Страница 91 из 100
Ритуал — вызывается выпускник, ему одна минута рассказать о себе, затем зачитываются отзывы на дипломную работу, затем вызывается выпускник — ему одна минута поблагодарить институт и своего мастера, который вел семинар.
Ко всеобщему удовольствию коротко и торжественно.
Я благодарю институт, своего мастера, Виктора Сергеевича Розова, и, получив диплом, сажусь на место.
Рядом со мной Абат, он с Кавказа. По-русски говорит плохо, волнуется:
— Что мне говорить?
— Что все: благодарю институт, саму атмосферу его и особенно своего мастера, который учил меня, надеюсь, не зря. Что-то теперь могу хоть немного.
Руководитель заочного семинара у Абата ректор института Владимир Федорович Пименов.
Абат выходит благодарить. Чинно и торжественно вокруг.
— Благодарю институт, да. Атмосферу, да. И всю жизнь буду помнить руководителя, профессора, да, ректора, да, Пименова, да, Владимира Федоровича, который что было у него немножко в голове, все мине передал!
Голого, прикрытого простынью везут на операцию. Лиц окружающих не вижу. Справа протягивается чья-то рука:
— Доброе утро. Я — анестезиолог.
Что-то вздыхаю, и сознание уходит, уплывает в непонятный цветной тоннель.
Через месяц даю благодарственный концерт. После концерта бежит мне навстречу человек с распростертыми объятьями. Обнимаемся. Он, чувствую, слегка недоволен:
— Не узнал, что ли?
Я мнусь.
— Ну ты даешь! Я же тебе наркоз делал.
Нельзя никого забывать, люди обижаются.
Деревня. Лето. Утро. Тепло. Иду за грибами. Благодать! Воздух чистый, ароматы цветов, свежий легкий ветерок, пестрая тень от листвы — удивительно хорошо. Чу!.. Что это?.. Самка с детенышем. Да! говорили же, что завезли в наши места с десяток… Как их? Газель или антилопа? Пятнистые. Сама грация, нежные, трепетные! Боже, как прекрасен этот мир! Убежали во-он в те кусты. Увидеть бы еще раз. Настроение умилительное до слез.
А вот и те кусты. Чу!.. Легкий шум… Газели? Конечно! Кто же еще? Tи-ихо раздвигаю ветки — оттуда ОГРОМНАЯ кабанья морда.
Я этой морде, видимо, тоже чем-то не понравился. Мы бежали друг от друга.
Нельзя, ни на секунду нельзя расслабляться в этом мире.
Начало шестидесятых. Казахстан. Лето. Страда, жара. Пыль. Хорошо, когда-есть возможность сходить в баню.
Вот возможность, вот аул. Может, здесь есть баня?.. Есть.
В помывочном зале кто стирает, кто моется, кто отдыхает. А может, есть парная?.. Есть!! Сердце замирает от предвкушений. Захожу — пара много. Слава тебе! А может, еще на верхней полке есть свободные места?.. Есть! Скорее туда.
Уселся. Хорошо. Сейчас будет очень хорошо. Только как будто что-то… что-то как будто дует в спину. Оборачиваюсь — одной доски в стене нет.
И все человек чем-то недоволен.
Восьмое марта. Приезжаю на шоколадную фабрику. Спрашиваю:
— Когда на сцену?
— Пожалуйста. Хоть сейчас.
Вышел — прием на «ура», не отпускают. Приятно. Я еще работаю. Опять не отпускают. Еще выдаю. Отпустили наконец — праздник на душе.
Переоделся, спрашиваю:
— У кого деньги получить?
Призвали администратора из Москонцерта. Он радостный весь, говорит:
— Спасибо, что приехали, но я не вызывал. Тут какая-то ошибка.
Я говорю:
— Наверное, кто-то с фабрики звонил.
Ведут ответственного с фабрики. Он тоже очень радостный:
— Никогда так не смеялся, как сегодня. Приезжайте еще. Такой неожиданный сюрприз для нас.
Я спрашиваю:
— Это «Ротфронт»?
— Нет. Это «Большевичка».
Как я перепутал, не знаю. По шесть концертов в день было. Конфет дали, я бы столько на гонорар не смог купить.
Москва. Метро. Вечер. Вагоны полупустые. Заходит кто-то, садится рядом. Несет водкой.
— Извини, ты не Трушкин?
— Трушкин.
— Дай автограф. Вот на газете прямо. Спасибо. Пойдем выпьем, я получку получил.
— С удовольствием, но не могу.
— Зря. А я пойду сейчас выпью как следует!
— Зачем? Тебе достаточно. А так придешь, жена будет ругаться.
— Не будет, я скажу, что с тобой пил.
— Вот это уже совсем нехорошо. Да она и не поверит.
— Поверит. Вот автограф-то.
Прячет газету подальше.
Я чувствую себя обманутым.
Какой-то там восемьдесят третий, восемьдесят четвертый год. Еду на «ВАЗ-2105» по Москве. В самом центре на площади Дзержинского нарушаю правила. Штраф — три рубля. Жалко отдавать такие деньги. Блефую.
— Ребята, я в ЦК КПСС опаздываю.
— Он в ЦК КПСС опаздывает.
— Куда?
— В ЦК КПСС.
— Пять рублей.
Так неожиданно и смешно, что пяти рублей не жалко.
Одесса, таможня. Всех приплывших из круиза спрашивают:
— Кожа? Меха? Алкоголь?
Все отрекаются. Женщина с сыном лет одиннадцати.
— Кожа? Меха? Алкоголь?
— Нет. Ничего нету.
— Мама! Ты забыла, мы в Турции три кожаные куртки купили.
Бэмс по затылку. Еще хорошо. Павлика Морозова убили.
Деревня. Лето. Девяностые годы, в стране очень популярен Собчак.
К Клавке поздно вечером пристали двое, еле отбилась, взволнована до потери пульса, речь сбивчива:
— Ой, мамочки, да что же это делается?! Да как же теперь?! Вот сволочи!.. Один маленький, чернявый, не наш. Второго сразу узнала — Собчак… Что творят, а?!
Москва. Зима. Овраг. Катаемся на лыжах: я, жена, дочь. Самодельный трамплин. Решаюсь прыгнуть. Когда-то я неплохо прыгал.
— Наташа, этот прыжок я посвящаю тебе.
Разбег. Толчок. Полет недолгий, я в сугробе, одна лыжа сломана.
Помимо ушибленного бока, по-видимому, было задето самолюбие. Я иду домой — пять минут пешком — возвращаюсь с другой парой лыж.
— Наташа, полюбив, мы умираем! Я из этого племени. Прыжок посвящаю тебе.
Разбег. Толчок. Полет… сломаны обе лыжи.
Я доказал!! Я смог!! Любовь ничто не остановит… даже глупость.
Теща жалуется:
— После войны как тяжело было! Мы с Иваном на Дальнем Востоке. Есть нечего совершенно. В доме шаром покати… только бочка икры стоит, и все.
Какая нелепая беда — икра без хлеба. Да и с хлебом много ли ее съешь? Утром икра, вечером икра — это наказание.
Теща до сих пор на икру смотреть не может.