Требуется Сын Человеческий

– Хорошо, согласен, может быть, Гитлеру до меня и дела нет, – проблески разума вернулись к старику, – но тогда получается, что Гитлеру нет дела до последнего живого еврея, а это неправда!

– Вот уж помяни царя Давида и всю кротость его, вот уж помяни царя Соломона и всю мудрость его! – попытался я спеленать одержимого популярной скороговоркой.

Но клиент мой оказался не так прост:

– Не притворяйтесь тем, кем не являетесь. Я всё понял, Вас ко мне подослал директор Ловьяди с проверкой, не проболтаюсь ли я о его тайном хранилище. Я не проболтался, и это значит, у него нет ни малейшего повода выдать меня Гитлеру. Так ведь господин Версо, Вы от меня ничего не узнали, ни словечка? Я был нем как рыба, так и передайте директору.

Несмотря на всю до боли знакомую еврейскую логику, в собеседнике моём как будто что-то надломилось. Похоже, ею одною он не удовлетворился и потому топтался на одном месте, явно намереваясь куда-то пойти, но в то же время был не в силах сосредоточиться на движении. Так и не дождавшись моего благословения, библиотекарь стал удаляться, постепенно растворяясь в своих стеллажах, но затем остановился, обернулся и вновь приблизился ко мне, постепенно формируя о себе уже иное мнение.

– Мисс Соул часто приходила сюда ко мне читать эти запрещённые книги, – Марк Оникул заговорил тоном патриарха, со слезами на дальнозорких глазах, точно вспоминал юность. – Ах, что это было за время! После службы я с нетерпением ждал её прихода, наливал дополнительно душистого керосина в лампу, желая произвести впечатление на даму, и знаете, мне это удавалось…

Думаю, теперь уже бесполезно скрывать тот факт, что мы были любовниками. Да нет, не подумайте ничего такого, господин Версо, мисс Соул была женщиной строгих правил. А потом, это вам молодым для любви необходимо снимать одежду, а в нашем возрасте происходит всё по-другому, но поверьте, душа у неё была, и она всю без остатка завещала её своим ученикам.

До того как попасть сюда, Мисс Соул очень долго преподавала в самой обычной школе. Понимаете, молодой человек, с годами, когда ты полностью отдаёшься делу всей твоей жизни, слепо и страстно, то перестаёшь различать эти самые пресловутые нюансы. То же самое произошло и с мисс Соул.

Однажды она застала в туалете двух целующихся четырнадцатилетних девочек. По старинке она возмутилась, накричала на них, кого-то даже ударила указкой по заднему месту. В ответ сопливые девчонки обвинили учительницу в рукоприкладстве. Тогда мисс Соул вызвала в школу родителей. Родители пришли и подали на преподавателя жалобу, а потом добавили, что сначала было бы неплохо мисс Соул завести собственных детей, а потом уж воспитывать чужих. Это ли не крайнее проявление жестокости, господин Версо?! Только тут бедная женщина поняла, что совершила в своей жизни какую-то промашку. Полностью отдаваясь детям, она не заметила, как все критические дни её запущенного организма давно позади, и все дети, которых она считала своими, оказались ей абсолютно чужими. Мало того, выяснилось, что все они до последнего «тихого» отличника её ненавидят. С таким диагнозом бедняжке недолго было переехать в психиатрическую лечебницу, и только счастливый случай спас мисс Соул от катастрофы. Уважаемому господину Ловьяди в только что созданную им экспериментальную школу срочно потребовался учитель литературы, поэтому всё так благополучно для неё в конце концов разрешилось.

– Да, действительно благополучно, – язвительно заметил я.

– Смерть – это не самое страшное, – не согласился с моим остроумным высказыванием Марк Оникул. – Мы столько с ней мечтали об этом, хотели уйти отсюда вместе в один день. Если бы это было возможно, я бы ничего не пожалел, даже этой бесценной библиотеки.

– Хотите, я сейчас вернусь к ней и скажу «талифа куми»? – с участием предложил я. – Мне это несложно, всего лишь пару слов, и вы снова будете вместе.

