Страница 21 из 34
Всю свою жизнь, от ранней юности, отец Игнатий страдал от многочисленных телесных недугов, и для него — немощного и старого уже человека — лагерные годы были вдвойне мучительны. Но в тех весточках, которые ему удавалось передавать из лагеря сестрам на волю, нет и капли уныния или усталости. Удалось старцу передать своему «Монастырю в миру» и духовное завещание перед кончиной: «Мир дальним и ближним. Мир всем любителям, сего мира носителем по мире сил старался быть я, к сему миру хочу отыти и этот мир оставляю вам, этот мир».
29 августа 1938 года преподобномученик Игнатий отошел ко Господу.
Наш краткий рассказ о нем мы завершим словами о той, что донесла его образ в своих книгах до нашего времени — о монахине Игнатии.
Матушка Игнатия — тайная монахиня, принявшая постриг в 20-е годы. Она стала одной из наследниц великих подвижников Зосимовой пустыни. В начале XX века этот монастырь был одним из крупнейших центров старческого руководства, и, по отзывам современников, в нем царила удивительная атмосфера любви и молитвенной сосредоточенности. Во всем написанном монахиней Игнатией (а библиография ее трудов обширна) живет естественное благоговение перед теми, кто уже в земной жизни стал свидетелем тайн Царства Христова. В книге «Старчество в годы гонений» возрождается во многом утраченная сегодня традиция «молитвенного чтения». Такое чтение принадлежит сокровенным глубинам православной традиции и требует опытного знания тех духовных состояний, о которых пишут подвижники. Другими словами, такую книгу невозможно написать, не пройдя путь старческого руководства и послушания. Монахиня Игнатия была верной ученицей старца Игнатия, а потом тех, кому он, уходя в мир иной, поручил свой «монастырь в миру»; и в ее жизни, а не только в книгах, воплощается та «золотая цепь святости», которая охраняет нашу Церковь веками.
Преподобномученица Евдокия и святые мученицы Дария, Дария и Мария
В шестнадцати километрах от Дивеева, в селе Пузо (ныне — Суворово), в середине девятнадцатого века в крестьянской семье у Александра и Александры Шиковых родилась дочь. Девочку при крещении назвали Евдокией. Когда Дуне исполнилось два года, ее мама умерла, отец женился вторично. Через несколько лет он уехал в Сибирь, девочка осталась в родном селе у родственников.
Родной дядя Дуни был церковным старостой. Благочестивые родственники сумели привить и Дуняше любовь к Богу и ближним. В девять лет отроковица вместе с подругой Марией побывала в монастырях в Сарове и Дивееве.
Евдокия с детства была слабенькой, сверстники посмеивались над ней, часто закидывали ее с подругой камнями. Девочка мужественно переносила побои и насмешки, лишь в молитве просила Господа укрепить ее. Когда отроковица Мария умерла, Дуняше и вовсе не давали прохода.
Когда девушке исполнилось двадцать лет, она тяжело заболела. Остальные годы ей предстояло со смирением нести крест болезни. С этого времени Евдокия была прикована к постели. Господь не оставлял Свою избранницу, ей было даровано духовное зрение. Односельчане и верующие из окрестных сел приходили к ней за духовным советом, обращались за молитвенной помощью.
Принимали посетителей и ухаживали за болящей верующие девушки. По рассказам современников, к блаженной Евдокии в дом часто приходили благочестивые девушки, они вместе молились, пели стихиры, кондаки и акафисты. Общее пение начиналось в восемь часов вечера, продолжалась служба до двенадцати часов ночи. Утреню начинали в пять часов утра и молились до двенадцати часов дня.
Келейница Полина рассказывала: «Утреннее правило Дуня разделяла, и было минут по двадцать отдыха; если во время отдыха приходил кто с великой скорбью, она впускала, а во время правила никого не пускала. После правила ее обращали лицом к иконам, подкладывали под нее рунье, сажали и зажигали все 12 лампад. После этого пели “Верую...”, “Достойно...”, “Отче наш...”, “Заступницу...”, “Яко необоримую стену...”, “Богородице Умилению...”, “Крест всей вселенной...”.
