Бобо

— Собственно, вот корпус номер два, из-за него мои владельцы тендер и выиграли, — впрочем, вам это наверняка отлично известно.

— Нет, совсем неизвестно, — так же сухо сказал Зорин. — Расскажите, пожалуйста, интересно очень.

Тут Потоцкий остановился, обернулся и уставился на Зорина:

— Я думал, вы знаете. Мы первые в городе по обивке и декору, у нас целый корпус под это оборудован.

— Рад, что так, — сказал Зорин.

Потоцкий, ничего не ответив, двинулся дальше и у самого входа в корпус сказал:

— Знаете что? Не пойдем внутрь: слон тут не пройдет, да и интересного внутри уже не так много. Давайте я прямо готовую продукцию вам покажу на выезде, вы и устали уже, небось, по цехам слоняться, — и усмехнулся на последнем слове.

— Давайте, конечно, — сказал Зорин, что-то пишущий в блокнотик. — Хотя нам все интересно.

— Рапорт пишете? — вдруг спросил Потоцкий, скривившись.

— Нет, — сказал Зорин сдержанно, — пара строчек на ум пришла. Все же в таких местах понимаешь поэтов двадцатых годов: индустриальная мощь — это нечеловеческое, конечно… Понимаешь, как они заводы воспевали… Это не только про новую жизнь было, это еще и про покорение стихий, про вот это чувство, что человек больше природы…

— Да какое у нас покорение стихий, — вдруг улыбнулся Потоцкий своей прекрасной улыбкой. — Я вам расскажу: я на медном заводе в Норильске практику проходил когда-то, я инженер-литейщик по образованию же. Я когда впервые увидел, как с небес — мне так тогда показалось — в литейном цеху струя расплавленного металла льется, я сам чуть стихи писать не начал. Вот это было… Это не передать. Это… Впрочем, простите. — Улыбка Потоцкого мгновенно погасла. — Я отвлекся. Пойдемте на ту сторону, посмóтрите на результат нашего покорения стихий, чего там. — И Потоцкий похромал вперед, держась рукой за правое бедро.

— Как он обычно день на ногах выдерживает? — тихо спросил Меньшикову Зорин.

— А он не на ногах, — сказала Меньшикова так же тихо. — Он на специальном самокате ездит, построил себе штуку с сиденьем. При вас не хочет.

— Понял, — сказал Зорин и ускорил шаг: Потоцкий хромал быстро.

Они стояли бок о бок — несколько десятков грузовиков, и поверх зеленой краски сверху донизу бока у них были заклеены изображениями икон — аляповатыми, яркими, крупными. Один грузовик как раз выруливал из открытых ворот цеха на стоянку, и Потоцкий замахал руками, чтобы водитель вывел машину перед нами. Распахнув двери кузова, Потоцкий дернул какие-то рычаги, и выдвинулась лестница.

— Что ж, заходите, инспектируйте, — сказал он. — Я за вами поднимусь. Давайте, отче, вы первый.

Квадратов осторожно взошел по гулкой зеленой лестнице и исчез в грузовике. Следом поднялись Зорин и Меньшикова, за ними проследовал и сам Потоцкий. Толгат потянул меня за ухо, я подошел поближе и заглянул в кузов. Все внутри было обклеено блестящими бежевыми обоями с золотым узором, пол устелен красным в узорах же ковром, по бокам на небольших возвышениях закреплены большие круглые подсвечники, а в самой глубине увидел я аналой с иконой, вроде того, что приносили нам в цирке, и на дальней стене еще иконы, поменьше. Квадратов, задрав голову, рассматривал росписи на потолке — там были святые в нимбах и крест посередине. Зорин крестился на иконы и низко кланялся. Меньшикова, быстро оглядевшись, спустилась по лестнице к нам и осторожно погладила мой бок. Рука у нее, несмотря на сырой октябрьский холод, была сухая и теплая.

Квадратов с Потоцким спустились последними. — Что, — сухо спросил Потоцкий Квадратова, — все по протоколу? Устраивает?

— Да ведь я не знаю протокола, — жалобно сказал Квадратов.

— Ну так я вас заверю, — сказал Потоцкий, упирая руки в бока, — все по протоколу, каждый спек я лично с линеечкой проверял, и крепления ваши бесценные на крыше сами знаете для чего тоже имеются. Надеюсь, я военную тайну не выдал — их, знаете ли, невооруженным глазом, простите опять за каламбур, снаружи видно. Так можете и передать.

— Да кому передать? — чуть не всхлипнул Квадратов.

Тут Потоцкий несколько растерялся.

