Страница 2 из 124
— Ну, дорогой, если уж и деревья начнут испытывать боль от топора, тогда пиши пропало: не добиться человеку искупления своих грехов!
Гудули ждал нового вопроса, но Уча молчал. Он осторожно провел пальцем по отточенному лезвию топора и проговорил про себя:
— Конечно, больно. Еще как больно!
Гудули подозвал мальчика, усадил рядом с собой, положил руку на его огненно-рыжую голову и тихо сказал:
— Уча, сегодня твоему деду Гудули исполнилось сто лет.
Уча недоверчиво взглянул на старика и рассмеялся.
— Что ты ржешь, сопляк?
— Да разве и в прошлом и в позапрошлом году тебе не было сто лет?
— Сукин сын! Как это в позапрошлом году могло быть мне сто лет?!
— А сколько?
— Сколько! В прошлом году было девяносто девять, а позапрошлом — девяносто восемь! А сегодня стало сто!
— Да ну! Ты всегда был таким!
— Болван! Всегда таким пусть будет твой отец!
— Мама говорит, что тебе возраст не прибавляется и не убавляется… «Этот старый хрыч, — говорит, — остановил время».
Гудули посмотрел в улыбающиеся глаза мальчика и увидел в них свое улетевшее безвозвратно детство… Он отвел взор и глухо спросил:
— А не говорит она: смерть, мол, не берет старого черта?
— Говорит.
— Значит, я остановил время, да? Так она сказала?
— Так.
— Эх, дорогой мой, остановить время не в силах даже сто пар буйволов!
— А кто же может остановить его?
— Никто. Настанет, верно, день, и время само остановится…
Уча лег на спину.
— Гляди, солнце и луна вместе на небе! — воскликнул он.
— Видел, видел, сынок!
— А как же это — солнце и луна, и вдруг вместе?
«С ума меня сведет этот бездельник!» — подумал Гудули.
— Ну скажи, как это, а? — не отставал Уча.
— А вот так: небо — это божье око, и оно вмещает все — и день и ночь! — объяснил Гудули.
— Как божье око?
— О-о-о, отстань, ради бога! — рассердился Гудули.
— Скажи — как?!
Гудули прошиб горячий пот.
— Слушай: есть у тебя глаза?
— А как же!
— А ну закрой их! Быстро!.. Что ты видишь?
— Ничего. Темно!
— Открой!.. А теперь?
— Теперь светло!
— Ну вот. Так и божье око: оно видит одновременно и ночь и день.
— Так то бог, а то я! — присел Уча. — Разве мы одно и то же?
— Конечно, сынок, одно и то же! Весь этот мир принадлежит тебе! — Гудули крепко обнял и привлек к себе мальчика. Тот хотел спросить еще что-то, но Гудули, опередив Учу, закрыл ему рот рукой:
— Ни слова больше, иначе убью тебя и себя тоже!
Уча вырвался из объятий старика и, скроив жалкую рожу, попросил:
— Один, только один вопрос! Последний!
— Ну давай!
— Утром мама сказала, что мой папа мерзавец, сволочь, негодяй и сукин сын и что для нас он все равно что умер… Это правда?
У Гудули пересохло во рту.
— Правда, сынок… — проговорил он и вдруг спохватился: — Но ты не должен повторять этих слов! Как-никак он твой отец!
— А почему правда?
— Да потому, что человек, бросивший такого сына, как ты, он и есть сволочь!
Уча молча встал и направился к воротам.
«Не должен был я говорить этого! — пожалел Гудули. — Мальчику отец кажется ангелом… Откуда ему знать, какой он подлец!»
— Уча! — крикнул Гудули.
Уча шел, не оглядываясь.
— Уча, вернись, сынок!
Уча остановился.
— Слушай меня, мальчик! Твой отец не сволочь, а Тариэл, Автандил и Фридон[2], вместе взятые! Ты что, шуток не понимаешь?
Уча подозрительно, исподлобья взглянул на Гудули.
— Иди, иди ко мне, сыночек! — ласково помахал рукой старик.
И вдруг Гудули остолбенел… Сперва он решил, что это ему показалось… Но когда он совершенно отчетливо, с потрясающей ясностью ощутил, как между его ног растекается предательское тепло, Гудули понял: наступило начало конца.
— Боже, не делай этого! — взмолился Гудули. Но бог был неумолим. Теплая влажность проникала все ниже и ниже…
— Уча, помоги мне! — невольно вырвался у Гудули слабый хрип. И пока мальчик бежал к нему, он опустился на колени и горько зарыдал.
