Страница 37 из 57
Окончательно Михаил Степанович решил ехать в Женеву после того, как в Воронеже в первый же вечер по приезде встретился с членами большевистского ЦК (кооптированными в состав Центрального Комитета уже после съезда) Розалией Самойловной Землячкой и Марией Эссен.
Розалия Самойловна присутствовала на съезде. Она избиралась делегатом от организации «Искры» и на съезде была в числе искровского большинства, получившего название «твердых» искровцев. И, конечно, она рассказала Михаилу Степановичу о внутрипартийной борьбе на съезде, обо всех нюансах разногласий между разными группами делегатов. Столь же подробно и обстоятельно рассказала она о послесъездовской фазе борьбы. О том, как, уступив нажиму соратников по группе «Освобождение труда», Плеханов пошел на незаконную кооптацию (незаконную потому, что она противоречила ясно выраженной воле съезда) старых друзей в состав редакции Центрального органа.
О том, как Ленин вынужден был выйти из состава редакции и переключиться на работу в составе ЦК.
О том, как новая «Искра» повела ожесточенную борьбу против тех организационных и идейных принципов, за которые боролась старая «Искра».
— Но послушайте! — воскликнул Михаил Степанович. — Не подумайте только, ради бога, что я… вам не верю! Но если все обстоит так, как вы мне сейчас рассказали, то каждый мало-мальски разумный человек должен безоговорочно стать на позиции большевиков!
— Конечно, — ответила Розалия Самойловна.
— Почему же добрая половина женевских социал-демократов оказалась в меньшевиках?
— Сами удивляемся, — сказала Мария Эссен.
Но Михаил Степанович даже от нее не мог сейчас принять шутку.
Весть о создании революционной марксистской партии была для него личной радостью. Известие о расколе, грозившем партии гибелью, — личным горем. А горе шуткой не вылечишь и даже не облегчишь…
— А если серьезно, — сказала Мария, — то у меня сложилось твердое мнение: чем тот или иной партийный товарищ дальше от живого революционного дела, чем он дальше от рабочего люда, тем милее ему позиция меньшевиков. Не случайно в Заграничной лиге верховодят меньшевики. Это вполне понятно: много ли среди эмигрантов рабочих? Единицы. И они все с нами. Та же картина и здесь, в России. Если в комитете нет рабочих, как, например, в Киевском комитете, то комитет за Мартова а Ленина обвиняют во всех смертных грехах. Если же в комитете представлены рабочие, как в Екатеринославе Туле, Одессе, то комитет безоговорочно за большевиков, за Ленина.
— Значит, и среди российских партийных комитетов нет единодушия?
— Я за эту осень объехала по заданию ЦК почти все крупные партийные комитеты, — сказала Мария. — И вот итог. Большинство полностью согласно с решениями съезда, признает избранные съездом центральные органы партии, одобряет принципиальную линию большевиков.
— Но опять же с чужих слов! — воскликнул Михаил Степанович. — В данном случае, с твоих. А у тебя и дар убеждения, и личное обаяние…
— На тебя, как я чувствую, ни то ни другое не действует, — уже с оттенком раздражения возразила Мария.
— Ты не должна обижаться на меня, — очень мягко и в то же время убежденно произнес Михаил Степанович. — Для меня, так же как и для тебя, самое дорогое в жизни — дело партии. Для победы этого дела не жаль и самой жизни. Да ты и сама это знаешь. Так вправе я понять и разобраться?
Мария не успела ответить. Розалия Самойловна, до того как бы передавшая слово Марии и молча слушавшая их беседу, взглянула поверх очков на Михаила Степановича и строгим тоном учительницы спросила:
— Екатерина Михайловна Александрова, по партийным документам Штейн, не в родстве с вами?
— Екатерина Михайловна моя жена, — ответил Михаил Степанович, несколько удивясь вопросу.
— Она находится сейчас за границей. Она сможет во всех подробностях ознакомить вас с доводами наших противников, — все тем же учительским тоном сообщила Розалия Самойловна и добавила еще суше; — Надеюсь, это поможет вам разобраться.
— Она примкнула к меньшевикам?
— А вы этого не знали? — ответила вопросом Розалия Самойловна.
