Стихотворения

Будильник, шифоньер, в кастрюле пять яиц.

На письменном столе лежит “Бхагаватгита” —

За месяц я прочел четырнадцать страниц.

Там есть один мотив: сердечная тревога

Боится творчества и ладит с суетой.

Для счастья нужен мир – казалось бы, немного.

Но если мира нет, то счастье – звук пустой.

Поэтому твори. Немало причинила

Жизнь всякого, да мы и сами хороши.

Но были же любовь и бледные чернила

Карельской заводи… Пожалуйста, пиши

С оказией и без. Целуй семейство пылко.

Быть может, в будущем – далеко-далеко

Сойдемся запросто, откупорим бутылку —

Два старых болтуна, но дышится легко.

1982

* * *

Растроганно прислушиваться к лаю,

Чириканью и кваканью, когда

В саду горит прекрасная звезда,

Названия которой я не знаю.

Смотреть, стирая робу, как вода

Наматывает водоросль на сваю,

По отмели рассеивает стаю

Мальков и раздувает невода.

Грядущей жизнью, прошлой, настоящей,

Неярко озарен любой пустяк —

Порхающий, желтеющий, журчащий, —

Любую ерунду берешь на веру.

Не надрывай мне сердце, я и так

С годами стал чувствителен не в меру.

1986

* * *

Ай да сирень в этом мае! Выпуклокрупные гроздья

Валят плетни в деревнях, а на Бульварном кольце

Тронут лицо в темноте – душемутительный запах.

Сердце рукою сдави, восвояси иди, как слепой.

Здесь на бульварах впервой

повстречался мне голый дошкольник,

Лучник с лукавым лицом; изрядно стреляет малец!

Много воды утекло. Старая только заноза

В мякоти чудом цела. Думаю, это пройдет.

Поутру здесь я сидел нога на ногу гордо у входа

В мрачную пропасть метро с ветвью сирени в руках.

Кольца пускал из ноздрей, пил в час пик газировку,

Улыбнулся и рек согражданам в сердце своем:

“Дурни, куда вы толпой? Олухи, мне девятнадцать.

Сроду нигде не служил, не собираюсь и впредь.

Знаете тайну мою? Моей вы не знаете тайны:

Ночь я провел у Лаисы. Виктор Зоилыч рогат”.

1984

* * *

Весной, проездом, в городе чужом,

В урочный час – расхожая морока.

Как водоросль громадная во мгле,

Шевелится пирамидальный тополь.

Мое почтение, приятель, мне

Сдается, издавна один и тот же

Высокий призрак в молодой листве

В часы свиданий бодрствовал поодаль.

И ночь везде была одна и та же:

Окраина, коробки новостроек,

Цикада, крупный изумруд такси,

Окно в хитросплетеньях винограда,

Свет пыльной голой лампочки над дверью.

Однако перемены налицо,

То бишь приметы опыта. Недаром

Кислоты, соли, щелочь в Н 2 О

Были добавлены.

Наклей на колбу

Ярлык с адамовою головой

И с глаз долой. Но тополь принимает

Всерьез командировочные страсти.

Кого мы ждем? С какого этажа

Странноприимной памяти в круг света

Сейчас сойдет сестра апрельской ночи?

Красавица ли за сорок с лицом

Таким, что совесть оторопевает,

Дитя ли вздорное – в карманах руки,

Разбойничья улыбка на губах, —

Кто б ни была ты, ангел мой, врасплох

Застигнут будет старый лицедей —

Напрасен шепот тополя-суфлера!

Ну дай же верности невесть чему

Торжественную клятву, трудно, что ли?

Патетики не бойся, помяни

Честь, поднебесье, гробовую доску.

А нет – закрой глаза, чтобы в ночном

Пустом дворе воскресло невредимым

Все то, что было деревом, окном,

Огнем, а стало дымом, дымом, дымом…

1985

* * *

Мне тридцать, а тебе семнадцать лет.

Наверное, такой была Лаура,

Которой (сразу видно не поэт)

Нотации читал поклонник хмурый.

Свиданий через ночь в помине нет.

Но чудом помню аббревиатуру

На вывеске, люминесцентный свет,

Шлагбаум, доски, арматуру.

Был месяц май, и ливень бил по жести

Карнизов и железу гаражей.

Нет, жизнь прекрасна, что ни говорите.

Ты замолчала на любимом месте,

На том, где сторожа кричат в Мадриде,

Я сам из поколенья сторожей.

1986

Два романса

I.

Самолеты летят в Симферополь,

И в Батуми, и в Адлер, и весь

Месяц май пахнет горечью тополь,

Вызывая сердечную резь.

Кто-то замки воздушные строит,

А в Сокольниках бьют соловьи.

В эту пору, как правило, ноет

Несмертельная рана любви.

Зря я гладил себя против шерсти —

Шум идет по ветвям молодым,

Это ветер моих путешествий,

Треволнений моих побратим.

Собирайся на скорую руку,

Мужу тень наведи на плетень,

Наплети про больную подругу,

Кружева на головку надень.

Хочешь, купим билеты до моря?

Хочешь, брошу, мерзавец, семью

И веревочкой старое горе,

Мое лучшее горе завью?

1987

II.

В Переделкине есть перекресток.

На закате июльского дня

Незадолго до вечной разлуки

Ты в Москву провожала меня.

Проводила и в спину глядела,

Я и сам обернулся не раз.

А когда я свернул к ресторану,

Ты, по счастью, исчезла из глаз.

Приезжай наконец, электричка!

И уеду – была не была —

В Сан-Франциско, Марсель, Йокогаму,

Чтобы жалость с ума не свела.

1992

* * *

Памяти поэта

И с мертвыми поэтами вести

Из года в год ученую беседу;

И в темноте по комнате бродить

В исподнем, и клевать над книгой носом,

И вспоминать со скверною улыбкой

Сквозь дрему Лидию, Наталью, Анну;

Глотать пилюли. У знакомых есть

Неряшливо и жадно, дома – скупо;

У зеркала себя не узнавать

В облезлой обезьяне с мокрым ртом,

Как из “Ромэна” правильный цыган

Сородичем вокзальным озадачен.

И опускаться, словно опускаться

На дно зеленое, раскинув руки…

Подумать только, осень. Облетай,

Сад тления, роскошный лепрозорий!

Структура мира, суть вещей, каркас

Наглядны, говорят, об эту пору.

Природа, как натурщица, стоит,

Уйдя по щиколотки в сброшенное платье,