Избранное

Есть птица, которая летает

в поисках собственной клетки. Ф. Кафка

Всякий раз, когда ко мне приближается женщина, трепетная и неотвратимая, тело мое пронзает дрожь наслаждения, а охваченная ужасом душа вырастает до небес.

Я вижу, как они раскрывают и складывают свои лепестки. Будь то безоружные розы или плотоядные росянки — у каждой есть специальные ловчие листы: нежные створки, чуть увлажненные дурманящим составом. (Вокруг вечно жужжит рой молодых самодовольных шмелей.)

Я тоже каждый раз ловлюсь на эти липкие приманки и вляпываюсь в них, как в пролитый сироп. (Испытанный в подобных передрягах, я осторожно — одну за другой — высвобождаю свои тоненькие лапки. Но в последний раз я чуть не переломился пополам.) Вот потому и летаю один.

Лживые Сивиллы, они, словно паучихи, запутываются в собственной паутине. А я, по воле рока, снова летаю в поисках новых оракулов.

О проклятая, прими и сохрани во веки веков вопль летучего духа в бездонном колодце своего безмолвного тела!

ACHTUNG! LEBENDE TIERE!

[28]

Жила-была маленькая девочка, совсем крошка, зато чего она только не вытворяла в зоосаде. Заберется, бывало, в клетку со спящими хищниками и давай их за хвосты дергать. Пока внезапно разбуженные звери успевали опомниться, девочки уже и след простыл.

Но вот как-то раз попался ей тощий и невзрачный одинокий лев, который в ответ даже ухом не повел. Тогда малышка оставила в покое его хвост и прибегла к более сильным средствам. Она принялась щекотать спящего и так растрепала ему гриву, что теперь ее и гривой-то трудно было назвать. Видя, что развенчанный царь зверей продолжает лежать не шелохнувшись, девочка громогласно объявила себя укротительницей львов. Тогда зверюга мягко повела головой, и девочки как не бывало.

Администрации зоосада пришлось пережить немало неприятных минут, поскольку о происшествии заговорили все газеты. Обозреватели наперебой возмущались и осуждали законы мироздания, кои допускают существование голодных львов рядом с несносными дурно воспитанными девочками.

ЯЗЫК СЕРВАНТЕСА

Возможно, я ее изобразил слишком в стиле Фра Анджелико[комм.]. Возможно, я переборщил с местным райским колоритом. Возможно, я навел его на эту мысль, описывая все ее достоинства, когда мы с ним опустошали кружки пива, перемежая их ломтями ветчины и колбасы. Как бы то ни было, друг мой попал в точку, найдя то слово, ядреное, крепкое, тупое, словно кинжал, захватанный руками многих поколений шулеров и сутенеров, и не долго думая вонзил мне его — блядь! — прямо в сердце; и тут же с ловкостью тореро всплеском огненной мулеты прикрыл от посторонних взглядов рану, расхохотавшись так по-испански, так от души, что кожаный ремень едва не лопнул под напором его необъятного брюха, достойного Санчо Пансы, брюха, которого я прежде у него не замечал.

БАЛЛАДА

Ястреб, выпустивший в небе из когтей степную птицу и взмывающий все выше, так и не набив желудок; мореплаватель, бросающий балласт и грузы за борт, чтобы судно не отправилось ко дну; вор, роняющий добычу на бегу, и дай бог ноги от удавки и от денег; молодой изобретатель, на заре воздухоплавания, рубящий канаты, чтобы вовсе оторваться от земли и век не видеть ту толпу, которой он цилиндром машет, улыбаясь, из корзины под огромным монгольфьером, — все твердят, как сговорившись: берегись, твоя голубка…

Может стать добычей хряка, жеребца, козла, каймана.

Тот, кто, принимая ванну, вены вскрыл, и тем дал волю накопившейся обиде; тот, кто тяжким сонным утром, бритву взяв, раздумал бриться, а вогнал ее под мыльный свой кадык по рукоятку (на столе остался завтрак, весь пропитанный отравой повседневной канители); все, кто с жизнью сводит счеты от любви или от муки, все, кого уводит навсегда «сезам, откройся» ненасытного психоза, мне твердят с кривой ухмылкой: берегись, твоя голубка…

Может стать добычей хряка, жеребца, козла, каймана.

