Страница 157 из 159
Еще я пририсовал немножко разных деталей, для символизма… Кусочек моря – это Одесса. Немножко Петербурга, немножко Москвы, немножко Калифорнии, немножко Тель-Авива… Земля, которая тебе дорога! Глупые люди утверждают, что земля должна быть одна. Она и есть у тебя одна, Миша, только она большая…
И Родина – огромная: весь мир, где понимают по-русски…
Так что летай над ней, Михаил… И над Москвой, и над Нью-Йорком, и над Череповцом, посылая… всех завистников куда подальше!
И звони, когда сможешь.
И на мои вопросы о твоей жизни всегда отвечай мне одной и той же любимой цитатой:
– Нормально, Григорий! Нормально!..
6 февраля 1994
Ар-Го
Роман-воспоминание об А. Арканове
«Арго» – 1) особый диалект (фр.);
2) «золотое руно» (древнегреч.);
3) начало фамилий двух писателей (совр.).
Краткий советский энциклопедический словарь
Аркадия Михайловича Арканова я знаю очень давно. Можно сказать, всю свою нынешнюю жизнь и отчасти предыдущую. Поскольку в предыдущей я, согласно гороскопам, был московской дворовой собакой, то до сих пор иногда смутно вспоминаю черноволосого мальчика Аркашу, тайком кормившего меня остатками своей еды в маленьком дворике в Мневниках. Еда была вкусной, мальчик – добрым и музыкальным. Протягивая кусочек, он всегда при этом говорил мне: «Голос!», но, прежде чем я успевал завыть, начинал отчаянно выть сам…
Так продолжалось это наше первое совместное творчество до 12 марта 1940 года. В тот день, по свидетельству очевидцев, пес, не выдержав ежедневных спевок с Аркашей, бросился под проезжавшую машину, а его душа, вылетев на свободу, тут же переселилась в мальчика Гришу, родившегося в московском роддоме.
С самого своего рождения я стремился еще раз встретиться с Аркашей, но, ввиду разницы в возрасте, мне трудно было его догнать. Едва я начал делать первые шаги, Аркаша уже пошел в школу. Я пошел в школу – он перешел в восьмой класс. Я поступил в медицинский институт – он в этот год его окончил…
Что было бы дальше, если б наша гонка не прервалась? Аркаша мог бы стать доцентом, я – ординатором, он – профессором, я – доцентом, он – академиком, я – министром здравоохранения и т. д. Страшно даже подумать, какой урон мы вдвоем могли нанести отечественной медицине!
Но помня первую заповедь клятвы Гиппократа «No nocere» – «Не навреди!», Аркаша решительно бросил этот бессмысленный карьерный бег, а заодно и медицину. Он зашел в баню рядом с 1-м Медицинским институтом, сел в парной на полку и поклялся там сидеть, пока я не окончу институт и не сяду рядом… Так оно и случилось через семь лет. Он принес пива, я достал воблу… Мы сравнялись и в возрасте, и в пристрастиях, ибо в бане, как известно, все равны.
Как возникает потребность в соавторе? По-разному. Бывает, одна и та же интересная мысль приходит в две головы одновременно – и возникает совместное произведение искусства. Как это случилось с Бобчинским и Добчинским и их незабвенным «Э!..».
Иногда одному человеку в голову приходит только начало мысли, а конец ей способен придать другой. Так, между прочим, был написан «Коммунистический манифест» Маркса и Энгельса. По воспоминаниям родных, Карл Маркс придумал лишь слово «коммунистический», но совершенно не знал, к чему его можно применить… Он просто изводил родных и знакомых, повторяя бессмысленное «коммунистический что?.. коммунистический… чего?», пока его друг Фридрих не подсказал: «Да… „Манифест коммунистический“… Вот чего!.. Ей-богу, Карл, какой ты недогадливый!»
