Страница 4 из 8
Жестами они пригласили Хаджи Милети к источнику освежить лицо, весело указывая ему на мулов, которые подошли к ручью, текшему от источника, и жадно пили воду.
«Если бы они знали, чем навьючены эти мулы», — черной молнией, причиняя боль, пронеслась в мозгу мысль, которую он тут же отогнал.
Человек неискушенный, Хаджи Милети почувствовал, что нельзя ему оставаться так долго рядом с этим чудом. Надо уйти не мешкая, чтобы самому не стать причиной его исчезновения.
Он еще раз освежил лицо водой, вытер его платком и, отступив на несколько шагов, благодарно и уважительно поклонился чужеземкам. Они заулыбались ему вновь, наклоняя голову и что-то весело щебеча. Скорее всего, желали ему доброго пути.
Никогда еще в жизни Хаджи Милети не чувствовал себя столь счастливым. Мир вокруг показался ему словно омытым чистыми слезами. И хотя Хаджи уже перевалило за тридцать, он не познал любви, как, впрочем, многие мужчины в этой огромной стране. Женился, как все, на девушке, которую сосватали ему родители, нажил двух детей, и все. Разве это была любовь? Любовь — это когда женщина, оглядев свободно весь мир, все предметы и существа, остановит свой взгляд именно на тебе, избрав из тысяч тебе подобных.
Хаджи Милети чувствовал себя словно одурманенным. Ну конечно же, он совсем потерял голову от этих женщин, стоявших у источника. Никогда еще на него не смотрело так нежно столько женских глаз. Он понял, что мир стал теперь для него иным. Ведь это ему улыбались женщины. Он им нравился…
Хаджи Милети охватило неудержимое желание — запеть во весь голос. Он огляделся. Пустынный песчаный берег, вокруг — ни души. И он поддался порыву. Голос его устремился к небесному своду с такой силой, что мулы от неожиданности вздрогнули.
Он затянул протяжную, завораживающую песню, слов которой не помнил. Да разве нужны были ему слова? Он заменил их своими. А вернее, беспрерывно повторял два слова:
— Дунья, севда… О мир, о любовь…
Он умолк, когда почувствовал, что стал хрипнуть. Оглянулся: источник скрылся из виду. Надо было запомнить это место, ведь на обратном пути он, может статься, вновь встретит здесь этих чужеземок. Он подумал о чадре, и мысль, что он больше никогда не увидит этих женщин или увидит их под чадрой, омрачила его. Однако светлое воспоминание было еще слишком сильным, чтобы совсем исчезнуть. «Может быть, покрывала не достигнут этих мест или их не хватит на всех», — подумал он. Так что на обратном пути он опять увидит женщин у этого чудесного источника.
Хаджи Милети хотел было вновь затянуть песню, но вдали замаячили городские купола. Он приближался к главному городу пашалыка, где должен был сдать свой груз. Левой рукой он нащупал в кармане накладные, и из груди, откуда только что готова была политься мелодия, вырвался глубокий вздох.
V
Позади было семь городов, а впереди — еще одиннадцать. Часть мулов теперь шла налегке. Однако погода портилась, холодало. Промозгло-холодными были теперь и склады, где подолгу приходилось сдавать груз. В глазах рябило от бесконечного перелистывания накладных. Кладовщики, чьи лица неизменно выражали сомнение и недоверчивость, сличали всякий раз цифры, перепроверяя все вновь и вновь.
«Что за нудная работа, — бурчал Хаджи. — Легче, пожалуй, пройти сотни километров, чем иметь дело с этими хмурыми людьми».
Покидая очередной склад, он вздыхал с облегчением. Иногда, в свободные минуты, он бродил по улочкам незнакомых городов. Женщины были повсюду: на перекрестках дорог, у дверей домов, на рынке. Он разглядывал их своими покрасневшими, встревоженными глазами. В отличие от той, первой, встречи женщины вызывали теперь в нем смешанное чувство. Ликование, наполнявшее его душу, сменялось подчас какой-то беспричинной досадой. Он любил и ненавидел этих женщин одновременно, не понимая, откуда эта любовь и эта ненависть.
«Бедняжки, пташки несчастные», — шептал он с сожалением, увидев их. Но в тот же миг из глубины его души поднималась слепая, оглушающая волна, от которой темнело в глазах.