С высоты своей гордыни посмотри, как, кувыркаясь, все послав к чертям собачьим, вниз летит в кровавой юшке, на лету ломая крылья.

Посмотри, как, подчиняясь неизбежности паденья, увязает в гуще стада, на рогах, в зубах трепещет, как валяется на потных обнаженных скотских крупах. Вот уже ее ощипывают, грязно усмехаясь, поварята, мерзкий повар для нее готовит вертел; нашпигованная сплетнями, она шкворчит на блюде, на потребу негодяям, сластолюбцам на забаву…

Разом став добычей хряка, жеребца, козла, каймана.

ПОСЫЛКА

О, любовь моя! Из всех мясных и рыбных лавок мира ты в письме своем прислала мне протухшие отбросы. Утопая в их червивой массе, грязными слезами я мараю непорочный небосвод. Будь что будет, если хочешь…

Становись добычей хряка, жеребца, козла, каймана.

ТЫ И Я

Безмятежно текла жизнь Адама во чреве у Евы, в ее сокровенном Эдеме. Согретый в нежных объятиях плоти, словно зернышко в сладкой мякоти плода, неутомимый и полезный, словно железа внутренней секреции, сонный, словно окуклившаяся личинка шелкопряда, он блаженствовал, не помышляя еще о том, чтобы расправить плотно прижатые к телу крылья духа.

И все же, подобно всем счастливчикам, он проклял в конце концов свой домашний рай и отправился на поиски выхода. Он пустился вплавь против течения, пробил головой ход, порвал живую пуповину изначальной связи.

Но обитатель и покинутая обитель не смогли существовать врозь. Со временем у них установился ритуал, полный тоски по дородовому прошлому, обряд интимный и непристойный, в начале которого Адам должен был сознательно идти на унижение. Коленопреклоненный, словно перед богиней, он молил о милости и складывал к ее ногам всевозможные дары. Затем — уже с нетерпением и чуть ли не угрозой в голосе — он весьма кстати напоминал ей про миф о вечном возвращении. После долгих уговоров Ева наконец меняла гнев на милость, поднимала Адама с колен, стряхивала пепел с его волос, снимала с него власяницу и частично впускала его в свое лоно. О, это был восторг! Но сеансы имитационной магии привели к нежелательному росту популяции. Ввиду того, что следующим актом вселенской драмы неминуемо должно было стать безответственное размножение адамов и ев, оба виновника были призваны к ответу. (Безмолвный вопль непросохшей крови Авеля еще поднимался от земли.)

Перед высшим судом Ева ограничилась слегка завуалированной застенчиво-циничной демонстрацией своих прелестей и пересказом катехизиса идеальной супруги. Недостаток чувства и провалы в памяти искусно восполнялись широким репертуаром похихикиваний, сюсюканий и ужимок. Под конец она исполнила блестящую пантомиму, изображая, как именно ей приходится рожать в муках.

Адам, напротив, был очень серьезен, он совершил пространный экскурс в мировую историю, благоразумно опустив эпизоды разрухи, массовых убийств и обмана. Зато упомянул о письменности, об изобретении колеса, о тернистом пути познания, развитии сельского хозяйства и избирательном праве для женщин, о мирных договорах и о лирике трубадуров…

Не знаю уж почему, но под конец он привел в пример нас с тобой. Он назвал нас идеальной парой и подчинил меня твоим глазам. Но вдруг вчера зажег их особым блеском, и теперь твой взгляд нас разлучает навсегда.

ВСТРЕЧА

Две точки, чтоб соединиться, не обязательно должны искать прямую. Конечно, это самый краткий путь. Но некоторые предпочитают бесконечность.

Люди попадают в объятия друг к другу и не задумываются, как это все произошло. Обычно они плутают по жизни. И лишь завидев объект, к нему стремятся, чтобы слиться воедино. И встреча эта — столкновенье двух снарядов. Удар силен настолько, что обоих отбрасывает вспять, к исходной точке. И, втиснувшись обратно в орудийный ствол, они впечатываются в свои пустые гильзы. Вот только порох уже истрачен.