Соврати меня

– Ну да, – киваю, с трудом собрав в кулак поплывшие мысли. – Только тучи собираются, если закроют луну, мы и дерева не найдём, не то что черешню.

– Ушам своим не верю, – удивлённо ведёт она бровью. – Исправляешься?

Я настолько пьян и очарован её расслабленным состоянием, что даже не сразу улавливаю смысл.

Кто-кто там исправляется – я что ли?

Я?!

Ну нет, дорогая, мы так не договаривались. Дорогой компромисса и до подкаблучника добраться недолго.

По крайней мере в моей нетрезвой башке реакция Маши воспринимается как вызов. А вызов от своей дамы нужно что? Правильно. Вызов нужно принимать.

– А пошли. Вставай Дим. Хоть юность вспомним, раз романтика накрылась. Всё равно этот день хуже уже не станет.

Глава 27. Нам хана

– Маш, глянь сколько тут черешни, – шуршит Дима листвой у моего виска. – Ешь, давай, я придержу.

– Мне хватает.

Я не спешу отпускать свою ветку, пусть дотянуться до ягод никак не удаётся, а мышцы ног потряхивает от напряжённого стояния на цыпочках. Дорога до сада оказалась неблизкой и хмельная беспечность успела выветриться ещё примерно в середине пути. Мысли вновь вернулись под изумрудную гладь озера, едва не ставшую мне колыбельной и саваном. Мир не может знать наверняка, в то время как я не собираюсь рассказывать правду – Дима умышленно раскачал лодку.

Разговор ни о чём, бегающий взгляд и стихи невпопад из школьной программы упорно не хотели вязаться с такой не по случаю задорной улыбкой, будто моё сердце уже лежит в его кармане. Поначалу думала нервное. Бывает же по-разному: смех, слёзы, упрёки... вот и Исаев точно сбросившая кожу змея, выглядел как всегда и одновременно иначе. Слишком активно жестикулировал, слишком целеустремлённо искушал судьбу. Не хочется верить в злой умысел. Пусть лучше будет непродуманный расчёт спасти меня. И тем более не хочется жить, зная, что некогда близкий человек способен всерьёз пожелать мне смерти.

Как бы то ни было, общаться с Димой как прежде пока не выходит. Не могу лицемерить, сам пусть ест со своей ветки.

– Поберегись!

Тело по обыкновению реагирует на уровне рефлексов ещё до того, как мозг успевает сообразить, чего требует Арбатов. Вжавшись спиной в ствол, во все глаза смотрю, как он, помогая себе одной рукой, мартышкой спускается с верхушки.

– Держи, паучонок.

Мир спрыгивает с ветки, зажимая меня между деревом и собой. Наши взгляды встречаются на несколько коротких секунд, и я невольно замираю, ощутив странное давление в груди. Черешня темнеющая в белоснежном подоле его футболки не бог весть какой замысловатый жест, особенно учитывая сколько жестоких слов было им брошено ранее, но почему-то на лицо наползает улыбка: глупая-глупая... И у него глаза дурные-дурные... такие чёрные, что голова идёт кругом.

– Спасибо, – выдыхаю еле слышно. Интересно, я когда-нибудь перестану робеть в его присутствии, словно грешник на исповеди?

Тяжёлое дыхание Мира колышет выбившиеся из хвоста пряди моих волос. Под наплывом смущения не сразу получается ухватить мясистую ягоду – та прыгает как живая, а когда, наконец, отправляется ко мне в рот, то чуть не встаёт поперёк горла, такое дикое выражение принимает его лицо.

– Курну, – он зубами вытягивает сигарету, загорается огонь зажигалки.

Затяжка. Вторая. Лукавой усмешкой краешком губ он посылает в сторону облако дыма.

Засмотревшись, почти не разжёвывая, проглатываю ягоду вместе с косточкой. С таким же успехом можно было уплести лист полыни – всё органы чувств сконцентрировались на стоящем напротив сводном брате.

– Вкусно, как потрахаться, – пьяно и как-то зло заключает Дима, шумно отпуская ветку.

– Это потому что на неё грачи нагадили. Чистая черешня бывает только на верхушке, – Мир, наконец отводит глаза от моего лица, чтобы бросить быстрый взгляд в небо. – Маш, угостишь? У меня руки заняты.

