Эдна

Когда каблуки моих сапог коснулись песка, рука моя была уже на рукояти меча, а меч на пути из ножен к горлу человека, державшего арбалет.

Правый бросился огибать коня сзади, но я сказал Своё Слово, и замки их оружия сработали, арбалеты выстрелили, не дав им даже прицелиться, подвластные теперь более мне, нежели им. Первая стрела ушла вперёд над моим плечом и спиной коня, в сторону старой сосны у дороги; вторая вообще воткнулась в песок — и одновременно с этим лезвие моего меча перерубило горло того, кто велел мне обходиться без фокусов.

Я развернулся на каблуках и в два шага оказался подле второго. Я мог бы свистнуть коню, и он, лягнув его, сломал бы ему рёбра. Так, что они торчали бы наружу, осколками разорвав мясо и кожу грудины.

Но он позволил себе целиться в меня, и право мести было за мною. Я взмахнул мечом так же, и он упал, чтобы песок пил его кровь.

Теперь мне было чем накормить коня.

Я взглянул на трупы. Я не собирался убирать их с дороги, хоть даже потом будут говорить, что убил их мрачноватый человек со светлыми глазами, что не снимал капюшона даже в трактире «Обочины» и не сказал ни имени своего коня, ни своего собственного.

Но одну вещь я всё-таки сделал.

Пока конь обедал, я сходил сначала в правую часть леска, потом в левую, и отпустил привязанных там лошадей, на которых прискакали убитые, чтобы устроить засаду на свою смерть.

Далее мы мчались во весь опор. Мой конь, которого звали Людоедом ещё до того, как он стал моим конём, был сыт и сам срывался в галоп. Правда, в одном месте, где песчаная почва стала переходить в обычный чёрный грунт, дорогу размыло так, что ему пришлось пробираться шагом, вытаскивая облепленные грязью копыта. Потом земля стала вновь плотнее и утоптаннее.

Я начал уставать. Перевёл Людоеда на рысь, позже — на шаг. Солнце снова клонилось к закату, красное сквозь вечерний туман. Ни Эдны, ни Антуана я не нагнал; дождь смыл и все следы, какие могли мне встретиться.

Затем дорога стала изгибаться к востоку, обходя большое, заросшее камышом озеро. Стало темно и снова пасмурно; где-то далеко за озером, на том берегу, чёрная мельница на фоне тёмно-серого неба махала лопастями, словно маня: иди, иди, иди, иди сюда; иди, иди, иди, иди — сюда…

Людоед безошибочно чувствовал броды, поэтому озеро мы пересекли напрямик. Оно было неглубоким, и местами напоминало скорее чистое болото — камыши, кувшинки и ряска, но в прозрачной холодной воде. В тени у прибрежных деревьев я вроде заметил русалочьи качели, те, что из водорослей, привязанных к веткам; но я не подъехал ближе.

В середине озера Людоеду было по грудь. Не так и мало, если учитывать то, что он был большим конём.

До мельницы я не доехал. По мокрой траве, по бездорожью, мы добрались до заросшего деревьями, брошенного хутора.

Там было три дома; я осмотрел их все с мечом наголо, ожидая встречи; но они были пусты. Ничто не указывало и на то, что предсказание, которое я получил перед дорогой, начнёт сбываться. Я подумал над этим и решил ждать утра. Затем я привязал Людоеда, снял с чересседельника тонкую скатку и лёг спать в самом сухом и целом доме. С потолка на лицо сыпалась отсыревшая глина, обнажая дранку, но я закрыл глаза и уснул. Ночью, ближе к утру, что-то большое и крылатое опустилось на крышу. Повозилось минут десять, и, тяжело снявшись с места, улетело.

Наступило утро. Я оседлал коня и хотел двинуть напрямик, к мельнице и домикам вдалеке, но потом понял, что поле между мною и ними засеяно, и повернул на восток. Я не хотел топтать посевы.

По травянистой кромке, местами попадая в болотца, мы выбрались на тракт, и я снова пустил Людоеда в галоп.

Я собирался заехать и на хутор мельника, но решил, что вряд ли там видели Эдну или хотя бы слыхали её собак. Да и Антуан Демойн не стал бы туда заезжать. А если и заезжал, то мне некого будет спросить там.