«Ни одна из вас не избежит своей участи, — думал он в исступлении. — Все до одной, все без исключения будете под чадрой».
Капельки холодного пота выступали на лбу. «Что-то нехорошо мне. Такого со мной еще не было».
Но эту обеспокоенность испытывал не он один. Тревожная волна будто опережала караван. Видимо, слухи о приближении каравана перемещались быстрей, чем он сам. Они наполняли тонувшие в слякоти города, словно ветер, гудели в трубах старых домов, нарушая сон их обитателей, вздымали на улицах жухлую листву.
С того дня, когда был оглашен фирман о ношении чадры, минул уже не один месяц. Но, очевидно, только сейчас, узнав о прибытии каравана, люди начинали осознавать, что все, связанное с фирманом, реально. Мрачными, наверное, были предчувствия женщин, но огорчению мужчин не было предела. И это ощущалось во всем. Глаза женщин утратили свой блеск. Тот блеск, который так поразил его тогда, у источника. А взгляды мужчин казались теперь какими-то пустыми.
Да они бы растерзали его, разорвали бы на мелкие кусочки, знай, что именно он сопровождал караван. Не случайно же была проявлена особая осмотрительность, и большую часть пути его сопровождала охрана.
Впервые за все это время Хаджи Милети почувствовал себя смертельно усталым. Позади остались Северная Греция, Битола, Охрид, а впереди его ждали Дуррес, Шкодра, Сараево, Белград. Странные, чужие названия… Затем путь лежал в мадьярские города… «О Всемогущий, будет ли когда конец этому пути?»
Мир был полон женщин, и он должен был доставить всюду покрывала. Таким был приказ, такова была воля великого султана, и она должна быть исполнена.
Ночуя на старых постоялых дворах, где клопы не давали уснуть, Хаджи Милети пробовал прикинуть, сколько ему еще осталось пройти. Учился он мало, а значит, не умел рассчитывать расстояние по карте. Люди, которых он спрашивал, далеко ли до ближайшего города, зачастую отвечали по-разному. «Хватит расспросов!» — сказал он себе однажды вечером, остановившись на ночлег в ветхом постоялом дворе, почерневшем от дождей. «Буду двигаться вперед, волочить за собой это черное, тяжелое, как свинец, полотнище, буду брести, пока держусь на ногах. Вперед, вперед, до самых границ империи, туда, где стоит город, который называют Веной. Да-да, туда», — бормотал он, склоняя все ниже и ниже охваченную дремой голову.
VI
Было далеко за полдень, когда он вошел в тот слякотный город, труднопроизносимое название которого делало его вид еще более мрачным. Здесь он должен был сдать последние тюки. Далее простирались мадьярские земли, но его миссия кончалась здесь. В следующий раз, возможно, он уйдет еще дальше. А пока и этого было довольно. Хаджи Милети чувствовал себя совершенно разбитым.
Ему пришлось долго плутать, прежде чем набрел он на нужный ему склад — приземистый, невзрачный барак посреди грязного, покрытого лужами и угольной пылью двора. Кладовщик, которого он с трудом разыскал, помог ему сгрузить последние тюки. Заискивающе кланяясь, он непрестанно оправдывался, называя при этом Хаджи Милети «столичный ага». Опасался, видимо, что караванщик доложит об его отлучке столичному начальству. Но лицо Хаджи Милети оставалось хмурым. Все было противно ему в этом мерзком городе. Ужасно хотелось прилечь, вытянуться и забыть обо всем.
Кладовщик, пересчитав чадры, внимательно сверил цифры и расписался в накладных. Хаджи Милети безучастно глядел на мулов, стоявших у входа. «Наконец-то и с этим покончено!» — подумал он.
— Паводок, на дорогах грязь, — продолжал заискивать кладовщик. — Слава Аллаху, что мулы у вас теперь налегке.
Хаджи Милети промолчал. Но немного погодя заговорил сам:
— А где здесь поблизости постоялый двор?
— Постоялый двор? Да тут рядом, за перекрестком, направо. Погодите немного, ага, вот навешу замок и отведу вас.
Хаджи Милети немного расслабился лишь тогда, когда провожатый привел его на место и, договорившись обо всем с хозяином заведения, не понимавшим турецкого, с поклонами удалился. Разговаривать с кем бы то ни было он был просто не в силах. «Слава Аллаху, что хозяин не говорит по-турецки», — подумал он.