Там, за рекой…

Ему показалось, что в этот раз путь занял в сотню раз меньше времени. Когда он выбрался на твердую почву острова, глубоко вздохнул, и пропустив вперед Арсения, протянул руку партизану, идущему третьим, за которым шли раненные товарищи и медсестра.

– Все, пацан, отдыхай, – сжал его плечо, выбравшийся на сушу молодой боец и протянул руку следующему товарищу. – Спасибо тебе.

– Устал, бедняга? – тяжело дыша, спросил еще один выбравшийся на остров партизан. Он был ра-нен, и переход дался ему тяжело. Мишка помог ему

дойти до сосны и усесться на сухую траву. – Не бед-няга я! – огрызнулся мальчишка. – И не устал я! – буркнул и отошел в сторону.

Он тоже устал, но признаваться в этом не собирался.

Когда на остров ступил Евсеев, солнце уже почти опустилось за горизонт. Командир сел на траву и, сняв сапоги, вылил из них воду. То же самое делали и остальные.

– Арсений! Посты расставь. Остальным сушить-ся и отдыхать. Костры не разводить. – И, увидев в глазах партизана удивление, добавил, усмехнувшись: – Прав ты, Арсений, без костров не обсушишься. Но что сделать? Остров осмотрим и выставим посты. Мальчишка где? Мишка! – позвал чуть громче.

– Здесь я, – отозвался стоящий недалеко пацан и подошел к капитану.

– Спасибо, парень. Ты настоящий герой. Приса-живайся. – Мишка присел рядом с командиром. Тот положил на колени планшет и достал из него карту. – Расскажи, какими ветрами тебя забросило на эти болота. Паша говорил, что ты местный.

– Да, местный я, товарищ командир.

– Давай отставим пока официальность. Зови меня просто дядя Сережа или Сергей Владимирович. До-говорились?

– Договорились, – кивнул Мишка и, немного по-молчав, собираясь с мыслями, начал тяжелый рассказ о тех событиях, которые ему пришлось пережить,

прежде чем он очутился на этом острове первый раз. – Немцы зашли в поселок в конце августа. – с некоторой тоской в голосе, начал свой рассказ подро-сток. – И сразу же начали наводить свой «порядок». Сначала согнали всех, и стариков, и детей, и женщин на площадь. И зачитали им приказ. За нарушение которого было строгое наказание… – и посмотрел на капитана Евсеева. – Вы, наверное, дядя Сережа

поняли, какое наказание?

– Понял Миша, понял, – командир зло сжал губы.

– Потом стали выгонять всех на работы, на стро-ительство разных оборонительных укреплений. Око-пы рыть, лес валить. А кому работать? По домам па-цаны да девчонки – школьники. Да женщины…

Мишка замолчал, словно что-то вспоминая, и глаза его стали наливаться предательскими слезами. Но он не позволил себе проявить слабость и, глубоко втянув в себя ртом воздух, провел рукой по глазам, убирая влагу с ресниц.

– Да ты, не тушуйся, Мишка. – сказал капитан Евсеев сочувственно, – не прячь слезы. Знаешь, как говорили мудрые? Кто не плакал, тот не жил, – и обнял мальчишку за плечи.

Мишка грустно улыбнулся и продолжил дальше свой невеселый рассказ. Много поведал он командиру о том, что творили захватчики. Как отбирали у местных продукты, обрекая их на голодную смерть. Как выявляли с помощью предателей, а были и

такие, патриотов Советской Родины и партизан. Как проводили регистрацию трудоспособных. В списки, которых, почти через год оккупации, попал и Мишка. И как потом, по этим спискам, набрали молодежь, чтобы угнать ее в Германию на работы. Как старшие ребята сломали дверь. Как Мишка убегал от преследования и оказался на болоте. И про тяжелый путь через топь рассказал. Про самолет немецкий, мертвого летчика в желтом комбинезоне. Ни о чем не забыл.

– Миша! – капитан посмотрел на мальчишку. – Как ты этот год войны прожил? Как выдержал?

– Как выдержал, спрашиваете? – Мишка крепко сжал кулаки и, низко пустив голову, тихо проговорил, но твердо: – Выдержал. Тяжело было. – И снова посмотрел на капитана. – У меня же… – замолчал и тяжело вздохнул.

– Говори, Миша, говори. – Евсеев внимательно посмотрел на мальчишку, пытаясь понять, что же тот ему не договаривает. – Я слушаю тебя.

