Страница 15 из 85
Сцены бытовыя. Романъ-элегія.
Сцены чисто-бытовыя написаны въ романѣ широко и ярко: русская жизнь 20-хъ годовъ, и столичная, и деревенская, предстала передъ читателемъ, нарисованная мягкими, успокаивающими тонами, — здѣсь нѣтъ протеста, нѣтъ проповѣди, нѣтъ сатиры — "поэтъ любви" сумѣлъ любовными глазами посмотрѣть на современную жизнь[29] безъ всякой злобы, — только отъ легкаго чувства грусти отдѣлаться онъ не могь, — оттого весь романъ, особенно благодаря лирическимъ отступленіямъ автора, производитъ впечатлѣніе огромной "элегіи". Это прекрасно передано Чайковскимъ въ его оперѣ…
Литературныя вліянія. Сатира-элегія.
По формѣ своей, романъ Онѣгина напоминаетъ поэмы Байрона: «Чайльдъ-Гарольдъ», «Беппо» и «Донъ-Жуанъ». Въ этихъ произведеніяхъ "романъ въ стихотворной формѣ" тоже переплетался съ лирическами отступленіями — такимъ образомъ, получилось лиро-эпическое произведеніе. Только въ настроеніи мало сходства между байрововскими произведеніями и пушкинскимъ. Судя по намѣреніямъ, съ которыми приступилъ Пушкинъ къ сочиненію своего романа, онъ сперва хотѣлъ изъ него сдѣлать «сатиру» на русскую жизнь; если бы это желаніе онъ осуществилъ, — получилось бы произведеніе, подходящее къ байроновскому «Донъ-Жуану», — но Пушкинъ далъ, въ концѣ ковцовъ, не «сатиру», a "элегію", и внесъ въ свое твореніе столько любви къ героямъ, что далеко отошелъ отъ своихъ первичныхъ замысловъ.
Вліяніе "Новой Элоизы".
Большое значеніе для "Евгенія Онѣгина" имѣли также романъ Руссо "Новая Элоиза" и романы г-жи Сталь. Руссо удалось романѣ изобразить психологію любви, и его произведеніе, — особенно стиль его, на много лѣтъ сдѣлались образцовыми для всѣхъ европейскихъ романистовъ, бравшихся за изображеніе чувствъ любви.[30] На письмахъ Татьяны и Евгенія сказалось вліяніе стиля тѣхъ писемъ, которыми обмѣнивались герои Руссо — Юлія и С.-Прё.[31]
Вліяніе «Дельфины». Соціальное значеніе пушкинскаго романа.
Очень близка Татьяна также къ Дельфинѣ, героинѣ одного романа г-жи Сталь — и по характеру, и по судьбѣ. Романъ г-жи Сталь есть не что иное, какъ картина женской души, картина подробная, мелочная. Такимъ образомъ, "психологія женской души"-главное содержаніе романа. Другая сторона въ этомъ произведеніи, «философская», не менѣе важна для насъ. Романъ посвященъ изображенію борьбы одинокой, талантливой личности съ безличной, безформенной, но страшной силой — "общественнымъ мнѣніемъ", составляющимся изъ разныхъ предразсудковъ, сплетень, мелкихъ интригъ. Въ лицѣ нашей Татьяны тоже изображена борьба личности со средой.[32] Жизнь Татьяны въ деревнѣ съ отрочества была нѣмымъ протестомъ противъ будничной, патріархальной жизни сытыхъ русскихъ помѣщиковъ. Татьяна "дика, печальна, молчалива", — она чуждается беззаботнаго веселья сверстницъ; она жалуется, что ея "никто не понимаетъ", — одинокая, она "должна молча гибнуть". Жизнь Татьяны въ Москвѣ, a потомъ въ петербургскомъ свѣтѣ, является такимъ же "нѣмымъ" протестомъ противъ «среды». Правда, Татьяна не смотритъ уже исподлобья на общество, которое ее окружаетъ, но въ душѣ она протестуетъ противъ всей этой "ветоши маскарада", "постылой жизни мишуры"… Припомнимъ тѣ жалобы на "общественное мнѣніе", которыя слышатся не разъ отъ самого Пушкина (о воспитаніи Онѣгина, о жизни его въ свѣтѣ, въ разсказѣ о вызовѣ его на дуэль) — и мы должны будемъ признать, что на романъ Пушкина должны смотрѣть, какъ на художественное выраженіе протеста противъ деспотизма общественнаго суда. Конечно, это протесты еще очень слабые, но, несомнѣнно, первые, раздавшіеся въ русской литературѣ. Въ этомъ "соціальное" значеніе Пушкинскаго романа.[33]
Отношеніе критики.
Чѣмъ болѣе выросталъ Пушкинъ, тѣмъ болѣе отставала отъ него современная ему критика. Если первыя главы романа и были приняты ею скорѣе сочувственно, то послѣднія встрѣтили почти единодушное порицаніе.