— Да ведь вы от них? — осторожно спросил он.

— От кого? — спросил Квадратов.

Потоцкий помолчал, а потом сказал:

— Так. Теперь мне стыдно — вы даже не представляете насколько. Простите меня. Я тут перед вами юродствую… Я думал, вы от них проверяющий.

— Я даже, скажу вам честно, не вполне член экспедиции, — тихо сказал Квадратов с некоторым раздражением. — Я милостью Кузьмы Владимировича с ними по своему делу иду.

Потоцкий поднес руку ко лбу и замер на секунду, а затем отвел Квадратова в сторону и сказал, понизив голос и оглядываясь на Зорина:

— Блядь. Я думал, вы от этих, из РПЦ. Вы простите меня еще раз. Я этот заказ не хотел, скандал устроил владельцам. Да только мне ясно было сказано: или берем, или мобилизуют всех моих и меня с ними заодно. На себя мне плевать, я застрелюсь, а убивать не пойду, а за людей моих…

— Бог с вами, — вполголоса сказал Квадратов. — Это же часовни, в конце концов, не оружие. Не так страшно, и…

— Все одно, — перебил Потоцкий, — у них на крышах крепления для пулеметов. Квадратов замолчал.

— Пойдемте назад, — сказал Потоцкий. — Нехорошо, что мы здесь стоим.

И они пошли назад, к Зорину и Меньшиковой, и Меньшикова сказала Зорину:

— Слушайте, скажите, вы что хотите, чтобы мы вам устроили? Музеи? Театр? Званый ужин? Все сделаем, я читала, вас в других городах пышно принимали. Я просто честно подумала, что вам бы отдохнуть, а для галочки оно мне не надо.

— И нам не надо, — с облегчением сказал Зорин. — Спасибо вам большое, устали мы очень от чествований. Нам бы один вечер полежать да отъесться. А завтра утром мы будем в строю.

— Рестораны вам в гостинице посоветуют, — сказала Меньшикова, — но и в самой «Ладе» можно поесть нормально. Вы простите, что не прямо в центре, зато там слону будет привольно, я рассудила, что это важно, — не на стоянке же его парковать. Для Бобо там все заготовлено, я лично проконтролировала, с московским зоопарком консультировались. Завтра утром — да, рассчитываем на вас. Как вы думаете, Кузьма Владимирович сможет?

— Очень надеюсь, — осторожно сказал Зорин. — Посмотрю сегодня на его состояние.

И мы разошлись.

Кузьма сидел в шезлонге на гостиничном пляже, натянув шарф на нос, и смотрел на Волгу. На коленях у него лежала кожаная его тетрадь. Ручку Кузьма крутил в пальцах, едва торчащих из рукавов, и видно было, что ему холодно и при этом сил встать и уйти с пляжа в гостиницу он в себе не находит. Здесь же, на пляже, около составленных один на другой шезлонгов, стояли две палеты с выложенным на них в красивом порядке моим обедом. Я почувствовал, что рот мой наполняется слюной, и ускорил шаг. Кузьма обернулся на меня и тут же снова равнодушно перевел взгляд на воду; стало мне очень больно, и я, несмотря на то что давно не ел, потерял всякий аппетит; Зорин же, наклонившись и подхватив с моей палеты без спросу большое яблоко, выкусил из него с хрустом едва ли не половину и сказал в спину Кузьме:

— Мне посоветоваться с тобой надо.

— Так вы опять со мной разговаривать изволите, Виктор Аркадьевич, — вяло усмехнулся Кузьма, и я обрадовался: если он язвить не прекратил, то, видимо, все-таки на поправку идет.

— Перестань ерничать, — скривился Зорин, обходя Кузьму и подбочениваясь по своей новой привычке. — У меня ситуация, а с кем мне еще говорить? С Асланом? С Толгатом? Или мне к Квадратову твоему любимому на исповедь идти? Обойдусь как-нибудь.

— Называть Квадратова моим — это смело, — усмехнулся Кузьма.

— Вот, — сказал Зорин и злобно наставил на Кузьму палец. — Вот. Вот это проблема. Ты его притащил — и ты же теперь говоришь: «Ах, называть его моим — это смело!..» Ты не понимаешь, что твои поступки на нас всех сказываются! На каждом из нас отражаются!

— На тебе, ты имеешь в виду, сказываются, — уточнил Кузьма, склоняя голову набок.

— И на мне! — рявкнул Зорин. — И на мне! Ты посмотри, с кем я пред Его очи покажусь: поп-расстрига какой-то, Толгат понятно что думает, у слона черт-те что в голове, и я в этом тебя виню, а сам ты…