Дар ушкуйнику

Вадим суровый, даже жесткий с подчиненными воями, с Дарьей все время смущался и отводил глаза, неужели все еще помнил, как неудачно сватала ему Дарью Евфимия? Дарья тоже с ним чувствовала себя неуютно и старалась обращаться как можно реже. То ли дело Ратша! Он так естественно и быстро принял ее безусловной хозяйкой, что Дарья уже и не делала различий между ним и своими гридями, легко раздавая приказы и иногда просто болтая, расспрашивая про вятский край, куда упрямо надеялась попасть.

– А град наш прозывается Болванский городок, это потому, что раньше там капище поганое стояло, – вещал денщик ватаманше, время от времени кидая взгляды на Устинью, – а новгородские находники его штурмом взяли, идолищи разрушили, а храм божий поставили.

– Недоброе прозвание, – вздохнула Дарья.

– Так, там речушка Микульша течет, в Вятку впадает, так по-другому Микульшиным градом кличут. А ватамана нашего, уж не гневайся хозяйка, Микульшей кличут, ну от Микулы озорники переделали. Так вроде как в его честь теперь град зовется. Так вот.

Дарья улыбнулась, представляя, как Микула важно хмурит белесые брови, напуская солидной суровости. Такой родной. И снова слезы защипали глаза.

Расстаться с Терешкой и его семейством не получилось. Они настырно следовали дальше, не отгонять же, все ж свои. Вторица быстро спелась с матушкой дьяка Степанидой, и теперь они, сидя в одних санях, с удовольствием перемывали кости общим знакомым, которых уж вряд ли когда-либо увидят. Казалось, обе до конца не понимали безвозвратности длинного пути.

Терентий с Ратшей боролись за внимание Устиньи. Она вела себя сдержанно и не поощряла обоих. Терентия Устя не простила, а в искренность чувств Ратши не верила.

Очередная ночевка застала путников на подступах к Переяславлю Залесскому. Вадим видел, что женская половина обоза подустала и принял решение переночевать в граде, но дорога оказалась заполнена беженцами, измученные с осунувшимися затравленными лицами бабы и ребятишки шли пешими, чтобы не перегружать и без того едва плетущихся коней и волов. Гороховецкий обоз несколько раз уходил в негустой лес, чтобы обогнать скорбный поток из волокуш и саней. Далекая неясная угроза материализовывалась жуткими рассказами и подгоняла в спину.

– Завтра переночуем за Плещеевым, там вервей полно, – ободрил Ратша, сваливая охапку хвороста, разжечь для баб костер.

Дарье опять не спалось, словно сырой южный ветер сдувал пытавшуюся сесть на грудь дремоту. Под боком сопел ласковым котенком Михалко, мерно выдыхала гревшая княжича с другой стороны Устя, ровно храпели вои, которым посчастливилось не стоять в дозоре, и даже костер потрескивал убаюкивающе – закрывай глаза да спи. Дарья сомкнула ресницы, но теперь ухо ловило все звуки. «Бу-бу-бу», – долетало сквозь богатырский храп, это Вторица и Степанида никак не могли наговориться, видно им тоже не спалось.

– А ведь я такое-то сегодня прознала, – довольно громко шепнула Вторица, и Дарья смогла различить слова. – На ушкуйнике броня Ермилы Смолянина.

– Да быть того не может! – воскликнула Степанида, а Дарья, теряя дыхание, обратилась в слух. Ермила Смолянин – дружинник отца, сгинувший на роковых ловах!

– Наручи приметные, с соколами, – торопливо зашептала Вторица, спеша выплеснуть догадку, – уж я-то дружинников княжьих всех знавала, на дворе-то часто крутились, княжичей до монастыря на богомолье провожали, да и я с ними. Его это, Ермилы, точно тебе говорю.

– Да откуда ж у ушкуев броня покойников?

– Самой то хотелось бы знать, – вздохнула Вторица.

– Нечего языком мести, коли не ведаешь, – резко поднялась Дарья, отчего обе бабы сразу притихли. – Микула Мирошкинич в ловчей стороже ту броню нашел, там и княжеский доспех лежал, муж его для Павлуши обещал привезти.

– Ну, дай то Бог, дай то Бог, – замахала головой вредная Вторица.

