Дар ушкуйнику

– Дарью я люблю, чтоб ты там не думал, – тяжело вздохнула Евпраксия, – вглядываюсь в нее и сына своего Ростиславушку вижу, вроде как весточку он мне шлет. Хотела бы только добра ей пожелать, но пока она в граде, ты костьми ляжешь у стен детинца, а ежели она съедет, то, как тот волк, на цепь посаженный, все к лесу будешь коситься, как бы за ней удрать. Не стану я ее благословлять! – княгиня с вызовом поглядела на ватамана. – Ну, что сделаешь мне, старухе, удавишь?

– Князей малых заберу и уйду, и Дарья теперь со мной пойдет как миленькая, она клятвы нарушать не умеет, – Микула, чуть склоняясь над княгиней, понизил голос: – А ты сиди со своим градом, да тебе ведь и на град плевать, кому они нужны, лапотники чумазые, верно? Честь рода блюсти – вот благородная цель, да? Для этого можно и унуков сгубить, и не жаль.

– Да кто б говорил, – прохрипела Евпраксия, – ремесло разбойничье на себя примерил нешто для наживы? Так в худой рубахе ходил, пока тебя Дарья не обрядила. Нет, не для себя собираешь, с того богатства род желаешь возродить, посадником в Новом Торге сесть, а сыновья, глядишь, уж в Новгороде хозяйничать, как в старые времена, станут. Так чем я хуже? Останьтесь здесь, в Гороховце посадником сядешь при унуке моем, от Божена проку никакого нет, купчина, а не воин. Оборонишь град, вот тебе и вотчина, почет да уважение, сытая жизнь, а уж потом и об Новгороде можно подумать. Али тебе тут не понравилось? И Дарье не надобно в леса темные лезть, среди родни в своем дому останется, – Евпраксия, насколько позволяли резкие черты губ, мягко улыбнулась.

– Дарья уедет, и ты ее благословишь, – отмел все соблазны Микула.

Может, Даренка права, и Евпраксия действительно умом тронулась, коли уже не видит размаха надвигающейся беды. Ведь, когда войско к Рязани посылала, понимала, что в одиночку не выстоять, а теперь что ж – корни пустила в землю детинца, да колючими ветвями, до кого дотянуться сумеет, цепляется.

Раздался тихий скрип, это Дарья в нетерпении чуть-чуть приоткрыла дверь, заглядывая одним глазком в княжьи палаты. «Измаялась», – улыбнулся Микула.

– Проси, – как челядину махнула Евпраксия Микуле.

«Снова мнит себя хозяйкой, ну, пусть потешится».

Дарья порывисто вошла, кидая быстрые взгляды то на мужа, то на бабку. Приблизилась, кланяясь.

Евпраксия молчала, пристально разглядывая унуку, и Дарья не спешила начинать оправдываться.

– Светлая княгиня на нас не гневается, – за упрямую бабку сказал Микула, – и благословляет тебя в дорогу, – он едва заметно кивнул Евпраксии, мол, чего застыла, говори, как сговаривались.

Княгиня выпрямилась, насколько позволяла сгорбленная спина, повела тощими плечами.

– Зябко тут, печь вели жарче растопить, али дров для старухи жалко? Да кота тащи, мыши так и шныряют, – ткнула она кривым пальцем в Дарену.

«Опять в блажную решила поиграть?» – насупился Микула.

– Муж велит мне ехать к Новому Торгу, – с видимым спокойствием проговорила Дарья, – в дом дядьки своего.

Евпраксия не пошевелила даже бровью.

– Так, коли сами решили, у стариков совета не спросив, чего вам теперь от меня надобно? – фыркнула она.

– А ничего, – взвилась Дарья, тоже горделиво выпрямляя стан, – мне от тебя уже ничего не надобно. Может, и было когда, так быльем поросло. Просто пришла сказаться, что уезжаю и Михалку с собой увожу.

– Еду пусть мне в горницу снесут, – развернулась к ней спиной Евпраксия и зашаркала прочь.

– Карга упрямая, – прорычал ей вслед Микула.

– Кто ж об ней заботиться станет? – всхлипнула Дарена. – Дряхлая уж совсем.

– Приставлю кого надо, не тревожься.

– Зачем я вспылила? – огорченно смахнула сорвавшуюся слезу Дарья. – Не надо было так. Гордыня дурная, ведь не увидимся больше.

– Ну, ничего ты такого-то и не сказала, – обнял ее Микула, целуя в макушку. – Пойдем, тоже потрапезничаем.