Прошел час. Гудули пришел в себя.
— Ты теперь ступай домой, сынок…
— Я позову маму!
— Нет, не надо, сынок. Иди домой!
— Я скажу маме!
— Да нет, не нужно!
— А почему ты плакал?
— Просто так, обманул тебя, хотел испытать — любишь ли ты деда Гудули…
— Ты что, весь день сегодня обманываешь меня?
— Что поделаешь, выжил из ума старый хрыч… Ступай, ступай, мой мальчик, оставь меня… Теперь я должен отдохнуть…
Уча медленно пошел. У ворот он оглянулся.
— Ступай, сынок, ступай! — голос Гудули звучал спокойно. Уча ушел.
Прислонившись к дереву, не двигаясь, Гудули стоял и отсутствующим взором смотрел в пространства. В голове не было мыслей — одна лишь безграничная пустота… Вокруг царила могильная тишина. Тишине обнимала село, небо, землю… Гудули видел, как перед ним падают и лопаются перезрелые груши, и не слышал звука падения. Он видел, как по желобку бежит родниковая вода, и не слышал ее журчания. Видел, как ветерок гонит по земле сухие листья кукурузы, и не слышал их шелеста. Видел, как подошедшая к воротам корова, вытянув шею, мычит, просится во двор, как петух Лонгиноз, взобравшись на плетень, хлопает сильными крыльями и, выпучив глаза, раскрывает клюв, но не слышал ни мычания коровы, ни петушиного пения… Все вокруг молчало. Было лишь ожидание, нескончаемое, раздирающее душу, страшное в своей неизвестности ожидание. И прислоненный к груше, окаменевший Гудули сам походил на старое, изъеденное червями дерево, которое ждет не дождется человека с топором… Горе тебе, Гудули Бережиани, горе!
…Долго стоял так опустошенный Гудули. Потом постепенно к нему стало возвращаться сознание. Луч надежды проник в его остановившееся было сердце, и сердце вновь застучало, побежала кровь по жилам. Гудули сперва услышал биение собственного сердца, потом шелест сухих кукурузных листьев, потом мычание коровы, потом журчание воды и, наконец, пение петуха Лонгиноза. Гудули ожил.
— Слава богу… — прошептал он и медленно двинулся к оде. — Так. Спокойно, Гудули! Ничего еще не случилось… Ничего страшного… Это, наверно, произошло случайно… А может, ничего и не произошло? Может, ему все показалось?
Гудули взглянул на солнце — оно заметно переместилось к западу. Потом осторожно ступил на лестницу. Первая ступенька… Вторая… Третья… Пятая… И тут опять рухнул мир. Опять замерло все вокруг. Опять Гудули ощутил противную, страшную, теплую влажность. «Этот старый хрыч остановил время!» — промелькнуло в голове, и он, прежде чем вспомнить, чьи это слова, словно скошенный стебель, упал на лестницу.
— Здравствуйте, уважаемый Гудули!
Гудули очнулся.
— А? В чем дело, Ксения? — спросил он, недовольно морщась. Как никогда, старику хотелось побыть одному.
— Да вот, прибежал Уча, говорит — деду Гудули плохо…
— Ничего, дорогая! Сердце маленько… того… Прошло уже…
— Может, что нужно, уважаемый Гудули? Или позвать врача?
— Нет, нет, Ксения! Не надо!
«Начнется теперь — врач, больница, лекарства… О боже!..»
— Может, выпьете валерьянки?
— Нет, нет!
«Вот он — конец… Кому нужна такая жизнь? Валерьянка!»
— Валидол?
— Не надо валидола!
— Чем же мне помочь вам, уважаемый Гудули? — забеспокоилась женщина.
— Да ничего мне не нужно, дорогая! Иди себе домой…
«Это первая ласточка… За ней появятся другие… Сочувствие соседей… Хлопоты… Господи!..»
— Кажется, паршивый мальчишка сболтнул что-то про смерть… Будто бы я говорила… Убью мерзавца!
— Что ты, что ты, Ксения!
«Боже мой, как много она болтает! Раньше я этого не замечал за ней!..»
— И у кого только повернулся язык сказать такое? Чтоб он отсох, этот язык!
«Зачем она себя проклинает? Уча не станет мне лгать!»
2
Тариэл, Автандил, Фридон — герои поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре».