Избранное

— Мне всегда казалось, что своим творчеством ты преследуешь цели нравственного порядка, что ты в некотором роде моралист- Но пока что мое мнение никем не разделяется. Ты тоже не согласен со мной?

— Во всех произведениях я старался выразить мое понимание различных аспектов поведения личности. Для меня, как и для многих других художников и мыслителей, драма состоит в бытии-в-мире, в том, что ты хочешь стать одним, а получаешься другим в силу ряда жизненных обстоятельств. Я не верю в свободу выбора. Да, руль существует, но много ли толку от руля в шторм? Еще раз говорю: я пытался, как мог, выразить драму бытия, загадочную сложность бытия и существования в мире. И невозможность любви, которая саднит в моей душе в результате какого-то разочарования. Речь не идет о какой-то определенной женщине, это горечь от невозможности обрести абсолютную любовь, ту любовь, что озаряет жизнь ярким, глубоким и настоящим светом. Эта душевная рана вынуждает меня отвергать возможность любви и все более утверждаться в моем давнем высказывании: «Предназначение души есть одиночество». И нет тебе ни ровни, ни четы. Эту неизбывную горечь я и обратил против женщин. К сожалению, в последних моих рассказах я стал изображать их едва ли не в карикатурном виде, о чем теперь сожалею.

Примером этого может служить рассказ «Отто Вейнингеру», посвященный гениальному юному философу, покончившему с собой в возрасте двадцати с небольшим лет, едва он создал свою изумительно безумную и глубокую книгу «Пол и характер», которая является тотальной демонизацией женщины. Я знаю, что и он, и я, и все, кто занимаются критическим анализом женской сущности, все мы ошибаемся, потому что неизбежно оказываемся у ног предмета нашей критики. Во многом я согласен с идеями Вейнингера; так, я верю в трагическое одиночество половинки платоновского андрогина, который прежде содержал в себе мужчину и женщину в цельном единстве. И все мы исполнены этой ностальгии по другой половинке. Разделение андрогина отравило ядом злобы и ту и другую часть. Все, что в литературе и в истории именуется борьбой полов, происходит от горечи этой отравы, от разделения цельного существа. Изначально человеческое существо было единым, цельным и двуполым. Разделение оказалось несправедливым еще и потому, что в биологическом отношении на долю женщины выпало гораздо более тяжкое бремя; мужчина — на первый взгляд — оставил за собой духовность, эту летучую сущность материи. Вот отсюда и возникло стремление отобрать у другого часть, доставшуюся противной стороне после разделения.

Я считаю себя существом расщепленным, разодранным в результате этого вселенского дележа. Я страдаю от ностальгии по другой половинке и я старался выразить это чувство в моих текстах, которые могут быть ошибочно восприняты как антифеминистские. Едва ли не с детства я с жадностью стремился восполнить свое существо в женском начале. Я не представляю себе мужчину, который бы не нуждался в ложе, на котором он отдыхает и обретает себя, и я не представляю себе мужчину без поиска своей пары. Я искал ее всю жизнь с переменным успехом. Я не был несчастливым в любви, но, как всякий идеалист, я был глубоко и основательно несчастен.

В 1955 году Арреола включил во второе издание «Конфабулария» один из своих самых впечатляющих и многозначительных рассказов под названием «Дрессированная женщина». Для меня этот пугающий рассказ представляет собой вершину развития арреоловской иронии и в то же время наилучшее воплощение его идей о женщине и о невозможности абсолютной любви.

— Как ты можешь объяснить этот рассказ?