— Я не знал, что Штейн — это она…
2
В ту же ночь Мария Эссен уезжала в Саратов.
— Не обижайся на меня. Отложить отъезд нельзя, — сказала она. — Прежняя явка провалена. Меня будут встречать на вокзале.
— Я провожу тебя, — сказал Михаил Степанович. — Куда же ты одна с двумя такими чемоданами.
— Мне радостно побыть с тобой, но стоит ли рисковать из-за какого-то часа, — предостерегала Мария.
— Почему часа? — возразил Михаил Степанович. — До Козлова поезд идет не меньше шести часов.
— Ты хочешь проводить меня до Козлова? — обрадовалась Мария.
— Я бы с великой радостью проводил тебя до Саратова, но понимаю, что там буду тебе помехой.
— Да, — с грустью согласилась Мария. — Меня ждут одну. И после пересадки в Козлове я должна ехать одна. Иначе могу спугнуть связного.
Билеты взяли в третий класс, чтобы меньше привлекать к себе внимания. Чемоданы не стали сдавать в багаж, взяли с собой в вагон.
— Там меня встретят, — сказала Мария, — а в Козлове ты поможешь.
— Нам повезло, — сказал Михаил Степанович, когда они вошли в слабо освещенный тусклыми фонарями холодный вагон, — смотри, сколько свободных мест.
— В такую слякотную погоду да еще в ночь хороший хозяин собаку не выгонит, — сказала Мария и добавила с усмешкой: — Нет худа без добра. Меньше риска нарваться на филера. По моим наблюдениям, филеры не любят сырости и холода.
Облюбовали пустую лавку в дальнем безлюдном углу вагона. Здесь можно было разговаривать откровенно, не опасаясь чужих ушей.
— Опять мне досталось провожать тебя, — сказал он Марии. — Странные времена настали в мире. Женщина, хранительница домашнего очага, скитается по белу свету, а мужчина ее провожает. Тогда как все должно быть наоборот…
— Ты тоже у домашнего очага надолго не задержишься, — отшучивалась Мария.
— Где он, мой домашний очаг? — усмехнулся Михаил Степанович. — Только в детстве. Родительский дом. А как вылетел из родного гнезда, сколько себя помню, очага не было. Да вряд ли когда и будет… — задумчиво произнес он.
Тут же быстро встал с лавки, нагнулся к стоящим на полу чемоданам и проворно один за другим закинул их на верхнюю полку.
— Багажа у тебя, как… у оперной примадонны, — сказал он Марии.
Мария засмеялась.
— Ты мог бы выразиться порезче, — сказала она. — И был бы не далек от истины. Не смотри на меня круглыми глазами. Знаешь мою кличку?
— Подпольную? Вчера слышал от Розалии Самойловны. Все еще хотел спросить: почему Зверь?
— Нет, не партийную, а ихнюю, — Мария махнула рукой куда-то в сторону. — В охранке у меня кличка — Шикарная. Понял? Впрочем, можешь и сам посмотреть, подходит ли мне.
Она развернула плечи так, что стала заметна ее высокая грудь, поправила шляпку, выпустив из-под нее пышный локон, слегка вскинула голову, улыбнулась чужой, никогда им не виданной, картинно обольстительной улыбкой… и на глазах у него преобразилась.
Перед ним сидела не Мария Эссен, верный товарищ по революционной борьбе, а одно из тех самых прелестных и, увы! — падших созданий.
— Ну, знаешь! — сказал ей Михаил Степанович и только руками развел.
— А как иначе? — сказала Мария. — Найди другую личину, под покровом которой можно объехать двадцать городов, да так, чтобы ни одного провала. Я, милый мой, выбрала самую надежную из всех. Эта профессия в нашем отечестве под надзором, но вне подозрений.
— Значит, в этих чемоданах…
— Наряды, соответствующие профессии. Я ведь не из дешевых, к которым каждый может прицепиться, а высшего полета. Словом, Шикарная. А в чемодане, который поменьше, два расхожих костюма: обычное старушечье одеяние — платок, кофта, юбка, стоптанные ботинки и второй — монашеская ряса. Та самая, помнишь? С тех пор с собой вожу. Не раз выручала.
Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами. Она усмехнулась: