Избранное

Как легко поймет читатель, я имею в виду эту пресловутую любовную историю, которая в нашем городке что ни день обрастает все более грязными и беспардонными сплетнями. Я положил себе рассказать обо всем истинную правду и тем самым очистить эту историю от низких подозрений в супружеской измене. Без содрогания произношу я это ужасное слово в уверенности, что многие из тех, кто дочитает мой рассказ, столь же решительно сотрут его в своей памяти, ибо для этого достаточно вернуться к двум непреложным вещам, о которых все словно забыли: это добродетельность Тересы и благородство Хильберто.

Мой рассказ — это последняя попытка решить честью конфликт, возникший в одном из добропорядочных семейств. Как явствует, жертвою стал повествователь. И, оказавшись наедине со своей бедою, он взывает к небу, дабы оно не посылало ему заступника ион бы в одиночку противоборствовал всеобщему непониманию.

Впрочем, говоря, будто я жертва, я всего лишь уступаю общепринятому мнению. В глубине души знаю, что все трое мы оказались жертвами злосчастной доли, и не пристало мне считать себя ни единственным, ни наибольшим страдальцем. Я видел непритворные страдания Хильберто и Тересы; точно так же я наблюдал то, что мог бы назвать их счастьем, но и оно, окутанное ореолом тайной драмы, было мучительным; впрочем, я готов сжечь свою руку в знак их невиновности.

Все происходило перед моими собственными глазами и на виду у всего общества, того самого общества, что изображает теперь такое негодование, словно бы прежде никто ни о чем не догадывался. Естественно, я не могу с уверенностью определить, где начинается и где заканчивается частная жизнь любого человека. Однако же я готов утверждать, что каждый имеет право воспринимать вещи в соответствии с собственной природой и решать свои проблемы наиболее приемлемым для себя образом. Поэтому пусть никого не удивляет и не настораживает то, что я решился с такой откровенностью распахнуть свою душу.

С самого начала, как только я заметил, что частые визиты Хильберто в наш дом стали вызывать пересуды, я четко определил для себя линию поведения, которой затем строго придерживался. Я решил ничего не скрывать, все держать на виду с тем, чтобы на нас не пала тень ни малейшей утайки. И поскольку то были чистые чувства достойных людей, я постарался намеренно выставить их напоказ, чтобы уж все было в открытую. Однако дружеские чувства Хильберто, которыми поначалу он одарял нас с женой на равных, вскоре стали принимать одностороннюю направленность и такой характер, скрывать которые было крайне неосмотрительным. Я мог убедиться в этом с самого начала, ибо вопреки сложившемуся мнению даже слишком хорошо замечаю то, что творится вокруг меня.

Вначале все симпатии Хильберто были направлены исключительно на мою персону. Затем они настолько разрослись, что им стало тесно в одном объекте и они перекинулись на соседнюю душу, а именно — Тересы. Я с удовлетворением отметил, что они нашли в ней отклик. До того момента моя жена держалась несколько в стороне ото всего и с безразличием взирала на все дебюты и эндшпили разыгрываемых нами партий.

Я понимаю, что очень многие желали бы узнать, как же, собственно, все началось и кто именно, повинуясь персту судьбы, спровоцировал развитие событий.

Появление Хильберто в нашем городке — событие приятное во всех отношениях — было обязано тому, что блистательно защитивший адвокатский диплом молодой юрист получил направление в наши края в качестве местного судьи. И хотя это произошло еще в начале прошлого года, данный факт оставался для общественности не замеченным вплоть до 16 сентября, когда Хильберто произнес официальную речь, посвященную нашим героям.

С этой речи все и началось. Мысль о том, чтобы пригласить его на ужин, родилась тут же, на площади, в едином порыве со всеобщими восторгами, вызванными блестящей речью Хильберто. И это у нас-то, где национальные праздники давно превратились в повод для гулянок в честь дня Независимости и ее незабвенных героев. Казалось, в эту ночь впервые фейерверк, всеобщее веселье и перезвон колоколов обрели смысл как прямое и логичное продолжение слов, произнесенных Хильберто. Цвета нашего национального флага словно бы заново налились кровью, верой и всеобщей надеждой. Здесь, на центральной площади, мы, веселые и взволнованные, вновь ощутили свою принадлежность к большой мексиканской семье, вновь стали братьями и сестрами.

