Страница 14 из 125
ОТЕЦ. Вы не беспокойтесь, я ненадолго. Посидим, поговорим, музыку послушаем.
СОСЕД. У меня нет музыки.
ОТЕЦ. Что так? Не любите?
СОСЕД. Люблю. Просто не приобрел пока.
ОТЕЦ. Может, у вас с деньгами плохо? Я одолжу, вы не стесняйтесь.
СОСЕД. Я в долг не беру. Мне отдавать нечем.
ОТЕЦ. Ну и что? Мне ведь тоже нечего одалживать. Не миллионер какой-нибудь.
СОСЕД. Вы извините, у меня был очень тяжелый день. Если можно, давайте отложим наш разговор до завтра.
ОТЕЦ. Пожалуйста. Вы только продержитесь. Завтра будет лучше, чем вчера.
Уставший сосед провожает отца от двери. Отец входит в свою квартиру, сбрасывает пиджак.
ВСЕ. Ну как?
ОТЕЦ. Что-то у него не в порядке.
СЫН. А что?
ОТЕЦ. Понятия не имею. Только плохо ему. Слушай, Дочка, зайди к нему, поиграй на виолончели.
ДОЧЬ. Папа, это неудобно.
ОТЕЦ. Удобно. Он знаешь как музыку любит. Сам мне сказал.
ДОЧЬ. Хорошо, папа, если так надо… (Берет виолончель, выходит на площадку, звонит.)
Долгая пауза. Дочь снова звонит. Измученный Сосед распахивает дверь.
ДОЧЬ. Здравствуйте, я дочь Петра Сергеевича.
СОСЕД. Кто это?
ДОЧЬ. Ваш сосед.
СОСЕД. А это у вас что?
ДОЧЬ. Виолончель. Я учусь в музыкальной школе. Вы разрешите?
СОСЕД (уныло). Давайте.
Дочь входит в квартиру, устраивается в кресле с инструментом.
ДОЧЬ. Вы любите Гайдна?
СОСЕД. Обожаю.
ДОЧЬ. Тогда слушайте. Соната си-минор. (Долго и нудно водит смычком по струнам. Сосед, обхватив голову руками, раскачивается на стуле. Останавливается.) Вам нравится?
СОСЕД. Очень. Только я думал, что эта соната гораздо короче.
ДОЧЬ. Что вы, это только первая часть. Часть вторая— аллегро модерато!
СОСЕД. Девушка, постойте! Может, это не совсем удобно? Все-таки полночь, соседи могут возражать.
ДОЧЬ. Что вы! Наши соседи очень любят Гайдна. Они с ним сроднились.
СОСЕД. Верю. Но, может, нам лучше сыграть в какие-нибудь тихие игры? В шахматы, например?
ДОЧЬ. В шахматы я не играю.
СОСЕД. Какая жалость! Знаете что, приходите завтра, я вас научу.
ДОЧЬ. Как хотите. Значит, вторую часть не будете слушать?
СОСЕД. Тоже завтра. Куда торопиться? Гайдн подождет.
ДОЧЬ. Тогда до свидания. (Берет в охапку виолончель, возвращается к себе.)
МАТЬ. Ну как он?
ДОЧЬ. Не знаю. Хочет в шахматы играть.
ОТЕЦ. Чудно, уже появились желания. Коля, бери шахматы — и к нему.
СЫН. Какие шахматы? У меня завтра курсовая.
ОТЕЦ. Стыдись! Человек мучается в одиночестве, ему так нужно человеческое тепло… Ступай немедленно!
Сын берет шахматы, выходит, звонит к соседу. Звонит долго, настойчиво. Наконец дверь открывается.
СЫН. А я к вам. С шахматами, как вы просили.
СОСЕД. Товарищ дорогой! Какие шахматы? Час ночи.
СЫН. Это ничего. Я могу хоть всю ночь не спать. Я привычный.
СОСЕД. Послушайте, что же это такое? Человек устал, измучился. Только принял снотворное — приходит какой-то любитель шахмат…
СЫН (обиженно). Я не любитель. Если хотите знать, у меня первый разряд. Я могу играть, не глядя на доску.
СОСЕД. Но почему именно со мной?! У вас столько соседей.
СЫН. Не спорьте! Сейчас вам нужно человеческое тепло.
СОСЕД. Да не нужно мне никакое тепло! Мне не холодно.
СЫН. Вы не волнуйтесь, мало ли чего в жизни бывает. Пройдет. Вам белые или черные?
СОСЕД. Зеленые! Оранжевые! Серо-буро-малиновые в крапинку! Вы меня оставите в покое или нет?!
СЫН. Конечно. Вот сыграем пару партий — и все.
