Страница 18 из 59
— По-моему, вы должны отвечать за кражу, — заметил спокойно демобилизованный из воздушно-десантных.
— Ребята, родненькие, клянусь, это в последний раз, — заиграл вор опять ту же пластинку. — У меня с собой денег около тысячи рублей, заберите все, но только отпустите, — не унимался Хайм.
— Дешево оцениваешь, — рассмеялся наш добровольный помощник.
— Весь век в долгу буду, только отпустите, — продолжал упрашивать карманник.
— Ну ладно, хватит, — резко оборвал я его мольбы и причитания, а затем, обращаясь к Костовскому, добавил: — Так это он в тот раз помог Ванюхину улизнуть от меня.
— Вот это да! — Юрий громко присвистнул и даже подпрыгнул на месте. — Где Ванюхин? — набросился он на Хайма.
— Отпустите, скажу.
— Ничего, сейчас с тобой побеседует дядя Миша, — успокоился неожиданно Костовский. — Ты расскажешь, как зарезали девушку в трамвае.
— Сукой буду, это не я! — завизжал Хайм и упал на землю, увлекая за собой паренька в бушлате. — Не я, не я! — катался он по земле, разрывая на себе одежду, на губах у него выступила пена. С ним началась истерика.
До милиции нам пришлось тащить этого бугая на руках — так он ослабел от страха, так перепугался, узнав, что ему придется отвечать за все.
— Не я, не я, не резал я эту девку, — бормотал он, бессмысленно закатывая глаза.
Вечером следующего дня Михаил Николаевич сообщил нам с Костовским:
— Беру вас обоих, — он посмотрел на меня, — хотя ты еще и не в форме. — Он имел в виду мою руку. — Но отказать в этом тебе было бы несправедливо.
— Все рассказал?! — возликовал Костовский.
— Рассказал, — устало подтвердил дядя Миша. — Пять часов словесного поединка закончились в мою пользу, а точнее — в пользу истины и справедливости, — пошутил подполковник.
— И где же Ванюхин? — заторопился я.
— Дядя Миша, не говорите, — засмеялся Костовский, — сейчас же побежит брать. — Он весело хлопнул меня по плечу.
— Завтра встречаемся здесь в половине четвертого утра. Тогда все и узнаете, а сейчас отдыхать.
В эту ночь сон не шел ко мне. Подушка казалась маленькой и слишком жесткой, рука болела, как в первые дни после травмы. Забывался я лишь на мгновения, и мне сразу же начинал сниться Ванюхин с ножом в руке, а временами Надя с застывшей струйкой крови в уголке мучительно сжатых губ.
Но ранним утром я поднялся отдохнувшим и бодрым.
У здания управления уже стояла светлая «Волга ГАЗ-24». Дядя Миша был у себя. Вскоре явились Костовский и молодой оперативник лейтенант Савенков. Он пришел на работу в милицию из бригадмильцев.
— Ванюхин скрывается на чердаке дома по улице Карла Либкнехта, сто пятьдесят семь — это сообщил задержанный вами Пузырных, — сказал дядя Миша.
— По кличке Хайм, — не удержался Костовский.
— До чего же ты любишь клички, просто преклонение какое-то перед этими собачьими именами, — заметил дядя Миша, а затем продолжил: — Дом номер сто пятьдесят семь, одноэтажный, на восемь отдельных квартир, так что чердак там большой, заблудиться можно. Вот его примерный план по рассказу Пузырных, лаз на чердак со двора по приставной лестнице. Показания Пузырных о плане дома и чердака я не проверял на месте, появление любого нового человека в этом районе насторожит Ванюхина. Но я взял документацию из городского бюро технической инвентаризации домостроений. В соответствии с ней сведения, полученные от Пузырных, отвечают действительности. Операцию будем проводить так. — Дядя Миша помолчал, еще раз прикидывая в уме все детали, а затем подробно разъяснил диспозицию каждого из нас.
...Машину мы остановили за квартал от дома № 157. В предрассветной тишине осторожно приблизились к стоящему немного на отшибе, в стороне от других строений, большому деревянному дому. Я и Савенков остались внизу, расположившись так, чтобы мне была видна половина крыши, скат которой обращен во двор, а Савенков контролировал скат, выходящий на улицу. Михаил Николаевич и Юрка по приставной лестнице неслышно поднялись на чердак. В неверном утреннем сумраке мне было видно, как их расплывчатые фигуры одна за другой пропали в слуховом окне. И сразу наступила звенящая тишина. Что тишина может звенеть, я бы никому не поверил, если бы не испытал этого сам. Сколько я ни вслушивался, ни одного подозрительного шороха уловить не мог, а тишина казалась мне звенящей.
