Страница 44 из 57
Затем тройка, пустив слезу по поводу разногласий, раздирающих партию, выразила «убеждение в необходимости и возможности полного примирения враждующих сторон», то есть недвусмысленно порекомендовала большевикам-ленинцам встать на колени перед меньшевиками.
Тройка цекистов-примиренцев полностью солидаризировалась с позицией меньшевистской редакции «Искры» по важнейшему вопросу, признав, что очередной Третий съезд партии, агитацию за созыв которого вели большевики, «нуждами практической деятельности не вызывается» и «при данных обстоятельствах явился бы серьезной угрозой единству нашей партии».
Поставив таким образом важнейший вопрос о съезде с ног на голову, тройка примиренцев решительно высказалась «против созыва в настоящее время экстренного съезда и против агитации за этот съезд».
Для того, чтобы лишить Ленина возможности бороться с примиренцами и, в частности, с подтасованной «Июльской декларацией», тройка приняла специальный пункт:
«12. Установить за границей между товарищами Глебовым и Лениным следующие отношения:
а) Тов. Глебову поручается заведование всеми делами ЦК за границей, как-то: сношения с ЦО, посылка людей в Россию, касса, экспедиция, типография, разрешение к печати в партийной типографии различных произведений и пр.
б) Тов. Ленину поручается обслуживание литературных нужд ЦК; печатание его произведений наравне с произведениями остальных сотрудников ЦК происходит каждый раз с согласия коллегии Центрального Комитета».
И после этого уже прямой издевкой звучал следующий пункт:
«13. Решено напомнить тов. Ленину об исполнении его прямых обязательств перед ЦК как литератора. Собрание констатирует печальный факт слабого участия его в литературной деятельности Центрального Комитета».
Таким образом, Ленин был связан по рукам и ногам и, по существу, лишен не только прав члена ЦК, но и прав рядового члена партии.
Предательство тройки цекистов-примиренцев потрясло Ленина. «Это издевка над партией, — сказал он. — Это хуже измены Плеханова».
Необходимо было иметь ленинское мужество, чтобы не рухнуть под таким ударом. Ленин не рухнул, выстоял.
Но непрерывная, затянувшаяся на месяцы и годы ожесточенная внутрипартийная борьба изнурила его. Сдало его железное здоровье. Появилась томительная бессонница. Часами лежал он, не смыкая глаз, мучительно переживая интриганские методы борьбы, беззастенчиво применяемые меньшевиками и — что особенно тяготило и терзало — бывшими соратниками.
Надежда Константиновна, не оставлявшая его ни ва минуту, решительно настояла на том, чтобы отставить в сторону все дела и дать хотя бы короткий отдых переутомившейся голове и исстрадавшемуся сердцу.
Взвалили на спину рюкзаки и отправились вдвоем «бродяжить» в горы. Надежда Константиновна в своих воспоминаниях так рассказывает об этих днях:
«Мы с Владимиром Ильичей взяли мешки и ушли на месяц в горы… забирались в самую глушь, подальше от людей. Пробродяжничали мы месяц: сегодня не знали, где будем завтра, вечером, страшно усталые, бросались в постель и моментально засыпали.
Деньжат у нас было в обрез, и мы питались больше всухомятку — сыром и яйцами, запивая вином да водой из ключей, а обедали лишь изредка. В одном социал-демократическом трактирчике один рабочий посоветовал: «Вы обедайте не с туристами, а с кучерами, шоферами, чернорабочими: там вдвое дешевле и сытнее». Мы так и стали делать. Тянущийся за буржуазией мелкий чиновник, лавочник и т. п. скорее готов отказаться от прогулки, чем сесть за один стол с прислугой. Это мещанство процветает в Европе вовсю. Там много говорят о демократии, но сесть за один стол с прислугой не у себя дома, а в шикарном отеле — это выше сил всякого выбивающегося в люди мещанина. И Владимир Ильич с особенным удовольствием шел обедать в застольную, ел там с особым аппетитом и усердно похваливал дешевый и сытный обед. А потом мы одевали наши мешки и шли дальше. Мешки были тяжеловаты: в мешке Владимира Ильича уложен был тяжелый французский словарь, в моем — столь же тяжелая французская книга, которую я только что получила для перевода. Однако ни словарь, ни книга ни разу даже не открывались за время нашего путешествия; не в словарь смотрели мы, а на покрытые вечным снегом горы, синие озера, дикие водопады.
