Дар ушкуйнику

Так они и баловались, пока вчера вечером случайно не столкнулись в сенях на заднем дворе. Микула, отужинав чем Бог послал со своей дружиной, как и надумал, собрал со стола хлебные корки и пошел, пока никто не видит, подкормить местных псов. Только начинало темнеть, где-то в отдалении, перепутав вечер с утром, горланил петух. Микула толкнул дверь во двор и едва не столкнулся с Дарьей. Она, раскрасневшаяся с мороза, спешила нырнуть в теплую клеть. Оба охнули, отступая. Микула первым взял себя в руки и, нацепив ухмылку волокиты, отодвинулся, пропуская княжью дочку. Дарья чинно поклонилась и поплыла лебедушкой, густая коса колыхнулась, обметая спину. Микула не удержался, да и дернул слегка за косицу и тут же развернулся, как ни в чем не бывало заспешив в дверь. Ох! Что это? Толчок? Дарья, подтянувшись на носочках, отвесила задире легкий подзатыльник в ответ. Ему?! Ватаману?! Девка, пусть и княжья байстрючка?! Да как стерпеть?

Догнав обидчицу в два прыжка, Микула подхватил ее за талию и чуть оторвал от земли. Она взвизгнула. Он тут же отпустил, ожидая, чем же ответит заноза. Опять дурнем обзовет?

Дарья медленно повернулась, а лицо-то строгое, обиженное; глазищи-омуты так и сверкают.

– С невестой своей так бы позаигрывал, – назидательно, как поп на проповеди, проговорила гордячка, – внимание Соломонии уделил бы, а то боится она тебя.

– Мала еще указывать, что надобно, – ворчливо проговорил и Микула.

Оба замолчали. Как-то и не весело совсем стало.

– А ты… а ты, – Дарья чуть споткнулась в речах, – а ты еще лохматый все время, негоже так нарочитому мужу хаживать.

Микула невольно провел пятерней по спутанным волосам и тут же обругал себя, что поддался.

– Так расчесать же некому, – нагло ухмыльнулся он в серые очи, – взяла б да расчесала.

Дарья на миг опешила от развязной шутки, но быстро встряхнулась:

– Так наклоняйся, расчешу, – в тон ему насмешливо отозвалась она.

И оба покраснели, понимая, что переходят черту приличия. Но как устоять?! Микула послушно нагнулся, подставляя буйные кудри. Дарена сняла с пояса гребень и начала бережно расчесывать прядку за прядкой. Какие же у нее ласковые пальчики! Ватаман и княжья дочь играли с огнем, если сейчас кто-то завалится в сени да увидит парочку, как они будут объясняться? Какие разговоры поползут во все стороны Гороховца? Нужно прекратить, немедленно. Но Микула терпеливо стоял, а Дарья его расчесывала, прикусив от старания губу.

– Вот, – улыбнулась она своей работе.

Микула разогнулся, снова провел по голове, оценивая, а потом дернул девку на себя и поцеловал. Хотел быстро, озорно… а получилось нежно, томно, неспешно, по самому краю. А сердечко как у нее забилось, слышно было даже через душегрею и толстый кожух, или это его сердце ходило ходуном, вырываясь на волю.

С неохотой отпустил он такую сладкую добычу, Дарья быстро отвернулась, чтобы не встречаться взглядами, подобрала подол и кинулась бежать. Догонять он не посмел. Стоял хмельной, понимая, что пропал.

А теперь он бежал на ловы, потому как не знал, как вести себя, ежели они столкнутся вновь. Сделать вид, что ничего и не было, так не сможет же. Опять потянет. Проехаться нужно по морозу, развеяться, заняться, наконец, тем, за что платят. А еще Даренка может и права – сходить на торг, купить там этой курице Солошке бусы какие, подкараулить, поворковать голубком, авось дело-то сдвинется. Стало так кисло, что от самого себя зубы начало сводить. Зачем надо было лезть целоваться?! Зачем перешел тонкую грань, смущая девичий покой? Он от своей цели не отступится, назад дороги нет, выбор сделан. А Дарья? А от нее надобно отстать, пока не поздно. Может даже повиниться, мол, само нашло, не серчай. Нет, лучше просто смолчать.

А с чего он вообще взял, что нравится Дарье, может, она, кружа ему голову, просто отомстить хочет за то, что отверг ее как невесту, а в глубине души ей и дела до него нет? Бабы – коварный народец. Тешит гордячка женское самолюбие, и все, а ты думки думай да лезь на стену, борясь с потаенным.