СОСЕД. Вон отсюда! (Хватает, пригоршню фигур, кидает их в стенку.) Мучители! Изверги! Злодеи! (Держится рукой за сердце) Воды… Скорее… Мне плохо.
СЫН (кидается к телефону). «Скорая»? Немедленно приезжайте! Человеку плохо!
Слышен рев сирены. Вся семья в полном составе в квартире соседа. Сосед лежит на кровати, возле него хлопочет врач. Наконец больной засыпает, врач отходит от постели.
ОТЕЦ. Ну что, доктор? Что с ним?
ВРАЧ. Страшное позади. Отавное, что вовремя нам позвонили. Он вам кто?
МАТЬ. Сосед.
ВРАЧ. Просто сосед?
ОТЕЦ. Что значит — просто? Прошло то время, когда рядом с нами жили просто соседи.
МАТЬ. Теперь это близкие нам люди.
ДОЧЬ. Дорогие нам существа.
СЫН. Одним словом — наши соседи!
Не понимаю…
Читал я в одной книжке, не помню в какой, что каждому человеку мозгового вещества отпущено поровну: по килограмму серого и килограмму белого. В одни руки. А вот у меня, не сочтите за нескромность, кило белого, кило серого и еще грамм двести бородинского. И, наверное, из-за этой добавки голова у меня как-то странно работает: сложные вещи я сразу понимаю, а вот простые — никак. Не понимаю— хоть убей!
Вот, например, все мы знаем, что человек у нас дороже всего. Действительно, для человека и дома новые строят, и лечение бесплатное, и пенсии повышают. Это все я понимаю. Я другого не могу понять: если человек дороже всего, почему в автобусе за человека пять копеек надо платить, а за чемодан десять?.. Неужели паршивый чемодан в два раза дороже человека? Или, может, считается, что чемодан в два раза больше места занимает?.. Но это смотря какой чемодан. И какой человек. Иной чемодан скромненько в уголке стоит, а человек разлегся и весь проход занимает. Как тут быть? Был бы это чемодан, можно взять за ручку и поставить в сторону. А попробуйте этого взять за ручку — он вам сразу ножкой… Вот и спрашивается: кто из них чемодан? И почему бы в данном случае не сделать наоборот: за чемодан взять пять копеек, а за человека — десять. И не копеек, а рублей. Чтобы он чемоданом не прикидывался. Почему так не делают, не понимаю!
Но это еще что! Я и в более простых вещах разобраться не могу. Например, в общественном питании. Вот, предположим, человек в столовой поел суп и ему понравилось. Ну, бывает, это я еще понимаю. Но он поел и говорит: «Вкусно, как дома!» Вот это я уже не понимаю. Что значит «как дома»? Дома же хуже должно быть. В столовой готовят повара, специалисты, а дома — жена, самоучка. Вот если она поступит в кулинарный техникум, три года проучится, сдаст экзамены, тогда она такой суп сварит, что в рот не возьмешь. Вот я и не понимаю, чему их там три года учат? Тому, что в суп класть или что из него вынимать? Загадка! И ни одна ревизия разгадать ее не может.
Ну, хорошо, оставим суп. Возьмем второе. К примеру. бифштекс. Простая вещь, а я не понимаю. Чем его резать? Потому что ни в одной уважающей себя столовой ножей не бывает. Одни вилки. И те с молочными зубами: растут в разные стороны и все время выпадают. Вот мне и непонятно, почему ножей нет? Может, боятся, что мы за такой бифштекс повара зарежем? Или думают, что мы эти ножи домой унесем? Тогда я опять не понимаю: почему мы все говорим о доверии. Если нет доверия, не надо говорить. А если есть, то надо доверять людям хотя бы этот маленький кусочек тупого ржавого железа из нержавеющей стали.
Вы только не подумайте, что для меня вопрос питания важнее всего. Я могу и о чем-нибудь культурном поговорить. Например, о культурных связях. Вот у нас говорят: «Долг гостеприимства — дороже всего!» Это я понимаю. Действительно, гостей надо так встречать, чтобы у них остались лучшие воспоминания. Но вот что странно: приходит к нам начальник отдела и говорит: «Сегодня не работаем. Все идем встречать ансамбль песни и пляски с острова Пасхи!» Вот тут я не понимаю! Петь я не умею, плясать — тоже, пасхального языка не знаю. Зачем мне их встречать?.. Из гостеприимства? Да если б все это время, что мы на встречи теряем, в деньги превратить, каждому иностранцу можно подарить по дубленке. Вот это будет гостеприимство! А еще лучше на эти деньги взять нас и послать на остров Пасхи, посмотреть, как они живут. А они пусть нас там встречают.