Страница 10 из 12
– Что журналюгам в пуки попало, то считай пропало, – вздохнул Коля. – А уж в «комсомольских агитаторах» и говорить нечего.
– Про амулет заикаться не будем, – сказал Портсигаров. – Скажем, что цепь принадлежит собаке Стингера, и пёсик этой потерей жутко огорчен. Ударим на жалость. Мировой общественностью в случае чего пригрозим. Они там, на Западе, жутко чуткие к страданиям животных.
– Химкина этим не проймёшь, – возразил Коля. – Он же шизанутый. – Ты точно знаешь, что цепь Химкин слямзил?
– Собственными глазами видел, как он её в карман прятал. Я же не знал, что это амулет, думал просто золотая. Хотел потом с Химкина ящик водки содрать за солидарное молчание.
– Золото, никс фирштейн. Гоу хоу прямо с Юпитера. – Иди ты, – ахнул Портсигаров, начинавший уже кое-что понимать на каймановском языке. – Слышал, Коля, метеорит с Юпитера упал, а Джульбарс его переплавил и цепь выковал.
– Не совсем так, – поправил Балабанов, дабы не ронять статуса переводчика. – Этот Джульбарс то ли сам с Юпитера, то ли у него там родственники живут. – Суеверия, – махнул рукой Коля. – Тёмные они там совсем на Каймановых островах. – Этот, Джульбарс у них оборотень, – пояснил «переводчик». – С утра человек как человек, а к вечеру злая презлая псина.
– Ладно, – подвёл итог дискуссии Портсигаров. – Поехали к Химкину. Должен же этот сукин сын осознать ответственность момента и ценность экспроприированного у иностранца предмета для судеб мировой цивилизации.
В «Комсомольский агитатор'» отправились всё на том же Фаринеллиевском «Мерседесе». Как человек законопослушный и сроду никогда чужого не бравший, Балабанов испытывал большое чувство неловкости. С одной стороны, ничего не поделаешь, – служба, а с другой, как ни крути, – чужая вещь. К тому же отобрали её у человека убогого, можно сказать инвалида, у которого кроме «Мерседеса» никаких иных радостей в жизни нет.
– Ну, ты даёшь, заинька моя, – засмеялся Портсигаров. – Он кастрат-то липовый. – Как липовый? – ахнул долго сочувствовавший чужому несчастью Балабанов. – А зачем же…
– Реклама, брат, – пояснил Портсигаров провинциальному недоумку. – Ради рекламы не только кастратом себя объявишь, но и здоровые зубы вырвешь. Такая она, шоу-жизнь.
– Любишь ты, Портсигаров хаять людей за глаза, – осуждающе покачал головой Коля. – Не верь ему, провинциал, не всё у нас так уж плохо. Это я тебе говорю, первый шоумен России.
– Тоже мне доблесть, прилюдно портки снимать, – хмыкнул Портсигаров. – Плебей, – затянул на высокой ноте Коля. – Что ты понимаешь в искусстве. Это ведь символ. Символ открытости России ветрам перемён. Это же освобождениё от семидесятилетних оков тоталитарного режима. Это же полёт души и фантазии. Это же акт свободы, символ либерализма. Я снятыми штанами людей в светлое будущее зову, к свободе, просвещению и цивилизации.
– Ноги у тебя, Коля, для этого слишком кривые и волосатые, – не сдавался Портсигаров. – Не тянут они на символ свободы. Да вот и Балабанов подтвердит.
– У нас тоже один такой в райцентре был, – охотно ввязался в разговор капитан. – Как напьётся, так начинает штаны на публике снимать. Ничего, подлечили в областном психодиспансере, и сейчас пьяный-распьяный, а ходит в штанах честь
по чести. И без всяких символов. Ноги у него тоже кривые и волосатые. Мужики ещё ничего терпели, а беременных баб подташнивало.
Портсигаров захохотал, Коля обиделся и потребовал остановить машину. Весёлый водитель «Мерседес» остановил, но вовсе не в ответ на Колино требование, а потому что приехали. Стингер участие в разговоре не принимал, а храпел на заднем сидении, как распоследний иностранец. Расталкивать его пришлось минут пять. Балабанов сильно переживал, как бы заспавшийся сержант спросонья не перешёл на родной язык, но Гонолупенко, что значит милицейская косточка, сон сном, служба службой, только таращил глаза да повторял «никс фирштейн'». – Приехали, – указал ему Портсигаров на стоящую у дверей очередь обольстительных особ.
– Иес, – воспрял духом Гонолупенко. – Ай лав ю гёрлс. – Без штанов останешься, – остудил его Портсигаров. – Будешь потом всю оставшуюся жизнь агитировать голым задом за либерализм и рыночный прогресс.