После месяца такого времяпрепровождения нервы у Владимира Ильича пришли в норму. Точно он умылся водой из горного ручья и смыл с себя всю паутину мелкой склоки. Август мы провели вместе с Богдановым, Ольминским, Первухиными в глухой деревушке около озера…»
Ольминского Надежда Константиновна пригласила присоединиться к их компании как старого знакомого. С Михаилом Степановичем и с Екатериной Михайловной она была знакома еще по Петербургу. Она бывала в их скромной квартирке на пятом этаже доходного дома по Поварскому переулку. И именно Екатерина Михайловна в свое время приобщала ее к пропагандистской деятельности в рабочих кружках на Выборгской стороне.
Михаил Степанович принял приглашение с огромной радостью и в то же время с некоторым трепетом. Уважение его к Владимиру Ильичу было столь велико, что его правильнее было бы назвать преклонением. Поэтому первое время Михаил Степанович несколько дичился и как-то стушевывался в присутствии Владимира Ильича. Но тот держал себя очень просто и непосредственно, не было у него той барской осанки и покровительственной снисходительности по отношению к рядовым членам партии, которые всегда отличали Плеханова, и очень скоро Михаил Степанович освоился и почувствовал себя легко и свободно в обществе Владимира Ильича.
Часто всей веселой компанией отправлялись на прогулки по живописным окрестностям. Каждый день ходили купаться на озеро. Владимир Ильич был, что называется, душою общества; он много шутил, весело смеялся шуткам друзей, охотно заводил песню. Михаил Степанович не решался присоединиться к хору — его бог обделил музыкальным слухом — но зато он проявил себя как стихотворец: дописал куплет к популярной и часто исполнявшейся в их компании «Дубинушке», который пришелся всем по душе и особенно понравился Владимиру Ильичу:
Новых песен я жду для родной стороны,
Но без горестных слов, без рыданий,
Чтоб они, пролетарского гнева полны,
Зазвучали призывом к восстанью.
Конечно, не одним безмятежным весельем наполнены были дни. Владимир Ильич делился с товарищами своими мыслями, обсуждал с ними и ближайшие планы и далекую перспективу. Все понимали, что сейчас, как, может быть, никогда, важно, чтобы партийные комитеты в России были осведомлены о происходящих в партии событиях, чтобы им стала понятна вся подоплека внутрипартийной борьбы.
Для этого необходимо было потоку меньшевистских статей и брошюр противопоставить большевистское партийное слово. Возникла неотложная, настоятельная потребность в большевистской литературе.
После того как партийная типография оказалась в руках цекистов-примиренцев, группа большевиков-ленинцев организовала «Издательство социал-демократической партийной литературы В. Бонч-Бруевича и Н. Ленина».
И теперь надо было собирать и сплачивать собственные литературные силы и налаживать работу только что созданного издательства.
Меньшевики со страниц захваченной ими «Искры» вели прицельный огонь по большевистским позициям. Особенным нападкам подвергалась книга Ленина «Шаг вперед, два шага назад». Нельзя было оставлять последнее слово за меньшевиками. На их статьи, порочащие решения Второго съезда и пытающиеся ниспровергнуть принципы большевистской партийности, следовало ответить статьями, утверждающими политические и организационные принципы, выработанные съездом.
И когда Владимир Ильич как-то посетовал, что слабы еще большевистские литературные силы и трудно противопоставить что-либо равнозначное потоку статей таких опытных полемистов, как Плеханов, Мартов, Аксельрод, Засулич, и таких мастеров словесной эквилибристики, как Троцкий, то Богданов возразил, что иногда мы не замечаем литераторов, которые рядом с нами.