Страница 2 из 159
Да «остановитесь!» – это не Потапову сказано, а скорее уж нам, даже если мы пока что, слава богу, еще далеко на него не похожи. Он-то уж не остановится… В этом сказалось преимущество юмора. Или, вернее, просто его особенность.
Сатира жжет, жалит, бичует, клеймит… что там еще? Ах да, срывает с наших глаз пелену, и вот мы, таким образом прозревшие, вдруг обнаруживаем в том или ином знакомце черты сатирического типа, который разозлил или ужаснул нас в книге или на спектакле.
Это свойство и сила благородной сатиры, и когда Маяковскому рассказали, что трамвайный кондуктор изругал нахального безбилетника: ах ты жулик, шантрапа, «Клоп» Маяковского, – его это обрадовало больше, чем нечастые одобрения критиков. Но скажите, известен ли вам хоть один случай, когда кто-нибудь признал бы в том же Присыпкине или, скажем, в Васисуалии Лоханкине себя самого? Мне – не известен.
А у юмора свой путь, свои средства, свои достоинства. Он мягче, гибче, он, так сказать, вкрадчивее – да, он именно вкрадывается в наше сердце и дает возможность в герое, изображенном прежде всего и главным образом смешно, вдруг увидеть нас самих. Или, по крайней мере, напутаться: а что, если я похож на него? Мы ведь мало чего так боимся, как оказаться смешными. Потому-то мне так и нравится лиричность горинского юмора.
«Ирония – стыдливость человечества», – сказал один умный писатель. Юмор – это гигиена человечества, или, чтоб не впадать в глобальность, человека. Людей. «Надо, надо умываться», – советовал Корней Иванович Чуковский; надо, надо смеяться – если хватит духу, то и над собою. Надо – хотя бы для самосохранения, чтобы другие не засмеялись над нами, таким неприятным образом приведя нас в чувство и вырвав из самодовольного самосозерцания.
Григорий Горин – один из тех немногих юмористов, кого мы вполне имеем право обезопасить определением «настоящий». Он отлично умеет приводить нас в чувство – в чувство юмора, которое, между прочим, не совсем то же или совсем не то же, что обыкновенная смешливость. Тут есть свои степени и свои вершины, как у зрения или музыкального слуха, и абсолютное чувство юмора – это, я бы сказал, чувство превосходства человека над тем, что мешает ему быть человеком.
Чувство победное – вот почему подлинный юмор всегда оптимистичен.
(Из предисловия к пластинке рассказов Гр. Горина в исполнении А.Миронова, В. Гафта, В.Этуша и др.
Издательство «Мелодия», 1981)
Григорий Горин начинал свои литературные игры, находясь в должности врача «Скорой помощи». Ничто не предвещало славы комедиографа, разве что аналогии с уже известными до него врачами – А.П. Чеховым и М.А. Булгаковым. В свободное от основной работы время молодой врач-шестидесятник остроумно играл идеями и словами, слагая из них забавные миниатюры, шутки, скетчи и репризы. Он делал вид, что его волнуют еще встречающиеся у нас порой отдельные недостатки. Сатирик-юморист тех лет имел право клеймить оружием смеха только нерадивых официантов, идиотов закройщиков и обнаглевших дворников. Горин исправно клеймил, пока не сочинил рассказ «Остановите Потапова!», который вывел его из юмористов в писатели. После своей первой пьесы «Свадьба на всю Европу», написанной совместно с А.Аркановым, последовал «Банкет», принесший молодому драматургу большую удачу – его спектакль в Московском театре сатиры был категорически запрещен партийной цензурой. Позднее Горин скажет устами Патрика из фильма «Дом, который построил Свифт»: «Поэтам бросают цветы, сатирикам – булыжники. Сатирик, который перестал раздражать, – кончился».