– Это что, слив компромата? – удивился многолюдности Балабанов. – Проститутки с объявлениями, – пояснил Портсигаров. – Слив компромата у Аристарха Журавлёва на заднем дворе. Он у нас жутко чистоплотный. Монархист и государственник, в смысле державник, это тебе ни какая-нибудь либеральная шантрапа.
И пока Балабанов удивлялся, почему это чистоплотный монархист назвал свою газету в честь идеологических противников, и какое отношение к державной идее имеют жрицы свободной любви, Портсигаров провёл его по лабиринту порока, не запачкав ничем кроме губной помады. С Гонолупенко всё было куда сложнее. Возбужденная толпа опознала в нём Стингера с газетных передовиц и готова была растерзать на части от восторга. Совершенно напрасно Гонолупенко кричал «никс фирштейн» и «вот стервы», поднаторевшие в раздевании клиентов жрицы любви стянули с сержанта кожаный пиджак и попытались стянуть брюки, но Гонолупенко, проявив редкостную изворотливость, не уронил честь мундира и штаны спас. Коле повезло гораздо меньше. Что и было отмечено главным редактором «Комсомольского агитатора», как только гости переступили порог его кабинета.
– Я этих шоу у себя под окнами не потерплю, – сказал он бесштанному Коле. – Эта либеральная провокация у вас не пройдёт.
– Какая провокация?! – возмутился Портсигаров. – Твои журналюги у нашего Стингера цепь спёрли, а теперь и кожаный пиджак сняли, португальским королём дареный.
– Неужели королём! – ахнул Аристарх, поправляя очки, чтобы лучше видеть заезжую знаменитость.
– Пиджак свой отдашь, – распорядился Портсигаров. – Он хоть и не королевский, но тоже кожаный.
– Пиджак денег стоит, – поморщился прижимистый редактор. – На объявления цены поднимешь, – утешил «комсомольца» Портсигаров. – Не голым же мне звезду шоу-бизнеса по столице водить. – Подумаешь, Стингер, – отбояривался редактор, которому жалко было пиджака. – Коля вон не последний шоумен в России, а без штанов ходит.
– Я попрошу! – взвизгнул травмированный проститутками Коля. – У меня в тех штанах бумажник был с тремястами долларов. Плюс полторы тысячи за оскорбление личности. Итого: две тысячи зеленых с тебя, Аристарх.
– Да что же это такое! – всплеснул руками Журавлёв. – Кто пустил сюда этих рэкетиров?
– Это мы рэкетиры? – возмутился Портсигаров. – А моральная травма, полученная у стен твоей редакции мировой знаменитостью, это как? А изнасилование лучшего шоумена России? А инфаркт у любимой собачки Стингера из-за украденной цепочки? За нашей спиной всё цивилизованное человечество и отечественная прокуратура. Не говоря уже о Сосновском.
– Ты меня Сосновским не пугай, – запротестовал Журавлёв. – К тому же слух пошёл, что он линяет.
– Как линяет? – ахнул Коля. – А как же мы?
– Частично линяет, – уточнил редактор. – Под оппозицию. – Ещё тысячу долларов с тебя, Аристарх, за ложную информацию, – вздохнул с облегчением Портсигаров. – И ещё столько же за оскорбление в нашем присутствии Сосновского.
– Таких расценок даже в суде нет, – обиделся Журавлёв. – К тому же про Сосновского – чистая правда. Линяет. В связи с появлением то ли Инструктора, то ли Инспектора. А Фидоренко, говорят, и вовсе ушёл в подполье.
– Это что же, перемены у нас? – растерянно произнёс Коля. – Ты нам зубы не заговаривай, – рассердился на хозяина Портсигаров. – Мы этих инспекторов видели – перевидели. Ты нам Химкина с цепью вынь да положь.
– Нет его в редакции. Отправился за интервью то ли к Фаринелли, то ли к Примадонне.
– Когда это Примадонна просто так интервью давала. Да ещё Химкину. – Обещал он ей что-то, – нехотя признался Журавлёв.
– Уж не Стингеров ли амулет, – проболтался Коля. – Какой амулет? – сверкнул глазами из-под очков Аристарх.
Портсигаров бросил на болтливого Колю недовольный взгляд и со словами «с паршивой овцы хоть шерсти клак» принялся раздевать главного редактора «Комсомольского агитатора». Аристарх Журавлёв, сразу же забывший о Стингеровом амулете, отбивался ногами. Подобного хамства гости хозяину не простили, сняв с него за одно с пиджаком ещё и штаны. На протестующий писк редактора, с неразборчивыми призывами о помощи, Портсигаров зловеще пообещал ему рёбра пересчитать. Сцена, что и говорить, вышла безобразная, с откровенным криминальным душком, но расстроился по этому поводу один Балабанов. Гонолупенко же спокойно примерил чужой пиджак и остался вполне доволен обновой. Коля без тени смущения натянул на себя редакторские штаны.