Смутившись, подношу ягоду к его губам, но Арбатов остаётся неподвижным, будто ждёт чего-то. Я не успеваю спросить. Луна прячется за тучи, окутывая нас непроглядной темнотой. И вот теперь его рот приходит в движение. Зубы клацают у протянутой черешни, которую я тут же неловко роняю, а он подаётся вперёд, увлекая нас в удушливо глубокий поцелуй с приторно-горьким привкусом никотина и ягод. Губы саднит от требовательного напора. Мир впервые так настойчив, словно стремится закрепить своё на меня право. Зачем?.. Мне и так другие не нужны.

– Ах вы черти такие! Попались?! – эта фраза, выкрикнутая грозным басом в непроглядной темноте сама по себе заставляет напрячься, в секунды остужая и жар от поцелуя, и голову, и кровь. Ситуация усугубляется каким-то металлическим лязгом, с каким в моём понимании мог бы щёлкнуть затвор ружья.

По телу проходится дрожь такой мощи, что зубы начинают мелко стучать.

– Тише! Да тише ты, – быстрый шёпот Арбатова лишь подкармливает панику. Слишком серьёзно звучит этот приказ, слишком громко сыплется черешня в траву к нашим ногам. Огонёк сигареты гаснет, предположительно растёртый в его кулаке. – Держись Димы, я сторожа уведу и найду вас.

– Останься! – отчаянно пытаюсь уцепиться за край футболки Мира, но он уже прошмыгивает на соседний ряд.

Отрывистый лай собаки разрывает ужасом ночную духоту.

– Нам хана, – ремарка Исаева не привносит новых деталей, но именно принятие неизбежности расправы вышибает из меня остатки самообладания. Даже дыхание причиняет боль, в лёгкие будто опилок насыпали.

– Эй, мужик, а старик где? – темнота дезориентирует. Вопрос Мирона звучит одновременно близко и далеко.

– Допился забулдыга, – угрюмо басит ночная мгла.

– А ты бухнуть не хочешь? Налички с собой, конечно, маловато, но на ящик-другой пива наберётся.

В метрах сорока от нас загорается сноп слепящего света. Я на ослабших ногах сползаю вниз по стволу, садясь задницей прямо на сырую землю.

– Ра-а-аньше надо было думать... – злорадный смешок проходится пилой по сердцу. Обычно так тянут звуки душевнобольные. По крайней мере очень похоже. – Заколебали, чертяги, ветки ломать. Сейчас я вас, гады обнаглевшие, отучу по чужим садам шастать. Вы у меня вместо черешни будете дробь из задницы выковыривать.

– Мужик, не дури, – голос Мирона, кажется, отдаляется. Из-за усилившегося лая точно не разобрать, но беспокойство только нарастает. – Между прочим, за такие финты и сесть недолго. Не заигрывал бы ты с Фемидой, живая баба так-то понадёжнее.

– Ты мне ещё повыступай, сопляк! Рекса спущу, он тебе быстро весь гонор через жопу выпустит.

Луч фонаря мечется между рядами в опасной близости от дерева под которым мы притаились. Трещат пуговицы на Диминой рубашке. Ком ткани, белеющей даже в рассеянной искусственным светом ночи, летит в траву. Очень вовремя – желтоватый луч проносится над нашими головами, аккурат к моменту, когда Исаев опускается на корточки.

"Молчи!" – прижимает он палец к своим губам. До меня не сразу доходит, что источник протяжного воя – я сама. Сноп света замирает в паре метров от нас, вынуждая сжимать зубами собственные костяшки. Во рту разливается солоноватый вкус крови.

– Слышь, мужик, спустишь пса – я его прирежу. И единственное, что выпустит твой Рекс, будут собственные кишки. Бери наличку и не выделывайся.

Луна вероломно начинает выползать из-за туч, очерчивая серебром каждую травинку.

– На старт!

– Какой ещё старт? Я тебе антилопа, что ли?!

Гнусавый смех мужика карябает слух.

– Внимание!..

– Эй! Ты пушку то опусти. Совсем кукухой поехал? Бери деньги колобок. Не пропьёшь, так бабу снимешь.

– Марш! – фонарь гаснет за ненадобностью и исчезает за поясом тучного мужчины, который, нехорошо посмеиваясь, перехватывает ружьё двумя руками. – Эх, давненько я на молодых кабанчиков не охотился!

– Да чтоб тебе вечно рыдать на пороге борделя!

Предупредительный выстрел взрывает ночной воздух. Молодой кабанчик, он же Арбатов, подгоняемый ликующим "ёбвашуматем", срывается в бег с такой скоростью, что шелест травы перекрывает даже заливистый лай. Рекс рвётся с поводка, утягивая за собой хозяина, явно нацелившись вогнать зубы в обидчика, в то время как у Мирона из режущих предметов имеется только острый не к месту язык.