Кулдигу. Быстро, очень быстро. О том, что каждая минута на счету, знают все в колонне – как говорится в армии, «доведено до сведения личного состава». Страшные слова «отрежут и окружат» повторяют в машинах и на повозках, ход не теряют

«Линда-2» дважды успела проскочить до Шкеде, вывозя из города замешкавшихся товарищей из штаба ПВО и оставшиеся документы. Вот странное дело – все всё знают, в каждой группе есть старшие ответственные товарищи, и все равно кто-то отстает, мешкается, сопли жует – товарищ Васюк решительно отказывался понимать такой легкомысленный подход. Штаб мозг напрягает, связь в поту мечется, водители и повозки ждут, а они «мы еще не совсем собрались, еще пять минут». Что за дела?!

Неслась «Линда-2» обратно к Лиепае по приморской дороге, а навстречу тащились телеги, набитые непонятно чем, двигались отдельные пешие группы людей, некоторые даже с тачками-тележками. Стеценко не выдержал, тормознул и наорал на особо неторопливых.

— Брось, – морщась, сказал Серега. – Всё равно все не уйдут. Командир верно говорит.

— Верно-то верно, но что тут верного? Столько усилий, и вот они… — Стеценко махнул почерневшей рукой и захлопнул дверцу кабины.

Впереди была Лиепая, клубился дым пожаров, громыхало в стороне Капседе и пробивался сквозь канонаду зуд в небе – снова шли бомбардировщики. Тьфу, черт, быстрей бы темнело.

Основную часть раненых и эвакуируемых вывезли из Лиепаи еще ночью, вывезли морем. Грузились на неприспособленные суда, в некотором хаосе, с криками, руганью и плачем, но, в общем-то, по графику. Проскакивая у канала, Серега видел, как один за другим выходят в море самоходные баржи, небольшие катера, буксиры, вполне солидные суда. Ушла С-3[2], которая крайне не вовремя разучилась погружаться. Имелись подозрения, что на море тоже не всё пойдет гладко, кто-то отстанет, по компасу напутает, или еще что учудит. А кого-то могут и немцы перехватить. Но товарищ Васюк был чисто сухопутным спецсвязистом, в морских делах разбирался слабо, пусть уж они там как-то сами.

Вообще все эти корабли и катера промелькнули еще вчера, давным-давно, поскольку, как известно, у войны свой отсчет часов.

Вернувшаяся из Шкеде «Линда-2» нашла командира на северо-восточной окраине. Впереди немцы бомбили шоссе, громыхало. В укрытии между домов ждала снявшаяся, но не успевшая проскочить батарея на конной тяге, несколько машин, сидели бойцы вперемешку – моряки, стрелки, несколько пограничников. Старший лейтенант Василек разговаривал с их командирами. Подошел к спецгрузовику:

— Сейчас немцы обедать улетят, проскочим с артиллеристами чуть дальше, раненых подберем. Потом обратно в город. Стеценко, нужно будет заправиться. Серый, можешь где-то воды по-быстрому достать? Там бы человеку умыться…

Воды товарищ Васюк, естественно, достал. Сливал из ведра Линде-первой – та на живую походила очень условно: гимнастерка насквозь пропиталась кровью, повязка на рукаве и та сплошь красная. Молчала, лицо мыла.

— Ладно тебе. Тяжелый момент прорыва, раненых, конечно, много, – сказал Серега глупое, но не сказать что-то было еще глупее.

— Мы же почти всех вывезли, – пробормотала девушка, вновь намыливая руки.

— Ну, война-то только начинается. Придется нам стиснуть зубы. Не, я понимаю, умности говорить легко. Перевязывать и кровь останавливать я, понятно, не умею, какой из меня медик, я только бегать могу. А у тебя подготовка. Вот нужно было тебе с медициной уезжать, там бы…

Линда глянула сквозь влажные волосы сказочными глазами и сказала очень грубо.

— Вот не по-комсомольски это, – попенял Серега. – Я же из соображений целесообразности. И обоснованной дисциплины. А ты матерно.

— А ты у автобуса на меня как орал? Не матерно, что ли?

— Я за товарищей волновался. Можно понять. За ушами помой, там тоже кровища. Про ругань, кстати, товарищу старшему лейтенанту не обязательно говорить.