Дуне давали раздробленную просфору... Велит вымыть ей руки, а как дадут ей просфору, заплачет и скажет: “Перекрести руки”. Положат ей просфору, разрежут ее пополам. Одну половину опять в чулан унесут, а эту половину еще разрежут пополам, и половину она дает той, которая ей служила. Давали ей три просфоры: из Сарова, Понстаевки, Дивеева, так что у нее получалось три части.
Поднимут самовар на стол, ладану в трубу положат, чайник заправят чаем и ставят на ладан, в это время ей отрезают хлеба. И вот каждый кусок оградит знамением креста, и все эти куски она сложит в платок и положит на постель, а себе оставит один кусок ржаного хлеба и от него съест малую часть (те куски, которые она завязывала и клала на постель, после шести недель клала себе за спину, спала на сухарях).
Кушала она мало... Перед самым чаем она разрезала огурец и съедала кружочка два или гриб соленый, пирог раз откусит, когда Бог посылал... Мяса от юности не ела, всего два яйца в год... Хлеб она потребляла от одних людей (женщина пекла с молитвой)... Дуня говорила: кто ест мягкий хлеб, тот не постник, но если постишься да дорвешься до мягкого хлеба, это плохо. Всякий кусок Дуня крестила и говорила: “Христос Воскресе!” Если молитвенного правила не кончит, то три дня пролежит без пищи.
Денег от юности она в руки не брала. Во время воскресной обедни Дуня запрещала печку топить и к святыне приступала строго, а последнее время не давала и полы мыть, и белье разрешала стирать только во вторник и в четверг, и при этой работе не давала со своего стола просфору, не давала дома обедать и лампаду поправлять, но в церковь пускала; после полов она велела мылом руки мыть, съесть кусок хлеба и взять книгу в руки — Псалтирь или молитвенник. Только через двое суток она разрешала прикладываться к иконам; также и после бани. Весь месяц в одной обувке ходить надо, хоть сыро, хоть жарко, разуться нельзя. У хожалок до того ноги отекут, что невозможно, весь день на ногах, без отдыха и без сна; ноги сырые, а греться не пустит; весь месяц не давала сменять белье и платок, а при народе обличала: она монашка, а грязная.
Чтобы подвига ее не знали, говорила: “Ныне нет отрадного дня”, — и сама не ела, и никому не давала. А тут по покойнику в колокол ударят — нельзя уже есть, или еще что случится, все это были поводы, чтобы не есть. Так и отведет день ото дня. Когда покойника несут, она лежит недвижимо, и если ест в это время, то бросит, и всем велит молчать. И до тех пор она лежит недвижимо, пока его не схоронят, и никого в келью в это время не пустит».
На вопрос келейницы: «Дуня, почему ты так к покойникам относишься?» — блаженная отвечала: «Глас Господень — когда в колокол бьют — объяснил, чтобы молились за рабов».
По рассказам келейницы блаженной Евдокии, подвижница носила вериги, которые у нее были поясом. Рубашку блаженная не позволяла менять, пока та не истлеет. Она благословляла келейниц лишь раз в год мыть ей руки и ноги. Руки ей мыли с мылом по локоть, затем обливали их в тазу со святой водой; ноги мыли до колен, но простой водой (тело никогда не мыли). Когда ей мыли ноги, блаженная держала зажженную свечу. Голову разрешала мыть лишь раз в год теплым, разогретым в печке елеем. Зимой и летом блаженная была одета в тулуп, шерстяную одежду, покрывала голову шерстяной шалью. Она не позволяла никому подрезать волосы и стричь ногти.
За свое великое смирение и терпение подвижница и удостоилась даров Святого Духа — прозорливости и исцеления.
Приведем лишь несколько случаев, свидетельствующих о прозорливости блаженной Евдокии, о силе ее молитв.
Сын одной благочестивой вдовы дважды приходил к прозорливой старице Евдокии, чтобы получить благословение на поступление в монастырь, но она, по рассказам современников, «ни благословения не дала, ни самого его в келью не пустила», лишь сказала: «Пусть не просится в монастырь, он все равно жить там не будет»... Юноша поступил по-своему, три года подвизался в монастыре, но затем ушел из монастыря и в Нижнем Новгороде стал коммунистом.....