Путь к себе

— Да мелко пашет! — заканчивала Варька, и все в палате, и пожилой завскладом вместе со всеми, весело смеялись.

Улыбался и Алексей, хотя ему-то и не до смеха. На всем теле не было живого места. Но Варька умела как-то особо бережно делать перевязки, ставить примочки и компрессы. И сама ее веселая улыбка снимала боль.

Алексей был ей благодарен за участие, и вовсе неприметно получилось, что она стала очень нужна ему. И он уже ждал ее появления, и тосковал, когда ее долго не было, и, не замечая сам того, расцветал в улыбке, когда она входила в палату.

— Ты, парень, на Варьку шибко не пяль глаза, — многозначительно предупредил его завскладом. — На нее бронь наложена. Не кто-нибудь, сам старший фершал, начальство в лазарете.

— Какое мне до этого дело? — возразил Алексей, но, когда Варька снова вошла в палату, в первый раз взглянул на нее, как на женщину.

Она поняла этот взгляд. И с этого дня возникло между ними еще не осознанное самими, но все крепнущее и уже заметное со стороны влечение друг к другу.

Теперь Варька, войдя в палату, сперва обходила всех остальных, а потом ставила табурет и садилась у изголовья Алексея, но никто в палате не бросал больше им колких шуток.

Варька ни разу не спросила его: «За что сидишь?», хотя он часто с тревогой ожидал этого вполне естественного вопроса. Сначала он относил это к ее душевной чуткости, потом испугался, подумав, что она принимает его не за того, кем он в действительности является. Ведь он лежал в «вольной» палате…

Утвердясь в мысли, что она ошибается в нем, принимает его за вольного, не знает, что он преступник, осужденный за воровство, он упал духом. Упрекал себя за свою трусость, но не мог набраться решимости, чтобы сказать ей всю правду.

Она заметила его подавленное состояние и поняла: что-то невысказанное тяготит его.

И спросила его сама:

— Леша, ты чего-то хочешь сказать мне?

Тогда он решился. Рассказал ей все и признался, как ему стыдно перед ней.

А Варька смотрела на него счастливыми глазами. Потом вздохнула и сказала:

— Глупый… Нашел кого стыдиться! И я такая же…

Глава четырнадцатая

МИМО ДОМА С ПЕСНЯМИ

— И я такая же, — повторила Варька. — Вся и разница: тебе два года дали, а мне три. Два года с лопатой отмантулила… и здесь уже год доходит.

«Ее могло здесь и не быть!…» — почти с испугом подумал Алексей.

И договорил вслух:

— Как же ты?.. Здесь только вольные работают?

Варька мрачно усмехнулась.

— Черенок у лопаты шибко шершавый. Ладошки колет…

Потом потупилась. Сказала безразлично, устало:

— Тяжело очень было. Ну и… пришлось перемигнуться с фельдшером. Сюда перевели.

Алексей отвел глаза.

— Ты и сейчас… с ним?

— Ну да. Отрабатываю.

Варька произнесла это без смущения и без бравады, как будто не было за этим словом второго циничного смысла. Сказала так, как говорят о скучной, приевшейся работе.

— Смотришь, бесстыжая?.. Верно, не стыжусь. Не для баловства, Леша. Очень трудно было… Если кому стыдиться, так тому, кто так любовь добывает… Опять же, и его как винить?..

Пригнулась к уху Алексея, шепнула:

— Он думает, после срока замуж за него выйду.

— А ты?..

И посмотрел на нее с болью и тревогой.

Варька обласкала его взглядом.

— Зачем он мне теперь?

Вечером Варька рассказала ему всю свою жизнь. Трудное детство. Первую любовь. И про то, как попала сюда.

— Сладкой жизни захотелось. Подружка помогла, научила. Вместе с ней работали, в одном магазине. Зинкой звали. Красивая была и жадная. Любовников обирала, на дом копила. Она и придумала. Я еще совсем дура, восемнадцати не было. Материалов в магазине много, шерсти, шелка, цены разные. Ну и мухлевали. Кассирша с нами была заодно. Быстро засыпались. С чеками запутались. Им по восьми лет дали, мне три… И знаешь, Леша, теперь все, считай, позади — хорошо, что так вышло. Пока не втянулась. Теперь, — она резко мотнула головой, — ни в жизнь!.. И вообще решила: ничего втихаря не делать, все в открытую!.. Это я тебе говорю!