Ночь быстро истончалась, медленно сползая к окоему. Еще немного, и надо будет вставать и спешно выезжать за ограду, пока не пробудился народ. Утечь незаметно, как крадутся воры, но что же делать? Против воли Микулы Дарья пойти не могла. Он хотел, чтобы она осталась жить. А сможет ли она жить без него? Дарья цеплялась за мужа, вдыхала его запах, терлась щекой о сильное плечо. Еще чуть-чуть, еще немного, и судьба снова их разведет. Становилось страшно, тоскливо, уныло. А уныние – тяжкий грех.

Все собрано: припасы, корм для лошадей. Готовились выехать в дорогу два десятка ратников под рукой Вадима, из нарочитого сотника сразу превратившегося всего лишь в десятского. Из своих Дарья выбрала верных гридей – Фрола да Якушку, остальные пусть стоят плечом к плечу за родной Гороховец. Тетка настаивала тоже отрядить ратников, но Микула отчего-то резко выступил против. «Оно и понятно, каждый воин на счету, – рассудила Дарья, – и так много с собой забираю».

И все же, поразмыслив, Микула добавил в усиление обоза пару боевых холопов и верткого Ратшу.

– Как же ты без денщика? Оставь при себе, – убеждала Дарья.

– Он шустрый, где надобно извернется, а Вадим уж больно тугодум, – объяснил Микула, – ну и свой интерес у Ратши есть, все уши мне прожужжал, пускай едет.

– Какой интерес? – не поняла Дарья. – Должно, зазноба в Торжке?

Микула ничего не ответил, лишь потрепал ее по шелковистым волосам.

Все, пора. Микула поднялся первым. Дарья обряжалась как во сне, все происходящее казалось дурным сновидением.

Хнычущего сонного Михалку вынесла на руках Вторица. Не хотела Дарья, да пришлось брать нелюбимую няньку с собой, только Вторица умела гасить капризы и быстро успокаивать маленького княжича.

– Мы к матушке, да? – крутил головой Михалко в поисках поддержки.

– На лошадках кататься, в саночках, – ворковала нянька, всовывая медовый пряник, чтобы подсластить скисшее настроение воспитанника.

Рядом на еще темном дворе стоял Ярослав, он с тоской смотрел, как уезжают близкие. Знал, что если хорошенько попроситься, то возьмут и его, но крепился. Нельзя, он же взрослый, князь, правитель крепкого града. Микула, подошел, положил Ярославу руку на плечо:

– Я в ловчей стороже броню отца твоего нашел. Кузнецам отдам, они укоротят, впору тебе будет.

Ярослав не смог сдержать восхищенного возгласа и тут же устыдился, не пристало так-то князю себя выставлять. Ярослав расправил плечи, сдвинул брови, да Дарья испортила всю солидность, сгребла в объятья, зацеловала. Пришлось терпеть, ну, что с бабы возьмешь. А Даренке так уж хотелось позвать с собой и Павлушу, завернуть вместе с Михалкой в теплые шкуры и умчать прочь, но нельзя, то даже она понимала, обливаясь в душе слезами.

– Да, может, я заеду во Владимир, позову с собой Солошу с Евфимией, Михайлушка будет рад? – робко попросила она у мужа.

– Какая Солоша, какой Владимир?! – резко отозвался Микула. – Окольными путями до Торжка и никуда более, да нигде не задерживаться! А Вадим проследит.

– Но…

– Все я сказал.

Отрезал, так отрезал. В другое время Дарья настырно пободалась бы еще, не тот нрав, чтоб легко смиряться, но ссориться с любимым сейчас не хотелось... И уезжать не хотелось, насмотреться в желтые сентябрьские очи не получалось, и все плыло в круговерти надвигающейся разлуки.

Дедята с Беренеей благословили Дарью вместо бабки, Беренея всунула названной дочери ладанку, спешно нашептывая молитву. Матрена, утирая слезы, придирчиво оглядывала сани и пожитки, все ли хорошо уложено, ничего ли не забыли, кто ж еще доглядит?

– Пора, – глянув в небо, первой напомнила тетка, что начинает быстро светать.

Пора?!

– Ты же приедешь за мной? Приедешь? – уцепилась Дарья за кожух мужа.

– Приеду, – сухими губами проговорил Микула.

– Поклянись.

– Ни к чему, сказал же – приеду, – и задумавшись, – ладно, клянусь. Обязательно приеду.

– Вот и ладно, вот и спокойно мне.

Микула быстро чмокнул жену в щеку. Дарья перекрестила его и запрыгнула в сани, где уже настелила теплую овчину Устя, ожидая хозяйку.