Услышав родную речь, старый еврей взволновался и на секунду призадумался, но затем отрицательно закачал головой:

– Мне нельзя Вам верить, молодой человек, ни один из тех, к кому когда-то обращались «равви», не имеет права говорить такие слова правоверному иудею. Кем Вы себя возомнили?! Или это очередная провокация?!

– Я всего лишь хотел помочь, – истинно глаголют, не твори добра людям, никогда не будешь испытывать чувства вины. – Это заложено в моей сути.

Библиотекарь как-то странно посмотрел в мою сторону, было видно, что ему трудно поверить в чьи-то добрые намерения.

– Тогда, может быть, поступим по-другому, – вдруг после только что устроенной истерики он заговорил со мной шёпотом. – У Вас есть пистолет?

– Нет, господин Ловьяди, конечно, предлагал его взять, но я решительно отказался, это не в моих правилах, – начал я оправдываться, но еврей перебил меня.

– Напрасно, это облегчило бы задачу. Но есть ещё один вариант: я смастерю петлю, закреплю её на стеллаже, затем влезу на табурет, затяну верёвку, а Вы просто толкнёте бездушное четвероногое существо долой, и наша общая с мисс Соул мечта исполнится: мы умрём в один день, как и договаривались.

Я заподозрил ловушку, но, не желая снова поднимать шум, просто тихо спросил:

– Как давно Вы служите у господина Ловьяди?

– О, это было очень-очень давно, – от моей проницательности не ускользнуло то обстоятельство, что тоскующий от одиночества библиотекарь страдал повышенной словоохотливостью. – Как вы изволили выразиться, молодой человек, сто лет назад, во время войны, кудрявый десятилетний мальчик по имени Марк, так же, как Вы сегодня, господин Версо, постучал в дверь этого здания. В эту ночь мою семью и тысячи других евреев под покровом темноты фашисты вели по центральным улицам города на вокзал, откуда железная дорога нашла-таки короткий путь в гиену огненную. Мне чудом удалось убежать от смерти, и единственный из всех жителей, будь они вечно прокляты, кто открыл мне свои объятия, был господин Ловьяди, он один на целом свете не побоялся спрятать меня.

– Значит, Вы не попали в лагерь? – уточнил я.

– Только благодаря заботам директора, – подтвердил библиотекарь, снова впадая в жалкое состояние. – Но каждый раз, когда в дверь стучат, я вздрагиваю, мне кажется, что это за мной пришли немецкие автоматчики.

– И с тех пор Вы никогда не покидали этого здания? – под толщей вековой пыли я водил этого книжного червя осторожно, чтобы невидимая леска очевидности не порвалась раньше времени.

– Никогда! – ничего не подозревающая жертва заглотила наживку.

– Как же так, господин Оникул, – пришло время подсекать, – Вы противоречите себе точно так же, как все эти книги, окружающие нас, противоречат друг другу.

– Я никогда не покидал стен этого здания, – говорящая старая рыбы и не заметила, как крючки проникли в её внутренности, – потому что по распоряжению директора не имею даже права в технический перерыв оставлять драгоценные книги без присмотра.

– Откуда же тогда у Вас этот номер? – схватил я старика за руку, как вора-карманника с поличным.

– Пустите, пустите! – сгорая от стыда, затрепыхалась жертва моего прямого террора.

– Вы не имеете права так со мной обращаться! Вы ещё хуже нацистов! – извиваясь и выкручиваясь, добыча ещё надеялась, что ей удастся выпутаться из ловко расставленной мной сети. Не зря же я столько лет водился с рыбаками…

– Что здесь происходит? – строгим, склонным к разбирательствам тоном поинтересовался господин Ловьяди. Именно в этот момент он и должен был вмешаться, но его театральное появление отнюдь не стало сюрпризом, ведь не мог же он надолго оставить меня одного в своих владениях.

– Господин Оникул, потрудитесь объяснить, почему посторонние находятся в школьной библиотеке?

– Отнюдь не посторонние, – раз уж пришлось к месту, я счёл нужным сделать заявление. – Немного поразмыслив, господин директор, я решил принять Ваше предложение и занять место безвременно покинувшей школу мисс Соул. Разыгравшаяся на моих глазах трагедия не оставила мне выбора. Когда смерть идёт по пятам, я не могу оставаться в стороне. Вступить в схватку с ней и победить, отныне есть моё главное и первоочередное предназначение!