Страница 123 из 127
Фернандо повторил маршрут, имя…
– Хорошо, – сказал Руис, – а ты, Фернандо? Твои дела уладились?
– Не похоже… Мне нужно пойти в Префектуру, чтобы возобновить удостоверение о праве на жительство, а мне не хочется напрашиваться на неприятности. Когда я думаю о рае, Руис, я представляю себе место, где людям не нужны никакие паспорта…
Руис повернул голову вправо, влево, как лошадь, пытающаяся освободиться от хомута.
– Паспорт, – повторил он, – удостоверение личности… возраст… религия… фотографии… в профиль, анфас…
Он начал бормотать что-то непонятное, возможно, у него начинался бред… Фернандо, стоявший в ногах постели, подошел, попробовал взять больного за руку; рука была безжизненная, влажная, покрытая испариной, как все предметы в кухне. Руис умолк, и Фернандо показалось, что он почувствовал легкое пожатие его пальцев… Он вышел на цыпочках, оставив дверь полуоткрытой, прошел на кухню. Там все еще сидели за столом. «Ну, как?» – спросил мужчина, тотчас же встав. Фернандо повалился на диванчик, на котором спала теперь Анита, поскольку Руис занял ее комнату.
– Он умрет… – сказал Фернандо. Он сказал это в надежде, что ему будут возражать, разуверят его, скажут, что несчастье еще не настигло их, но на него смотрели в упор три пары пораженных ужасом глаз. Тогда он овладел собой и продолжал: – …если мы не примем мер. Я сегодня же постараюсь увидеться с товарищами, которые могут нам помочь. Самое главное – перевезти его в другое место. Если его застанут у вас…
– Нельзя рисковать жизнью Руиса. Вот что самое главное. А вокруг ведь одни только испанцы…
– Да, Хосе… Поэтому мы и поместили его у тебя. Но ты понимаешь, что теперь положение изменилось… Вы работаете все трое, а такой больной, как Руис, не может оставаться целый день один, за ним нужен уход. Ну, я побежал.
– Может быть, скушаешь что-нибудь перед уходом?
Нет, Фернандо не хотел есть. Он пожал их горячие руки и вышел.
Фернандо предстояло идти далеко, и не было никаких средств сообщения. Теперь ему уже было не до прогулок – положение оказалось трагическим… Бедный Руис! Бедный Руис! Выйдя из Плен, Фернандо вскоре оказался на улице, где стояли большие и маленькие дома, попадались магазины; это была светлая, чистая улица парижского предместья, а не то грязное дно… Оживление после окончания рабочего дня уже спало, на опустевших улицах не было никого, кроме алжирцев, которые, несмотря на холод, облепили двери кафе; издали они были похожи на грозди черного винограда… Их было видно и через стекла, у стойки и вокруг различных автоматов. Куда же им было деваться: в комнатах, где они жили, молено было только спать вповалку, в подобном случае сравнение с сельдями в бочке напрашивается неизбежно. Фернандо бежал бегом. Вот и дом наконец… Он прошел через маленький асфальтированный дворик и, не постучавшись, открыл дверь.
У Эскудеро, как всегда, было полно народа и вкусно пахло гороховым супом. В кухне за столом пили кофе. «Фернандо! – закричали все хором, – Фернандо!» Все встали, хлопали его по спине, восклицали: «Какая радость видеть тебя!», «Как поживаешь?» – «А как дети?» – со своей стороны спрашивал Фернандо, тоже хлопая других по спине… Бабушка принесла ему прибор, дочь разогревала суп, остальные опять сели за стол и возобновили прерванный разговор. Все говорили одновременно, передавая друг другу кувшин, из которого, запрокинув голову и не касаясь носика, тоненькой струйкой, как из крана, ловко лили себе в рот вино.
– Хуан, – сказал Фернандо, – я потом поем, мне надо с тобой поговорить…
Но суп был уже подан, и Фернандо жадно проглотил и жижу и куски колбасы, мяса, цыпленка, которые плавали в супе. Все было очень вкусно, а ведь он сегодня даже и не завтракал. Чувствуя во рту вкус этого супа, слыша испанскую речь, он мог бы вообразить, что находится там, далеко, на равнинах цвета жженой сиены…
– Хуан, – снова сказал он хозяину дома, который подсел к нему, – я больше не хочу супа, мне надо с тобой поговорить…
Они перенесли кофе в соседнюю комнату. Хуан зажег лампу под зеленым абажуром, стоявшую на столе, горой заваленном книгами и тетрадями… Большой диван-кровать, туалетный столик с зеркалом… Фернандо поставил чашку на камин.
– Руис смертельно болен, – сказал он, не садясь, сразу же, как только Хуан закрыл за ним дверь, – его надо перевезти от Хосе, он совсем один весь день, и там нет даже воды… уборная во дворе… стоят холода, ты представляешь себе, такому больному… к тому же Хосе на подозрении, а кюре в двух шагах от него… Ты понимаешь, Руис очень, очень болен…
– Не может быть! Очень болен?… Ты думаешь, что он умрет? – По выражению лица Фернандо Хуан понял… Он закашлялся, прочистил горло и тогда только смог сказать: – Придется пойти к Дюранам. Старик Дюран не откажется. Кроме него, в данный момент не к кому обратиться.
– А если Руис умрет?
Оба замолчали.
– Это такие товарищи, которые согласятся на все, – сказал в конце концов Хуан. – Я пойду позвоню им…
– Я подожду тебя здесь, а то по моему виду могут заметить, что что-то неладно.
Фернандо остался один. Сидя на диване, он размышлял. Если Дюраны возьмут Руиса к себе, условия для больного улучшатся. Папаша Дюран был отставной почтовый служащий, старый член партии… А его жена так и осталась маленькой бретонкой, приехавшей в Париж искать работы сорок лет тому назад. Ни Париж, ни идеи мужа не оказали на нее никакого влияния… Она продолжала быть католичкой на бретонский лад. И хотя их единственный сын пошел в отца, мать считала, что его устами глаголят ангелы и сам господь бог… Этот единственный сын погиб в Испании на Гвадалахарском фронте. Дюраны будут ухаживать за Руисом. Фернандо размышлял, разглядывая «Человека с гвоздикой» – рисунок Пикассо, висевший напротив него на стене в маленькой золотой раме… Белоянис… Фернандо гордился тем, что он принадлежит к семье Белояниса, он мог пересечь весь мир, и повсюду нашлись бы члены этой семьи. Повсюду, во всем мире, существовали такие Дюраны, всегда готовые принять у себя этого или другого' Руиса, оплакать Белояниса, постичь улыбку «Человека с гвоздикой», запах цветка, оценить чувство собственного достоинства, превращающее побежденного в победителя. Фернандо встал, чтобы подкинуть в огонь полено, он напевал…