Страница 11 из 17
На это хаджи Рухи заявил, что Хамид стал таким ответственным лишь потому что по соседству нет девчонок, которые ему бы нравились:
– А живи тут рядом Лейла, он бы побежал к ней в чадре, стуча в кастрюлю, как миленький!
Все захохотали, а Хамид покраснел. Видно, ему и впрямь нравилась какая-то Лейла.
А мне ужасно нравилось, что в семье Рухишек все общаются на равных, много смеются и взрослые на полном серьезе принимают участие в подготовке нашего похода по соседям, который моя мама назвала бы «безобразием».
Для нас с Икрамчиком покрывала оказались слишком длинными. Я завернулась и попробовала пойти, но споткнулась о подол и чуть не упала.
– Ты зубами придерживай! – подсказала мне Ромина. – А еще говорят, что мы сами просим чадру!
Все опять засмеялись. Персиянки и впрямь вынуждены иногда закусывать чадор зубами, если им нужно что-то сделать руками. Чадра же никак не прикреплена к телу и если ее не держать, сразу спадает.
Моя мама как-то обратила внимание на прогулку местного семейства по магазинам улицы Моссадык. Жена шла впереди, придерживая чадру унизанной золотыми перстнями, рукой, а муж тащил за ней на себе кучу сумок, пакетов и детей.
– А неплохо персиянки устроились! – прокомментировала моя мама. – С этой чадрой никакую сумку не понесешь, разве что кошелек! А наши женщины, хоть и без чадры, зато увешаны авоськами так, что за ними половую принадлежность не разглядишь! Советская хозяйственная сумка лишает женственности похлеще этой тряпки, а еще и потяжелее будет!
Роя притащила с кухни три металлические салатницы, две кастрюли и набор половников разной величины. И снова все хохотали, что самый маленький Икрамчик выхватил самый большой половник, а с чадрой он управляется ловчее любой искушенной ханум.
Мне досталась маленькая кастрюлька, в такой моя мама варила «Доктора Квакера», и средней величины половник.
Марьям-ханум давала нам какие-то наставления по фарси.
– Волнуется, – коротко перевела мне Ромина. – Пошли!
Мы вышли на ночную улицу. Для меня это было захватывающим приключением! До этого я никогда не гуляла по ночным улицам без взрослых – ни в Москве, ни в Тегеране. А уж тем более в чадре. Больше всего я боялась споткнуться о ее подол и свалиться, громыхая своей кастрюлей с половником.
Мы пошли не в сторону Каримхана, где была оживленная магистраль, а свернули в ближайший переулок, ведущий вглубь квартала. Узкая улочка поднималась на север, потому что впереди замаячили глыбы гор, в ночи похожие на жирные кляксы. По обе стороны переулка вплотную стояли белые двухэтажные дома, похожие на дом Рухишек. Если бы меня в тот момент оставили одну, я бы точно запуталась, в каком именно из этих домов я в гостях.
В свете ночных фонарей улочка казалась таинственной. Ни машин, ни пешеходов в такое время внутри жилого квартала не было. Но из окон домов то и дело доносились возбужденные голоса и смех.
– Сюда не пойдем, ну их! – махнула рукой Ромина на первые два дома в ряду.
У входа в третий мы остановились.
– Запоминай, – шепнула мне Ромина, – как только войдем, начинай как можно громче стучать ложкой по кастрюле и подвывать вот так: «Зарди-йе ман аз то, сорхи-йе то аз ман!»
– Подожди, – испугалась я, – я не запомнила!
– Не беда, – отмахнулась Ромина, – просто повторяй за мной! Так просят духа Огня о всяком приятном – близким здоровья, тебе подарков… Только загадай заранее, чего ты хочешь!
– Парня тоже можно загадать, – вставила Жанет, – если тебе какой-нибудь нравится.
– Все бы тебе парней! – шутливо осадила ее Роя на правах старшего товарища. – Загадай лучше, чтобы тебя отпустили с нами на Каспий на Новруз!
– Никто ее не отпустит! – заявил маленький Икрамчик. Оказывается, он тоже говорил по-английски. До этого он все время молчал, и я подумала, что он просто не понимает, о чем мы говорим.
– А ты стесняйся дальше! – буркнула брату Жанет и на секунду приуныла. Видимо, родители и впрямь ее не отпускали.
