Страница 52 из 79
«Мерседесы» исчезли со смотровой площадки гораздо быстрее, чем статуи Генри Мура.'Кто-то их купил, кто-то будет ездить на них, а кто-то останавливаться и долго глядеть вслед.
Помню, однажды мы возвращались на машине в Нью-Йорк из старого городка Патерсон. Сейчас это тихий, сонный городишко со множеством зеленных лавок. В 20-е годы Патерсон гремел забастовками, здесь выступали вожди американского рабочего движения, здесь были сильные профсоюзы, здесь лилась кровь. Никаких следов истории в Патерсоне нет.
Уже на подъезде к Нью-Йорку мы попали в пробку. Был час «пик». Рядом с нами остановилась кавалькада вот таких же «мерседесов» 20—30-х годов. В них сидели мужчины во фраках и женщины в вечерних туалетах. На машинах были номера Патерсона.
«Большие деньги, — сказал нам усталый контролер в будке, где принимают плату за проезд через мосты. — Большие деньги из Патерсона едут веселиться в Нью-Йорк».
Может быть, эти музейные «мерседесы» были проданы «большим деньгам» на аукционе «Сотбис»? У нас на углу? Вполне вероятно. Только зачем Зинаиде Михайловне ходить на этот угол? Незачем.
А может, она, как и наш знакомый чех, как и многие другие наши соседи, к лицам которых мы давно пригляделись, тоже сидит по вечерам на крылечке? И я каждый день прохожу мимо, не зная, что она — это она.
А она каждый день провожает меня взглядом…
— Зинаида Михайловна, — говорю я в телефонную трубку, — знаете, сколько мы уже говорим? Скоро два часа. Давайте лучше встретимся.
— Ну уж нет, это в мои планы не входит.
— А мы с женой приглашаем вас в гости.
— А чего мне к вам ходить-то? К себе б позвала, да стесняюсь. Комната у меня одна, в ней ванная стоит за перегородкой и холодильник. Вот и все. Нет, не буду я вас звать. Пригласишь советских к себе, а вы и распишете: в нищете, дескать, предатели родины живут. А я вовсе не предатель, я жертва. И вообще… Зачем мне это на старости лет?
— Ничего я расписывать не буду.
— Может, и не распишете, может, вы и порядочный окажетесь. Вы меня тоже поймите. У меня дочь, муж у нее американец. Дети у них растут. Где живут? Во Флашинге. Зачем это им, советские? Вдруг снова против России дела повернутся? Мне-то что. А им и припомнят, за мамочку. Я уж тихо доживу ради детей, без приключений. Вот только поговорить с советскими тянет. — Она помолчала. — Жизнь прошла… И чего меня к вам тянет, сама не пойму. Вернуться все мечтала, когда молодая была, при Сталине. А как при нем вернешься? Страшно…
— Зинаида Михайловна, а может, вы свой номер телефона мне дадите?
— Ни за что!
— Тогда, может, сами нам позвоните? Зайдете когда-нибудь, всего-то пять минут расстояние.
— Не знаю, — расстроилась Зинаида Михайловна. — Может, и позвоню, я и половины из своей жизни не рассказала…
Больше она не позвонила.
Брайтон Бич и вокруг него
Здесь живет средний класс.
1
Гаснет свет, начинается фильм.
— Это Янковский, — раздается громкий басовитый старушечий голос. — Как постарел!
— Shut up! Заткнитесь! — вмешивается кто-то из американцев.
— Сам заткнись, — отвечают голосу из темноты по-русски.
— Да, это Янковский, — дребезжащим голосом подтверждает невидимый старик. — Он постарел.
В зале свист, топают ногами.
— Почему они свистят? — снова так же громко по-русски спрашивает старик.
— Им нравится наш Янковский, — объясняет басом старуха. — Американцы свистят, когда им нравится.
— Все у них наоборот, — это старик.
— Shut up! Заткнитесь! — не унимаются американцы в зале.
— Замолчите, — по-русски старикам.
— Какие здесь крикливые люди! — старуха.
— Давай смотреть, — старик.
— Они что, глухие? — в зале по-русски. Громко по-английски, на весь зал: — Они глухие!
И все наконец замолкают и принимаются смотреть.