– У меня… – Мишка опять на мгновение замол-чал, но встретившись взглядом с командиром, кивнул и грустно продолжил? – Маму немцы повесили. За связь с партизанами. И сестру… сестру тоже.

– А ты… – участливо подтолкнул рассказывать дальше командир.

– Меня бабка спрятала. Соседка. Наш дом сожгли фрицы. – Мальчишка поднял взгляд на небо и по-смотрел на солнце. На глазах опять выступили слезы.

И было непонятно отчего: от заново переживаемых событий или от яркого света. – Когда каратели ушли, я думал в лес уйти или еще куда-нибудь. Но бабка Зоя сказала: «Сиди. В лесу если поймают – еще хуже бу-дет» – и мотнул головой. – Немцы никого не жале-ют. Сестре всего пятнадцать лет было.

– Пятнадцать лет… – задумчиво повторил капи-тан и сжал ладонью небритый подбородок. – У вас там, где-то, партизанский отряд стоял? – посмотрел он на Мишку.

– Нет. Не было партизанского отряда там ника-кого. – Мишка встал на ноги. – В лесу красноар-мейцы были. Из окружения выходили. Трое. Один раненый – ходить не мог совсем. Его у нас на чер-даке оставили. Мама лечила его. Кто-то прознал об этом и полицаям в комендатуру донес. Те карателям. Меня дома не было, когда фашисты пришли. Маму сразу арестовали. И сестру. И все… – Мишка опять тяжело вздохнул. Было видно, что эти воспоминания даются ему с трудом. – Казнили их. За связь с пар-тизанами. – И замолчал.      – Да-а-а, Миша… – покачал головой Евсеев. – Сколько, говоришь, тебе лет? – невесело спросил.

– Двенадцать, – вздохнул тяжело Мишка.

– Двенадцать лет… – тихо повторил командир отряда и поднялся с земли. – Еще жить и жить, – и снова посмотрел на Мишку. – Сколько же вас таких, кому выпало это испытание войной. Ничего, при пер-вой возможности отправим тебя в тыл.

– Я не хочу в тыл. Оставьте меня в отряде. Я уже большой! – Мальчишка вскочил на ноги. – И где этот тыл, дядь Сереж? Где? Ленинград в окружении. Это он, что ли, тыл?

Евсеев положил руку на плечо пацану.

– Ленинград в окружении, но он борется. И он наш тыл. И никогда не сдастся врагу. А оставить тебя в отряде я не могу.

Мальчишка снова присел на траву.

– Вот скажи мне, дядя Сережа, почему такая не-справедливость? И за что нам эта война? Столько жизней уже забрала! Я вот учиться хочу, а приходит-ся по болотам бегать… – и замолчал, будто что-то вспомнил.

– Прав ты, Мишка, – кивнул капитан. – Прав. Рано вы повзрослели. Я вот что тебе скажу. Как взрослому. Я тоже всегда думаю об этом. Если ты воин, то воюй с подобными себе, а не с бабами и де-тишками. Если ты воин, то выйди в чистое поле на честный бой, а не бей исподтишка. Если ты воин, то будь великодушен к противнику, а не издевайся над ним, когда он не может дать сдачи. Но фашист – та-кой человек, который не может быть честным и вели-кодушным. Фашисты – захватчики, оккупанты, они слабые, потому что дело их подлое. Потому и убива-ют они женщин и детей издеваются над побежден-ными. Фашисты – это не воины, а подлые крысы. И мы обязательно их победим. Иначе просто быть не может, Миша.

Евсеев тяжело вздохнул.

– А за что нам это испытание? – Мишка смотрел в глаза командира.

– Любая война – испытание мужества, чести, сплоченности. Оно раскрывает сущность челове-ка. Кто его выдерживает, тот становится героем, а кто слаб, труслив и продажен – тот становится предателем. К сожалению, немало таких. Но предателей нигде не любят: ни те, кого они предают, не те, ради кого… Ладно, Мишка, давай пока закончим этот разговор. Вон и Арсений торопится с чем-то…. – Евсеев хмуро смотрел в сторону густых кустов. – Ты отдыхай, парень. Ты молодец, такой путь почти без отдыха проделал, тропу вспомнил, отряд из окружения вывел. Ты уже герой, Мишка. Горжусь, что такие пацаны в нашей стране есть. – И обратился уже к подошедшему партизану, чем-то сильно взволнованному: – Что случилось?