Когда солнце почти добралось до зенита, впереди уже ясно просматривались очертания Алвинии, Города Четырёх Дубов. Я предпочёл бы не въезжать в город, но мне нужно было нагнать Антуана и отыскать девушку. Именно в этом порядке.

Я больше не надевал петли на рукоять моего меча. Эдна умела ходить куда быстрее, чем могло казаться; Антуан же из-за особенностей кольца с камнем лишённый возможности передвигаться ночью, выигрывал у меня часа три, не более. Он мог быть ещё в городе.

Об Алвинии, Городе Четырёх Дубов, я знал немногое. Примыкающий своими северными окраинами к массиву Ингвальдских лесов, он был довольно хорошо укреплён, хотя и не так сильно, как большой, с замками и каменными улицами, злосчастный Лаг.

И когда мой конь рысью подъехал к открытым городским воротам, я был удивлён присутствием двух вооружённых стражников, стерегущих въезд. Не скажу, чтобы приятно удивлён.

Лица у них были типичные для стражи, и я подумал, что уже увидел два местных дуба из четырёх.

Стражники опирались на тяжёлые копья, острия которых глядели вверх. Древки были перевязаны бледно-зелёными стягами, с изображением четырёх кружков тёмно-зелёного цвета, образующих квадрат. Как я понял, это были Четыре Дуба. За спинами стражи, на каменной приступке, зелёной от мха, сидел паренёк лет тринадцати и грыз яблоко.

— Приветствие каждому, кто въезжает в Алвинию; — без излишней эмоциональности произнёс левый стражник, не отрывая копья от земли, хотя по этикету вроде бы должен был. — Для удобства сообщи нам своё имя, имя своего коня и своего меча, путник, чтобы тебя с почётом проводили через Северные ворота, если ты решишь ехать дальше, и пожелали счастливой дороги здесь, на Южных, если ты решишь вернуться.

Правый стражник, моложе, едва заметно напрягся. Видно, бывали случаи.

Ну что ж, успокоим стражу. Я назвал имя, которое не носил, окрестил Людоеда короткой кличкой, которую берёг на такие случаи (он недовольно косился на меня, но ведь я заботился и о его безопасности тоже); меч же свой я не назвал никак, вообще не затронул этого вопроса.

Стражники расслабились и почти синхронно кивнули.

— Удачи в нашем городе, путник, — сказал левый. — И постарайся вести себя так, чтобы после о твоём пребывании в Алвинии не слагали песен — ни добрых, ни худых.

Он обернулся к пареньку и махнул рукой. Тот вздохнул, кивнул, поднялся, бросил огрызок через стену и быстро рванул в город, сверкая босыми пятками. Я понял, что это был местный посыльный заставы. В обязанности таких входило сидеть у городских ворот, и если в город въезжал кто-то значимый, то узнать его имя и прочие сведения, какие полагалось по традиции узнавать в данном городе. А потом бежать через город на противоположный выезд и тамошней страже эти данные сообщать. Так в городах контролировалось прибытие-отбытие и транзит проезжих. Обычно с ростом городов эта практика прекратилась, но кое-где этот обычай ещё действовал.

Парень скрылся из виду. Вряд ли он теперь будет сидеть на северных воротах, пока кто-нибудь не въедет в город с той стороны — здесь с Севера редко кто ехал, чаще на Север.

— Прежде чем я отъеду, — я придержал поводья шагнувшего было коня; — ответьте мне, если сможете, на один вопрос.

Где-то вдалеке крикнул ворон.

— Какой вопрос, путник? — стражник помоложе вопросительно взглянул на меня из-под бровей, снова покрепче сжав копьё. То, что он не расслабился, это хорошо, а вот то, что не сумел этого скрыть — не очень. Ничего, выучится. Алвиния, вроде, спокойный город. Хоть и лежит по дороге на Север. А Север жесток.

Эдна уходила на Север, значительно быстрее, чем могло показаться. И за нею следовали теперь уже две погони.

— Не въезжал ли в город мужчина на гнедом коне, именующий себя Антуаном, бароном Демойном; или же бароном Мелгели?

— Если ты бывал в других городах этой местности, скажем, южнее, — левый стражник опёрся на копьё и устало посмотрел мне в глаза, — то должен знать, путник, что городская стража не вправе отвечать на такие вопросы.

Он повёл плечами, мол, сам понимаешь; и я тронул коня.