Но Горин только начинался. В 1970 году он сочинил комедию «Забыть Герострата!», где мощно и зримо был заявлен его парадоксальный стиль со всем вытекающим из него горинским своеобразием. Горин не просто автор остроумных пьес и сценариев – он понимает и знает театр изнутри. Как свидетель могу констатировать: его замысел всегда формируется не печатными знаками, но общим режиссерским ощущением. Он замечательно предчувствует и угадывает жанровые и стилистические нюансы будущего спектакля; он не хочет, не умеет сочинять вне воображаемого сценографического пространства. Потом его собственная режиссерская концепция может видоизменяться под воздействием подключившегося в работу режиссера-постановщика, но начинает он всегда сам, с изобразительного ряда, с эстетического запаха, формируя его на сверхчувственном уровне. Чаще всего, следуя практике В.Шекспира, Ж.Ануя или Е.Шварца, Горин использует уже известные людям сюжеты, полагая, что полезнее исследовать миф, уже существующий во Вселенной. В этом смысле он скорее философ, чем драматург. Шекспир без зазрения совести брал старинную британскую легенду о короле Лире и, учитывая многочисленные литературные разработки, сделанные до него примерно двенадцатью авторами, смело и вдохновенно писал свою собственную версию. По смелости Горин не уступает Шекспиру, а по всем другим параметрам лично мне он ближе и дороже.
Общение с ним научило меня иронизировать над завихрениями собственной фантазии, хотя после нескольких сумасбродных мгновений он всегда требует серьезного разговора.
Серьезно Горин создал собственный «королевский театр». Его игры, будоража зрительское сознание идеями и образами, затрагивая самую сердцевину наших сегодняшних комплексов, тревог и надежд, остаются по-королевски щедрыми, величественными и дорогими.
Это касается в том числе и постановочных расходов. Лично мне он бесконечно дорог как писатель, сумевший остаться репертуарным драматургом в жестокий переходный период, когда многие его коллеги, талантливые сочинители, не смогли выдержать конкуренцию с современной мировой драматургией.
Горин смог.
И еще. Он зримо доказал, что можно сочинять суперсовременную пьесу, не помещая ее действующих лиц в интерьер хрущевской пятиэтажки.
Зимой 1974 года он видоизменил историю Московского театра имени Ленинского комсомола, ныне Ленкома, отстучав на пишущей машинке первые диалоги своего искрометного «Тиля».
Обновленная и счастливая труппа Ленкома начала новую жизнь.
Королевский подарок.
(Предисловие к сборнику пьес «Королевские игры», 1997)
Мои автобиографии
Не знаю, как у других писателей, а у меня за жизнь как-то само собой набралось несколько автобиографий. За долгие годы сочинительства я выпустил много разных книг в разных жанрах, и к каждой приходилось подбирать соответствующую автобиографию.
В предисловии к сборнику пьес сообщалось, что как драматург я родился в 1968 году. В сборнике киноповестей год моего рождения для кинематографа – 1979-й.
В сборнике юмористических рассказов указано, что в качестве юмориста я появился на свет гораздо раньше – 12 марта 1940 года (эта же дата, кстати, стоит и в паспорте рядом с довольно смешной моей фотографией)…
И вот теперь, когда выходит «Антология», по-видимому, придется использовать все предыдущие автобиографии, а также – для полноты рассказа – поведать и о предыдущей земной жизни. (Я не буддист, но тот факт, что мы уже приходили в этот мир в каком-то качестве, по-моему, неоспорим. Чтоб убедиться, достаточно перед сном закрыть глаза, напрячься и вспомнить, кем ты был вчера, позавчера, позапозавчера, позапозапоза… позапозапозапоза… и т. д., пока не уснешь.)
Как-то в одну бессонную ночь я довспоминался лет на двести назад и обнаружил, что в своих прошлых, дочеловеческих воплощениях я был собакой, рыбой и пчелой.
От пребывания в этом мире пчелой у меня осталась любовь к цветам, меду и «пожужжать»… То есть необъяснимая манера что-то быстро, взволнованно и непонятно говорить собеседнику, пока тот не начнет махать руками, отгоняя…
От рыбы я получил в наследство свой зодиакальный знак, большие выпуклые глаза, любовь к воде и нелюбовь к красному цвету… (Меня, как мне помнится, в позапрошлой, речной жизни подцепили именно на красную блесну, поэтому когда я и сегодня вижу красные знамена или транспаранты, то пугаюсь, и появляется желание немедленно лечь на дно…)