— Конечно, он же не догадается, – Линда вымыла шею и принялась повязывать косынку. – И зачем я мылась, сейчас опять раненые будут.

— Ты мылась, потому что надо. Помыться, передохнуть и вперед! – такое наше дело. Лучше скажи, только честно, – с Яном-то как? Доедет?

— Должен. Но его оперировать нужно. И вообще, Серый, откуда мне знать? – санинструктор тяжко вздохнула. – Я на занятия по медпомощи после работы ходила. Думаешь, много запомнила? А как бомбят рядом, так и вообще все из головы вылетает. Обработаю кое-как, забинтую и всё. А у людей такие ранения, что… Толку-то от меня…

— По моему скромному мнению, от тебя пользы, как от двух пулеметных расчетов, вот не меньше. А навыки только практикой нарабатываются.

— Угу, точно как он говорит, утешает. Каску надень, а то получишь от командира.

Товарищ Васюк обнаружил, что каска опять снялась и на земле оказалась. Какой странный предмет экипировки, прямо самосбросный.

Это было страшно.

Разбитое полотно шоссе. Убитые вдоль дороги в и кюветах, местами густо и перемешано: старые немецкие, уже распухшие трупы, свежие наши – форменки моряков, защитные красноармейские, серо-зеленые фашистские цвета – всё вместе. Сброшенные с шоссе искореженные мотоциклы, черные остовы машин… Снова воронки и трупы, лежат широко, до старых укреплений, здесь много гуще немецких тел. Раненых нет, здесь в основном старые…

Грузовик, вынужденно снизив скорость, вилял между выбоинами, объехал еще дымящуюся нашу танкетку. Следом за «Линдой-2» шла короткая колонна разномастных машин, замыкающими двигались упряжки неполной батареи. Левее шоссе треснул разрыв снаряда – издалека немцы бьют, не очень точно, отошли далеко, еще не очухались…

Было видно, как прорывались наши, когда огонь пулеметов и минометов еще был плотен: цепью ползли вдоль кювета, прикрываясь насыпью шоссе. Иногда точная мина накрывала… лежали убитые, живые ползли через них. Раненых нет, подобрали позже, когда пошла колонна.

Снова засвистел снаряд… видимо, перелет будет.

— Сдвигай! – сказал в кабине Василек.

«Линда-2» уперлась бампером в перекосившуюся телегу, та заскрежетала, сдвигаясь, тяжело поволоклась на упряжи туша убитой лошади, из раскрытого чемодана выпали аккуратно сложенные выглаженные рубашки…

— К машине! – злобно скомандовал старший лейтенант.

Серега, санинструктор, и четверо бойцов – временных пассажиров – спрыгнули в ужас шоссе.

Здесь хвост уходящей колонны попал под бомбы.

— Линда, ту женщину посмотри, – приказал Василек. – А мы это убираем.

Санинструктор склонилась над вроде бы живым телом. Бойцы оттаскивали с проезда остатки в щепы разнесенной брички. Прокалывать покрышки нельзя. Всматриваться нельзя. Вслушиваться нельзя.

Ржала и ржала лошадь с перебитыми ногами, пока не стукнул винтовочный выстрел, не наполнил мир покоем.

Нет, не наполнил. Свистел, приближаясь, очередной снаряд, заглушал тихие стоны…

— Ложись! – крикнул Василек.

Серега присел – ложиться было некуда. Это, конечно, от побитых лошадей здесь все кровавое разметано. А клочья светлые из чемоданов. Взбредет же в голову людям рубашки и платья в такой день везти?

Лежит, смотрит в небо дед, бессильно приоткрыв рот с желтыми прокуренными зубами.

Не должно их тут быть. Всё ведь сделали, все знали: «раненые и эвакуация – по Шкедской дороге». Ну что тут непонятного?!

Нет на войне ничего однозначно понятного. Всё неизменно путается, и лежат заблудившиеся беженцы среди барахла и блестящих пулеметных гильз.

— Эту не берите. Не доедет. Краснофлотца берем, – каркает Линда, приседая над очередным телом.

Серега с бойцом, крякая, поднимают в кузов старшину-краснофлотца. Ноги перебиты, одна ступня болтается, но парень не стонет, лишь смотрит блестящими глазами.