— Из всего того, что я написал, есть только два рассказа, таящие в себе настоящую загадку: это «Дрессированная женщина» и «Parturiunt montes». В рассказе про мышь представлена драма всякого писателя: в сущности, это исповедь о почти абсолютной невозможности быть писателем. И если я брошу сочинительство, то клянусь тебе, это произойдет не по причине моих слабых писательских сил, а из-за полнейшего разочарования во всем, образ чего я и пытался создать в рассказе. И эта драма ужасна. Вот смотри: «Среди моих друзей и недругов разнесся слух, что мне известна новая версия о горе, которая родила мышь». То есть о том, что я писатель. Ну, вот, я писатель, пишу, а получается пшик. Самое главное мое произведение — то, которое я еще не написал, а не то, которое я создал. Во всем, что я написал, запечатлено некоторое разочарование, предшествовавшее осуществлению замысла. Между тем, что ты ощущаешь как возможность и тем, что получается в результате, всегда огромная дистанция, будь то величайшие творения Гёте, Шекспира или Сервантеса. Что касается «Дрессированной женщины», то в этом рассказе представлена трагедия любви и распад былого чувства. Одна моя знакомая увидела здесь чисто бытовую сцену. Для меня этот сюжет исполнен бесконечного трагизма в том, что касается отношения к женщине и понимания того, что мужчина — это существо, подчиненное женщине.

— Кем являются мужчина и женщина в этом рассказе?

— С точки зрения «абсолютного» мужчины, «абсолютная» женщина, конечно, существо карикатурное. Грустно и страшно вообразить себе мужчину, который посвятил всю свою жизнь смешному и безнадежному делу дрессировки женщины. Вот он решил, что добился своей цели и должен выставить ее на всеобщее обозрение. Здесь я подхожу к правильной интерпретации этого текста. Дрессировщик — это любовник, любовник по преимуществу, влюбленный, который нашел свою женщину, возлюбил ее и сделал ее своим божеством. И, как обладатель бесценного сокровища, он желает продемонстрировать его другим и с этой целью выходит на улицу. То есть он демонстрирует свое сокровище всему миру, а что такое мир, как не сборище дураков, которые разевают рты перед уличным шарлатаном? И в этом-то вся ирония. Женщина существует независимо от мужчины, это он ставит ее на пьедестал. Влюбленный в женщину, он подчиняет себя ей, приносит себя в жертву, а женщина оказывается превознесенной помимо своего желания…

— Но связь, которая их соединяет, эта цепь, противоречива: она такая тонкая, что легко может быть оборвана, однако же оказывается достаточно прочной, коль скоро они оба не решаются порвать ее.

— Да, она представляет собой определенный тип супружеской привязанности. Муж удерживает жену на цепи (не помню, из какого она там материала), а в другой руке держит шелковый хлыст, который символизирует его мужскую энергию, укрощенную сладостью любви… Хлыст этот не столько предмет, сколько чистая идея, идея силы, которая не причиняет боли — хлыст-то ведь шелковый. <…> Утверждая себя как мужчина, он теряет себя как высшее существо. А я исхожу из того, что женщина — это такая плотская ловушка, предназначенная для пленения духа; она и в самом деле похожа на ловушку полостью, отверстостью своего лона, куда ты либо стремишься, либо падаешь как в бездну. <…> А я и так ушел по горло в пустоту, в зияние бытия…

— Как ты полагаешь, сколько тем ты затрагиваешь в своих рассказах? Я думаю, что немного.

— Да, к счастью, их немного, поэтому я смог разработать их достаточно глубоко. Основной темой является совместное существование и невозможность любви. А также разделенность и одиночество…

— Я обратил внимание на то, что эти темы ты обрабатываешь по принципу контрапункта: индивидуум и общество, мужчина и женщина, любовь и ненависть, мир естественный и мир сверхъ-естественный.

— Возможно, все они могут быть сведены к драме личности, драме индивидуума, драме обособленного существа. Таков у меня «Autrui». В этом рассказе я довожу свою основную тему до крайности: драма состоит в том, что человек одинок несмотря на то, что он окружен другими, autrui. Каждое наше движение наталкивается на движение другого. Стало быть, наше жизненное пространство ограничено нашими ближними, которые стискивают его, пока нам не останется ничего, кроме физической оболочки нашего собственного тела. Поэтому персонаж, изначально устремленный к великому и возвышенному, остается гнить в оболочке собственного «я». У него гниет его «я». Это драма человеческого эгоизма…