…Первый раз в Нью-Йорке на Линкольн-плаза идет «Ностальгия» Андрея Тарковского. Утро. Но публика собралась отборная, городская элита, кинокритики, киноманы, слависты. И эмигранты. Американцев, пожалуй, больше.
…Ходит и ходит по итальянскому городу Олег Янковский, камера медлит, останавливается, показывает лики святых, мучается вместе с героем.
— Я ничего не понимаю, — объявляет старик громко. Зал молчит.
— Это он скучает по Москве, — объясняет старуха.
— Я тоже скучаю, — обижается старик. — Он скучает медленно.
— Не отвлекайся, смотри, как красиво.
И зал смотрит дальше. Янковский знакомится с местным безумцем, Янковский старается перейти бассейн и не загасить свечу, это может спасти мир. Янковский вспоминает жену, дом, тянется туман над озерами, звучит протяжная русская песня. Звонит телефон, Янковский берет трубку.
— Кто звонит? — спрашивает старик.
— Это звонок с нашей Родины, — объясняет старуха.
— Ну…
— Что ну… не знаю.
— Он тоже не знает, бедный Янковский…
— Бедный… А ты знаешь?
— Замолчи!
Идет фильм, актеры говорят то по-русски, то по-итальянски, зал читает английские титры.
Кто-то в зале начинает тихо плакать, безнадежно и неостановимо. Вот и еще кто-то заплакал.
— Ностальджи, ностальгия, — удовлетворенно отмечают вполголоса американцы, киноведы-киноманы.
Старики громко бубнят свое, с помощью хорошо им знакомого Янковского на весь зал разъясняя друг другу собственную судьбу.
…С этого дня мы не верим, что Тарковский сложен и метафоричность его не всем понятна. Если уж, как говорится, подопрет, то он прост и ясен в главном, в данном случае — ностальгия. И метафоры его не требуют расшифровки.
Выходим из кинотеатра. В дверях сталкиваемся с юношей лет восемнадцати. Типичный американец. Нет, он русский. На хорошем русском спрашивает:
— А «Агонию» вы вчера видели?
— Где?
— В Бруклине, могу дать адрес.
— Хотели поехать, да побоялись, билетов не достанется.
— Правильно, но попытка не пытка, — с удовольствием произносит он русскую пословицу. — Все билеты давно проданы.
— Ну и как «Агония»?
— Хорошо.
— А Тарковский?
— Гениально. Вы из Москвы?
— Да.
— Работаете здесь?
— Да.
— Постарайтесь попасть на «Агонию», все же впервые… государь император в кино…
Выходящая толпа разводит нас в разные стороны, нас и мальчика, видимо, из семьи послереволюционной эмиграции.
Фильм длинный, середина дня, Бродвей уже полон, разноплеменная толпа катит по своим делам.
…Проходит несколько лет. В том же кинотеатре премьера «Жертвоприношения». Тарковский еще жив, еще есть надежда, что он поправится. Снова киноведы-киноманы, снова эмигранты. Но старика со старухой уже нет.
2
Большинство наших соотечественников — составляют его, естественно, не профессора, писатели и художники, а в основном это недавние провинциалы — живут в Нью-Йорке на Брайтон Бич, районе Бруклина, непосредственно примыкающем к знаменитому Кони-Айленду.
Кони-Айленд — первый в мировой практике громадный комбинат массовых развлечений. «Dreamland», земля грез. Сюда уже в начале нынешнего века приезжали отдохнуть и повеселиться тысячи жителей Нью-Йорка. Старинные путеводители города указывают около двадцати способов попадания на Кони-Айленд и Брайтон Бич — пароход, паром, троллейбус, поезд, лошади. Оба места тянутся вдоль широких песчаных пляжей, что придает им особую привлекательность.
Сейчас эта поездка от Бруклинского моста на Ист-ривер минут на сорок, не больше, и вот уже издали видно знаменитое «чертово колесо» (какое оно маленькое!), первые американские горки, которые здесь почему-то называют русскими. На каждом шагу закусочные, сосиски, мороженое, бегают дети. Все очень скромно, если сравнивать с грандиозными аттракционами Диснейленда в Лос-Анджелесе, и уж тем более — по размерам — с Диснейуорлдом во Флориде, оборудованными по последнему слову электроники.