Во всякомъ случаѣ, важно, что русская критика признала жизненность героевъ романа. Булгаринъ заявилъ, что "Онѣгиныхъ" онъ встрѣчалъ въ Петербургѣ «дюжинами»; Полевой призналъ въ героѣ «знакомаго» человѣка, внутреннюю жизнь котораго онъ «чувствовалъ», но, безъ помощи Пушкина, "не умѣлъ объяснить". То же на разные лады говорятъ многіе другіе критики.[34]
Вопросъ о «народности» въ русской критикѣ.
Затѣмъ важно, что по поводу романа возникъ вопросъ о томъ, что такое «народность» въ лнтературѣ: одни критики признавали за романомъ значеніе произведенія "національнаго", другіе усмотрѣли въ немъ неудачное подражаніе Байрону. Изъ спора выяснилось, что «народность» первые увидѣли не тамъ, гдѣ ее нужно было видѣть, a вторые просмотрѣли оригинальность Пушкина. Никто изъ критиковъ не оцѣнилъ это произведеніе, какъ «реалистическое», за то многіе напали на форму его, указывали недостатки плана, несерьезность содержанія…
Отзывъ Полевого.
Изъ наиболѣе серьезныхъ отзывовъ о романѣ надо признать статью Полевого, — онъ увидѣлъ въ романѣ "литературное caprissio", образчикъ "шутливой поэмы", въ духѣ «Беппо», — онъ оцѣнилъ простоту и живость пушкинскаго разсказа. Онъ первый назвалъ романъ Пушкина "національнымъ": "мы видимъ свое, слышимъ свои народныя поговорки, смотримъ на свои причуды, котрыхъ всѣ мы не чужды были нѣкогда". Эта статья вызвала оживленную полемику. Въ образѣ «Татьяны» изъ современныхъ критиковъ только одинъ увидѣлъ полную самостоятельность пушкинскаго творчества; Татьяну онъ поставилъ выше черкешенки, Маріи и Заремы.
Вопросъ о "байронизмѣ" въ романѣ.
Критики, доказывавшіе, что "Евгеній Онѣгинъ" — подражаніе байроновскимъ героямъ, все время утверждали, что Байронъ выше Пушкина, и что Онѣгинъ, "существо пустое, ничтожное и обыкновенное", ниже своихъ прототиповъ. Въ сущности, въ этомъ отзывѣ о героѣ Пушкина, — было больше похвалы, чѣмъ порицанія, — Пушкинъ нарисовалъ «живой» образъ, не идеализировавъ его, чего сказать о Байронѣ нельзя.
Отзывъ Надеждина.
Надеждинъ не придавалъ серьезнаго значенія роману, — лучшимъ произведеніемъ Пушкика, по его мнѣнію, оставалась поэма "Русланъ и Людмила". На романъ Пушкина онъ предлагалъ смотрѣть, какъ на "блестящую игрушку", которую слишкомъ превозвосить и порицать не стоитъ.
с) Михайловскій періодъ въ творчествѣ Пушкина. Лирика этого періода. "Желаніе славы".
с) Михайловскій періодъ въ творчествѣ Пушкина. Изъ стихотвореній этого періода автобіографическое значеніе имѣютъ слѣдующія: «Коварность», "Сожженное письмо", "Къ А. П. Кернъ", "Желаніе славы", "19 октября 1825 г.", "Зимній вечеръ". Изъ этихъ произведеній въ стихотвореніи "Сожженное письмо" справедливо видятъ слѣды увлеченія Пушкина гр. Воронцовой:[35] въ стихотвореніи "Желаніе славы", и въ посланіи "Къ А. П. Кернъ" можно видѣть поэтическое выраженіе той страсти, которая завладѣла поэтомъ, когда онъ встрѣтился въ деревнѣ съ красавицей-Кернъ. Это чувство не было спокойнымъ, — оно на первыхъ-же порахъ надѣлило поэта разочарованіями, тревогами:
Поэтъ весь полонъ былъ "желанія славы" только для того, чтобы дорогая ему женпщна была всечастно «окружена» его славой,-
29
Единственнымъ диссонансомъ звучатъ строфы, посвященныя въ послѣднихъ главахъ романа "высшему обществу".
30
См. мою Исторію русской словесности, ч. II, 153-4.
31
Подробнѣе см. въ моей работѣ: "Онѣгинъ, Ленскій и Татьяна" (въ соч. "Пушкинъ, его жизнь и творчество". Спб. 1907).
32
Детальное сравненіе Татьяны съ Дельфиной см. въ той-же статьѣ.
33
Вопросъ объ отношеніи личности къ обществу слабѣе поставленъ въ "Кавкавскомъ Плѣнникѣ" и "Цыганахъ".
34
См. любопытную статью извѣстнаго русскаго историка акад. Ключевскаго: "Евгеній Онѣгинъ и его предки" ("Русск. Мысль, 1887 № 2), въ которой разобранъ герой, какъ историческій типъ.
35
Во время пребыванія Пушкина въ Михайловскомъ, онъ, время отъ времени, получалъ письма съ юга, запечатанныя печатью съ тѣми же знаками, что были вырѣзаны на его перстнѣ (см. стих. "Талисманъ"). Эти письма Пушкинъ сжигалъ сейчасъ же послѣ прочтенія.