Так возникло их главное совместное произведение. (Между прочим, Маркс с той поры очень полюбил слово «манифест», которое с английского можно перевести как «денежный праздник», и Энгельса, у которого он всегда брал в долг и который, собственно, и был для него этим «мани-фестом»…)
Интересно отметить и то, что более важное для себя произведение, «Капитал», Маркс писал самостоятельно, тайком, без Энгельса, при этом с усмешкой повторяя по- немецки «Фройндшафт-фройндшафт, абер гельд зинг нихт цузамен!», что, как вы догадались, по-русски переводится как «дружба дружбой, а „Капитал“ – врозь!».
Истоки нашего соавторства с Аркановым строились совсем на другой основе. Нам ничего не приходило в голову одновременно, и уж точно никто за другого не начинал и не заканчивал. Каждый из нас был в творчестве уникален, придумывал только свое гениальное произведение, но, в силу рано начавшегося склероза, тут же его начисто забывал. И тогда он бежал к соавтору, чтобы тот помог ему хоть что-то вспомнить…
Начало творческого процесса выглядело примерно так:
Горин (возбужденно). Аркан… помнишь, я тебе чего-то вчера интересное рассказывал?..
Арканов. Ты?.. Интересное? (Молча смотрит на соавтора. Задумчиво курит.)
Горин. Да! Чего-то про то… как один чиновник приехал в маленький город… а его все приняли за ревизора?..
Арканов. И что дальше?
Горин. Дальше не помню…
Арканов. Зря… (Задумчиво.) По-моему, я все где-то читал… Или писал?..
Пауза. Соавторы задумчиво смотрят друг на друга.
Так, мучительно борясь со склерозом, мы все-таки вспомнили три пьесы и две книжки юмористических рассказов.
Остальные наши совместные произведения вспомнились, к сожалению, уже другими писателями. (См. «Чонкин» Войновича, «Дядя Сандро» Ф.Искандера и другие шедевры, не написанные нами только в силу собственного маразма.)
В конце концов мы поняли, что надо расставаться, поскольку индивидуально забываться могло бы вдвое меньше, чем совместно.
Тогда я написал первую свою самостоятельно-склеротическую пьесу которую назвал соответственно: «…Забыть Герострата!»
Позже Арканов, естественно, утверждал, что придумал пьесу он и правильно она называлась «Забыть, Где Растрата!», но я уже этого не помню…
Незабвенный Зиновий Гердт как-то заметил одному из своих соавторов: «Видеть вас, мой друг, – одно удовольствие!.. Не видеть – другое…»
Мы расстались с Аркадием и жили в свое удовольствие отдельно друг от друга почти двадцать пять лет. Впрочем, это не совсем так. Ведь в сознании верных поклонников «аргонавтов» наши фамилии соединились навсегда, и с этим было очень трудно бороться.
Сколько раз на своих премьерах я слышал от зрителей: «А чего Арканов-то не вышел кланяться?» – «Да он это не писал…» – бормотал я. «Ну, это вы сами разбирайтесь, кто чего у вас писал… А кланяться могли бы и вдвоем… Билеты все-таки дорогие!..»
Особенно много путаницы стало в связи с частыми появлениями наших физиономий по телевизору.
Я знал, что Арканов похож на Марчелло Мастроянни, и, когда меня девушки называли Аркановым, испытывал определенные секунды мужского тщеславия. Но когда один из почитателей, взяв меня за пуговицу пиджака, стал утверждать, что я похож на Александра Лившица, я занервничал… «Это Арканов похож на Лившица!.. – злился я. – Я уж скорей похож на Гусмана… Или на Шуфутинского…» – «На Шуфутинского похожи! – соглашался почитатель, отрывая мою пуговицу, – но на Лившица тоже… – И подумав, добавил: – И на Уринсона! Чуть-чуть!»
Точку нашему расставанию поставил телевизионный клуб «Белый попугай». Мало кто знает, что нашего попугая сначала было решено назвать Гришей. Но эта своенравная птица стала откликаться на кличку Аркаша!..
Я понял, что нам пора соединиться хотя бы здесь, на телевизионных экранах…