По дороге домой я впервые заговорил с Тересой о Хильберто, ораторский дар которого проявился еще в детстве, когда он выступал с декламациями на школьных торжествах. Когда я сказал, что мне хотелось бы пригласить его к нам на ужин, Тереса приняла мою идею с таким безразличием, о котором я до сих пор не могу вспоминать без волнения.

Тот незабываемый вечер, когда Хильберто впервые пришел к нам, словно бы все еще не закончился. Он перетек в беседы, прирос визитами, преобразился во множество счастливых мелочей, что украшают истинную дружбу, породил радость воспоминаний и довольство доверительных признаний. И незаметно он завел нас всех в тупик.

Те из вас, кто в школьные годы имел близкого друга и знают по собственному опыту, что подобные отношения обычно остаются за порогом детства и затем проявляются лишь во все более неловком и холодном «ты», легко поймут мою радость, когда Хильберто тепло и искренне возобновил нашу позабытую взаимную привязанность. А я, всегда испытывавший некоторую приниженность рядом с ним, поскольку оставил учебу и был вынужден застрять в этом городишке, прозябая за прилавком, наконец-то почувствовал свою жизнь оправданной и словно искупленной.

Сам тот факт, что Хильберто, который имел в своем распоряжении все прелести нашего, пусть уездного, но все же общества, предпочитал нашу компанию и проводил с нами чуть ли не все свое свободное время, наполнял меня гордостью. Конечно, меня несколько обеспокоило известие о том, что Хильберто, желая сохранить как можно больше личной свободы, отказался от объявленной было помолвки, которую все считали делом решенным и уже готовились поздравлять новобрачных. В тот момент нашлось немало недобрых людей, которые отнеслись к поступку Хильберто со всей злоревнивостью. Правда, теперь, с учетом всех последовавших обстоятельств, не уверен, способен ли я отрицать пророческий смысл тех пересудов.

По счастью, к тому времени случился небольшой эпизод, который я посчитал во всех отношениях благоприятным, поскольку он дал мне возможность исторгнуть из моего дома росток назревавшей драмы, хотя, как позже выяснилось, ненадолго.

Однажды вечером передо мной предстали три уважаемые дамы. Хильберто в тот момент как раз отсутствовал — очевидно, они с Тересой уже были в сговоре. Милые сеньоры всего лишь навсего пришли меня просить дать соизволение на то, чтобы Тереса могла играть в любительском спектакле.

До нашего супружества Тереса частенько участвовала в подобных выступлениях и даже стала одним из лучших членов коллектива, который взывал к ее способностям. Потом мы с ней договорились, что эти развлечения окончились. И даже когда к ней робко обращались с просьбой взять ту ил и иную серьезную роль, которая вполне бы отвечала значительности ее статуса замужней дамы, Тереса всегда давала решительный отказ.

Но меня не покидало ощущение, что театр был для Тересы страстью, разжигаемой ее природным темпераментом. Всякий раз, как мы бывали в театре, она вживалась в ту или иную роль и так переживала, словно в самом деле исполняла ее на сцене. Позже я не раз ей говорил, что нет больше смысла лишать себя этого удовольствия, но она осталась при своем.

Теперь все было иначе, я знал, чем это кончится, и специально заставил себя упрашивать. Я поставил добросовестных просительниц перед необходимостью убедительно обосновывать каждое из обстоятельств, которые в совокупности делали совершенно необходимым участие моей жены в спектакле. Последним и решающим был тот довод, что Хильберто уже согласился исполнять роль героя-любовника. После этого возражать было уже невозможно. Ибо коль скоро мотивация моего отказа основывалась на том, что Тересе выпадала роль инженю, то она теряла всякий смысл ввиду того обстоятельства, что ее партнером должен был выступать друг семьи. В конце концов я предоставил дамам свое согласие. Они горячо принялись выражать мне свою личную признательность, добавляя при этом, что общественность сумеет оценить по достоинству мою позицию.