– Она не сдала тест по математике за полугодие, – пояснила Роя.
В моей школе тесты были только по инглишу, но я догадалась, что иранские подружки так называют итоговую контрольную.
– А мы всей семьей поедем на берег Каспийского моря, – похвасталась Ромина. – Там у нас дом. Жанет мы бы тоже взяли. И тебя тоже можем взять, – обратилась она ко мне. – Тебя отпустят?
Я вспомнила свою маму и ответила, что вряд ли.
Ромина нажала на кнопку интеркома.
– Бале! («Да!» – перс) – отозвался женский голос.
– Зарди-йе ман аз то, сорхи-йе то аз ман! – протрубила Ромина в микрофон утробным голосом, как заправское привидение.
Интерком тут же пискнул, а входная дверь щелкнула.
Ромина потянула за ручку и мы вошли в подъезд. Он, как и в доме Рухи, был не подъездом в московском смысле этого слова, а скорее, прихожей. В ней стоял диван и кресла, на полу ковер и кадки с цветами, а дальше еще одна дверь. Из этого входа можно было войти только в апартаменты первого этажа. У жильцов второго этажа был свой вход. Правда, в квартире Рухи была внутренняя лестница на второй этаж, где жила семья Жанет. Ромина мне ее показала и сказала, что они дружат семьями, поэтому этот вход открыт. Но есть и такие соседи, которые вешают на внутренних лестницах друг от друга замок. Сказала это она таким тоном, что я постеснялась рассказать, что в Москве все запираются друг от друга на три замка и часто не знают, как зовут соседей по лестничной клетке.
Ромина приложила палец ко рту и, словно дирижер, жестами показала, чтобы мы построились гуськом друг за другом и приготовили свои кастрюли. И одновременно ударили в них, когда она откроет внутреннюю дверь.
Едва Ромина коснулась дверной ручки, как мы разом грохнули по своим кастрюлям и послушным зычным хором свое прошение к духу Огня.
Из-за двери показалась какая-то ханум в длинном шелковом халате и тюрбане на голове, всплеснула руками, закрыла лицо, будто от ужаса, и убежала куда-то вглубь квартиры.
За ней выскочил какой-то господин, увидев нас, запричитал «О, Аллах, Аллах!», и тоже убежал. Потом один за другим выбежали разные дети, большие и маленькие, они показывали на нас пальцами и что-то кричали на фарси.
В какой-то момент мне показалось, что, несмотря на заверения семьи Рухи, эти люди не в курсе традиции про пришествие гонцов духа Огня, испугались всерьез и сейчас вызовут полицию.
Но тут снова появилась ханум в шелковом халате с пятью пакетами в руках. Когда она успела их собрать, одному Аллаху известно, но каждый был полон угощений.
С первого взгляда мне показалось, что там только сладости и фрукты, но дома выяснилось, что там еще и «цепляющиеся» игрушки – несбыточная мечта каждого советского ребенка того времени. Куклы и игрушечные животные, которых при помощи приделанных к ним липучек можно было прицеплять к мягкой мебели, занавескам и даже к спине другого человека. Мне досталась липучая длинноногая Линда из породы Барби в розовом купальнике и длинная плюшевая собака, похожая на желтую сосиску с коричневыми ушами.
После вручения подарков ханум, ее муж и их дети перестали нас бояться, расцеловали всех пятерых и стали что-то оживленно говорить на фарси, хватая Рою и Ромину за руки.
Мои подружки по очереди твердили «Хейли мамнун!», прикладывая правую руку к левой груди, и мотали головой. Я знала это выражение, его часто употреблял мой папа, и я запомнила, что оно значит «Очень вам признателен!» А если к нему прибавить «Бебахшид!» («Извините!» – перс) оно значит вежливый отказ. И когда мои подружки произнесли и это слово, я поняла, что нас всячески приглашают в дом, а мы вежливо, но упрямо отказываемся.
Наконец мы снова вышли на улицу.
– Если к Зухра-ханум зайти, то она будет угощать до утра, больше никуда не попадем! А у нас еще два дома в плане, – пояснила Роя.
– У Зухры-ханум всегда вкусное мороженое, она сама его делает в специальной мороженице! – вспомнила Жанет и причмокнула.
– Не напоминай мне про мороженое! – взмолилась Ромина. – А то я сейчас вернусь к ней и мы больше никуда не пойдем!