Прошло минут сорок, и, хотя до восхода солнца было еще далеко, я стал более четко различать окружающие меня предметы. Теперь можно было рассмотреть, что крыша дома покрыта железом, а фронтон украшен затейливой деревянной резьбой. Дом был старинный, из тех, что достались Иркутску от старого купеческого города.
Между тем томительное ожидание превращалось в невыносимую пытку. Воображение мое рисовало самые страшные картины, какие только можно себе представить. Во мне все увереннее крепло предположение, что Ванюхин сумел подкараулить Фомина и Костовского и без шума прирезать обоих. Временами я порывался бежать к лестнице, но силой воли подавлял это желание, заставляя себя стоять на месте. Минут через пятьдесят, показавшихся мне вечностью, я увидел, что в воротах появился Савенков. Он сделал вопросительный жест в сторону крыши: тоже не вытерпел. «Ну что там?» — говорил весь его вид. Я махнул рукой, и он удалился на место.
Вдруг где-то вдали прокричал петух, и одновременно с его криком я услышал неясный говор, раздавшийся в глубине чердака, а затем нервный Юркин смех. Сразу же отлегло от сердца и пропали страхи, которые до этого казались обоснованными, реальными. Сейчас они стали просто смешными. Фомин и Костовский больше не таились — значит, все в порядке.
Первым на лестнице появился Юрка. Он приветственно помахал рукой и, опустившись на три ступеньки, остановился. Вслед за Костовским из чердака выглянул Ванюхин. На лестницу он ступил как-то неуклюже, и Юрка поддерживал его, помогая спускаться по ступенькам. И последним появился на крыше Михаил Николаевич. Он приостановился, выпрямился во весь свой небольшой рост, довольно прищурил глаза и несколько секунд смотрел в сторону восхода.
— Благодать-то какая, — громко сказал дядя Миша и быстро начал спускаться вниз.
Когда Костовский, а вслед за ним Ванюхин оказались на земле, я был уже около лестницы и понял причину неуклюжести преступника. Его руки, вытянутые вперед, были скованы наручниками. Хорошо зная нрав Ванюхина, подполковник Фомин продумал и принял необходимые меры безопасности.
Лицо у Ванюхина было в отеках, с нездоровым желтоватым оттенком, а в утреннем свежем воздухе улавливался крепкий запах водочного перегара. Увидев и узнав меня, он небрежно сплюнул и с ненавистью прошепелявил:
— Сопрались корсуны на пир. Саль, что я тебе класа не выресал. — Отсутствие зуба не позволяло ему нормально говорить.
Я хотел ответить ему что-нибудь злое, но в этот момент утренние лучи солнца, брызнув миллионами искорок из-за дальних, но ясно видимых у горизонта синих гор, затопили все ярким ослепительным светом.
— Хотя и прохладно, а денек обещает быть неплохим. — Дядя Миша положил руку на мое плечо. — Ну что же, пошли.
За воротами к нам присоединился Савенков. Пройдя квартал по улице просыпающегося города, мы оказались около ожидавшей нас машины. Костовский и я пожелали идти пешком, а Фомин и Савенков, усадив задержанного между собой, поехали в управление.
— Навести с утра Надю, — сказал Фомин, перед тем как «Волга» тронулась.
— Не пустят.
— Я позвоню, пустят.
Костовский был восхищен предусмотрительностью дяди Миши. Оказывается, когда они забрались на чердак, там стояла непроглядная тьма. Двигаться в кромешной темноте — неминуемо на что-нибудь наткнуться и насторожить преступника. Включить свет — последствия те же самые. И дядя Миша применил фонарик с красным стеклом. Прикрывая его рукой и осторожно передвигаясь в неярком красноватом свете, они наконец натолкнулись на логово Ванюхина. Тот крепко, с храпом, спал, опорожнив накануне вечером не менее бутылки водки. И только когда на него были надеты наручники, Ванюхин сообразил, в чем дело, но было уже поздно.