«И зачем только брала ее с собой, – расстроилась Дарья. – Микула не может быть связан с убийцами отца, его там в ту пору и не было. Да если бы он был замешан, нешто стал бы открыто броню княжью сыну того обещать? А ежели его люди и сняли с покойников наручи и прочее, так и что ж, мертвым они все равно без надобности, грех-то невелик… для дела же». Все так, все правильно, а все ж становилось как-то гадко. Мало тревог, так еще и эта привалилась, чтобы терзать и без того мятущуюся душу. «А вот возьму, да и спрошу по утру сама, откуда у них чужое добро».

Утро выдалось яркое, слепящее, снежный наст сверкал, создавая уходящую к окоему золотую скатерть, а неугомонные синицы так трезвонили, мельтеша по веткам, словно весна уже стояла на пороге. Бедные, глупые пташки, зима еще возьмет свое, навалится, запорошит, выстудит. Но птицы не могут думать о завтра, это люди постоянно с тревогой глядят в будущее, опасаясь и замирая от страха.

Дарья, проломив пальцами твердую корку, добралась до мягкого снега и обтерла лицо. Сейчас следует перекусить на скорую руку и снова трогаться в путь, огибая могучее Плещеево озеро.

– Слыхали, слыхали?! – летел к бабскому костру Терентий. – Москов пал!

– Эка невидаль, – отмахнулась Вторица, – там-то той крепостицы.

– Поганые на Владимир идут, – выдохнул Терентий, – верные вести. Сам слыхал, гонец к Новгороду поскакал.

– Владимир, – опавшим голосом повторила Дарья, отступая назад.

– Да они бы, хозяйка, с тобой не поехали, – сразу все прочитала по ее лицу Устя, – нешто, ты родню свою не знаешь, только время потеряли бы.

Дарья лишь смотрела немигающим взглядом на играющего с приблудным кудлатым щенком Михалку.

Неспешным шагом, низко кланяясь, к костру подошел Вадим, откашлялся, прочищая горло.

– Уж знаете? Князь Юрий на полуночь пошел, силы собирать, какие еще остались, и рать с Новгорода дожидаться. К брату, светлому князю Ярославу, за подмогой послал.

– Как?! – очнулась Дарья. – Как это к полуночи?! А кто ж стольный град оборонять станет, поганые же туда идут?! Там же Евфимия, Солоша, – это она добавила уже шепотом, косясь на княжича.

– Князь сыновей своих оставил оборонить. Град крепкий, выстоит, да еще и ворога измотает, а там и рать новгородская подойдет. Вместе, даст Бог, осилят. Все Великий правильно делает, – Вадим говорил уверенно, спокойно, а синицы так жизнеутверждающе пели, что Дарья начала успокаиваться.

Да, все верно. Юрий с Ярославом всегда дружбу крепкую держали, быть того не может, чтобы брат брату не помог. У Новгородцев рать крепкая, проверенная, навалятся, одолеют. Все так, все верно, чего ж так сердце-то сжимается, в лучшее следует верить, у птах незатейливых пример брать.

Вадим, снова смиренно поклонившись, собрался уходить. Дарья, мгновение раздумывая, рванула за ним:

– Скажи, Вадим Нилыч, а откуда у вас броня павшей дружины князя Гороховецкого? – выдала сразу, без подходов.

Вадим остановился, лицо напряглось. Голубые с темно-синим краем глаза воина впервые прямо посмотрели в очи молодой ватаманше.

– На торгу мы ее купили, – четко проговорил Вадим.

– На нашем торгу? – задохнулась от волнения Дарья.

Вадим кивнул.

– Надо срочно гонца слать назад, в Гороховец. Это убийцы отца… князя гороховецкого броню вам продали! Они вороги, могут Микуле Мирошкиничу в спину ударить, их изловить следует! Я Фрола пошлю, он смышленый, доскачет, прошмыгнет и промеж поганых, – Дарья нетерпеливо завертела головой, выискивая в толпе воинов гридя.

– Не надобно, – неожиданно остановил ее Вадим.

– Да как же?! – не поняла Дарья.

– Микула Мирошкинич уж все выспросил. Вашим броню муромские продали, то проверено уж, – Вадим тряхнул седой головой. – Может тех татей уж и в живых нет.

«Муромские? А мы им еще помогали, дружину положили за них! – Дарья побрела к костру. – А я уж дурно успела подумать, а он все и сам разведал. И как меня, жену худую, земля еще носит?»

– Даренка, можно я его с собой возьму? – подбежал Михалко с кудлатым озорником на руках.