Мрачные мысли одолевали, и потому, направляя коня по руслу спящей подо льдом Клязьмы, Микула ехал молча. Вадим, понимающе, тоже помалкивал, и только молодые вои подсмеивались друг над дружкой, вспоминая местных красавиц, с которыми успели пересечься на торгу да в церкви. А про что ж им еще балаболить? Молодость.

Первым прервал тишину Ратша, наехав из-за спины на Вадима.

– А что, старый пес, тут уж слушок пошел, что ты нос от самой княжьей дочки поворотил, – насмешливо проговорил денщик, чуть подталкивая Вадима в плечо.

Ну и что с того, что сотник – птица важная, Ратша проявлял почтение только с ватаманом, до остальных ему и дела не было, а уж уколоть кого повыше, так милое дело.

Вадим, скосившись на угрюмого Микулу, ничего не ответил.

– Оно и верно, чего там княжья дочка, надобно к самому великому Юрию во Владимир сватов засылать, не меньше, – продолжал потешаться Ратша. – Ты свистни, я сватом к светлейшему с радостью поеду, глядишь, нальют.

– Все б тебе пить, – дружелюбно огрызнулся Вадим.

– Так чего ж от невесты отказался, коли предлагали, она девка красная, ладушка?

Вадим, играючи, перегнулся в седле и надвинул соболиную шапку Ратше до самого подбородка.

– Уймись, та ладушка по ватаману нашему сохнет.

Микула вскинулся, словно в него запустили снежком.

– Чего болтаешь-то? – насупился, недобро сверкнув очами в сторону сотника.

– Вы б поосторожней там, – тихо шепнул Вадим, – даже я приметил, уж больно друг от дружки отворачивались, а чего уж про других говорить. Невеста твоя взревновала.

– Нелепицу мелешь, невеста моя брезгует мной, как видит, морду так и кривит.

– Как ты никому не нужен был, так может и кривила, а как кому понадобился… Ну, это я так, может, и ошибся, засиделся в глуши лесной – одичал, вот и мерещится.

– Мерещится – это точно, – подвел черту под не нужным разговором Микула.

На двор ловчей усадьбы приехали поздно за полночь. Разглядеть в темноте что-то, кроме череды темных пятен-построек и частокола вокруг, уже было невозможно. Спешно поужинав, уставшие вои повалились спать. Микула тоже провалился в крепкий сон. Завтра новый день и новые мысли.

Отчего-то мнилось, что и сюда в душный сон явится она, манить русой косой и медовыми губами, но приснился крестный Завид, хрупкий, совсем дряхленький, словно прорастающий в землю. Старик сидел на ступенях крыльца, завернувшись в шубу и улыбался непутевому Микульше уголками подслеповатых глаз. Немощные тонкие руки старца по белизне соперничали с лежавшим у порога молодым снегом. Даже во сне накрыла тоска – свидятся ли? Всякий раз, уезжая из Торжка, непоседливый племянник как-то не задумывался, что старый дядька может его и не дождаться. «Бог даст, свидимся», – кричал на прощанье заученные слова, не вникая в смысл.

Микула, раздвигая туман сновидения, подошел и сел рядом с Завидом на крепкие дубовые доски. «Ничего тебе в наследство оставить не смогу, уж не обессудь», – расстроенным голосом проговорил дядька. «Да на кой мне, псу бродячему, что нужно», – отмахнулся Микула. «Это да, не то главное. Жену да детей береги, а остальное все наживется». Микула хотел сказать, что нет у него ни жены, ни детей, но Завид не дал, положил руку на плечо племяннику и, тяжело вздохнув, добавил: «Скучаю я по тебе, Миколушка, крепко скучаю»… И все, Микула проснулся. Занимался новый день.

Глава XIV. Гонец

Понятно почему Ратше понравилась ловчая усадьба, своим обликом она напоминала их двор в затерянном среди вятских лесов Болванском городке: и крепкие ворота, и двор, и ряды конюшен, клети амбаров, и конечно же сруб баньки, даже остроконечные елки по округе, все как дома. Родным духом повеяло.

В тереме все обставлено было по-простому – лавки, столы, короба без затей, кособокие печи как в любой посадской избе, ни намека на княжескую роскошь. Да и рассиживаться здесь было некогда, Вадим уже ждал на дворе.