Алексей не нашелся, что ответить.

Варька встала и быстро вышла.

На другой день Варька принесла Алексею письмо и, не задерживаясь у его постели, занялась другими больными. Записала у всех температуру, раздала лекарства, старику завскладом сделала укол и после этого подошла к Алексею.

Он лежал хмурый, кусая губы.

— Письмо?

Алексей молчал.

— Чего пишут?

Он протянул ей письмо.

И, уже отдав, подумал: зачем ей знать о его семейных делах? В письме сообщалось, что жена — Анфиса Степановна — «ведет себя нехорошо». Алексей не принял бы близко к сердцу, — писал Шилишперов, о котором на стройке говорили, что он отродясь ни о ком доброго слова не сказал, — но в списке «частых гостей» первым стоял Анатолий Груздев… тот самый, у которого он — Алексей — отбил Фису… Выходит, теперь Толя Груздев поквитался с ним…

— Ну и что? — сказала Варька, возвращая письмо. — Была нужда нос вешать. Сейчас на одного мужика — три бабы!..

Резко повернулась и ушла.

Поразмышлять времени у Алексея было. Он и размышлял…

Шилишперов, известно, пакостник. Ему только бы наплевать человеку в душу… Не потому написал, что добра желает. Но, с другой стороны, не слухи передает, не сплетни. Факты! Пишет, что сам видел. Его дом через улицу, чуть наискосок. Вполне все видно… А что видно? Что в дом заходили?

Можно было это письмо посчитать и за правду, и за ложь… Как самому удобнее… Но вот Алексей и не знал: ему-то чего надо?..

За правду посчитать обидно… Что за мужик, которого баба на другого сменяла?.. Сам, бывало, смеялся над такими. И над ним станут смеяться… если утрется и виду не подаст. А можно… по-другому… Не только свету, что в окошке! Правильно Варька сказала: на одного три!.. Он себе найдет, пусть она отыщет такого. Небось спохватится!.. И Толика он заберет себе, вполне имеет право… Не сейчас, потом, когда при месте будет…

И получалось, можно на Порожную и не заезжать, можно перед товарищами не краснеть, глаз ни перед кем не опускать…

Об одном не успел подумать, кто же кого: Шилишперов обманул Алексея Ломова или Алексей Ломов самого себя?..

Варькин срок закончился за неделю до того, как Алексея выписали из лазарета. В палате она не появлялась. Алексей встревожился, потом понял, что если фельдшер получил отставку, то и Варьке места в медсанчасти нет.

Дни, пока ее не было, показались Алексею очень длинными, и перед ним уже не стоял вопрос: куда ехать?

Варька приютилась у старушки, уборщицы лазарета. Встретила Алексея, когда он вышел из комендатуры.

— Получил увольнительную? — спросила Варька.

— Получил, — ответил Алексей.

Для него на морозном небе сияли враз три солнца.

— Пошли! — сказала Варька.

— Куда?

— На квартиру, — ответила Варька.

И с достоинством, как законная, взяла его под руку.

Припасенная Варькой квартира была недалеко. Алексей не успел даже сказать, как он истосковался: Варька открыла обитую пестрой коровьей шкурой дверь в торце длинного барака и сказала:

— Входи!

В полутемном коридоре пахло сырой прелью. Варька постучала в крайнюю слева дверь.

— Не закрыто! — ответил надтреснутый женский голос.

Вошли в длинную и узкую, как гроб, комнату.

— А это кто же? — спросила хозяйка, сухая, костистая старуха.

— Это, тетя Сима, мой муж, — весело ответила Варька.

Старуха пристально оглядела Алексея.

— С утра холостая была!

— Не с утра, тетя Сима, а двадцать два года была холостая.

— Быстро спроворила, — с усмешкой сказала старуха, и Алексей не понял, что кроется за этой усмешкой: укоризна или одобрение.

— Нам только переночевать, тетя Сима, утром уйдем, — сказала Варька и, подмигнув Алексею, добавила: — Так что, может, поверишь без загса?

— Тебе годится, дак мне что? — снова усмехнулась старуха. — Ночуйте. Я уйду, мешать не стану.