Трагические самоубийства

6 августа с. г. по Вашему разрешению я убыл в очередной отпуск в военный санаторий г. Сочи, где находился до 19 августа. До отъезда в санаторий и в санатории до утра 19 августа мне ничего не было известно о подготовке заговора. Никто, даже намеком, мне не говорил о его организации и организаторах, то есть в его подготовке и осуществлении я никак не участвовал. Утром 19 августа, услышав по телевидению документы указанного „Комитета“, я самостоятельно принял решение лететь в Москву, куда и прибыл примерно в 4 часа дня на рейсовом самолете. В 6 часов прибыл в Кремль на свое рабочее место. В 8 часов вечера я встретился с Янаевым Г. И. Сказал ему, что согласен с программой, изложенной „Комитетом“ в его обращении к народу, и предложил ему начать работу с ним в качестве советника и. о. Президента СССР. Янаев Г. И. согласился с этим, но, сославшись на занятость, определил время следующей встречи примерно в 12 часов 20 августа. Он сказал, что у „Комитета“ не организована информация об обстановке и хорошо, если бы я занялся этим. Утром 20 августа я встретился с Баклановым О. Д., который получил такое же поручение. Решили работать по этому вопросу совместно.

В середине дня Бакланов О. Д. и я собрали рабочую группу из представителей ведомств и организовали сбор и анализ обстановки. Практически эта рабочая группа подготовила два доклада: к 9 вечера 20 августа и к утру 21 августа, которые были рассмотрены на заседании „Комитета“.

Кроме того, 21 августа я работал над подготовкой доклада Янаеву Г. И. на Президиуме Верховного Совета СССР. Вечером 20 августа и утром 21 августа я участвовал в заседаниях „Комитета“, точнее, той его части, которая велась в присутствии приглашенных. Такова работа, в которой я участвовал 20 и 21 августа с. г. Кроме того, 20 августа, примерно в 3 часа дня, я встречался в министерстве обороны с Язовым Д. Т. по его просьбе. Он сказал, что обстановка осложняется, и выразил сомнение в успехе задуманного. После беседы он попросил пройти с ним вместе к заместителю министра обороны генералу Ачалову В. А., где шла работа над планом захвата здания Верховного Совета РСФСР. Он заслушал Ачалова В. А. в течение трех минут только о составе войск и сроках действий. Я никому никаких вопросов не задавал.

Почему я приехал в Москву по своей инициативе – ни‑ кто меня из Сочи не вызывал – и начал работать в „Комитете“? Ведь я был уверен, что эта авантюра потерпит поражение, а приехав в Москву, еще раз убедился в этом. Дело в том, что начиная с 1990 года я был убежден, как убежден и сегодня, что наша страна идет к гибели. Вскоре она окажется расчлененной. Я искал способ громко заявить об этом. Посчитал, что мое участие в обеспечении работы „Комитета“ и последующее связанное с этим разбирательство даст мне возможность прямо сказать об этом. Звучит, наверное, неубедительно и наивно, но это так. Никаких корыстных мотивов в этом моем решении не было. Мне понятно, что, как Маршал Советского Союза, я нарушил военную присягу и совершил воинское преступление. Не меньшее преступление мной совершено и как советником Президента СССР».

Ахромеев уже знал о неминуемом поражении гэкачепистов и в этом письме вынес самому себе приговор.

23 августа состоялось заседание Комитета Верховного Совета СССР по делам обороны и госбезопасности, на котором присутствовал и маршал Ахромеев. Стенографистка Сергея Фёдоровича позже рассказала, что в этот день маршал был в подавленном настроении. Обычно активный и выступавший на всех заседаниях, на этот раз Ахромеев не проронил ни одного слова. В течение всего заседания он оставался в одной и той же позе, ни разу даже не повернув головы.

Рядом с кабинетом Ахромеева в Кремле находился кабинет советника Президента СССР Загладина. На следствии он показал, что видел маршала в этот день последний раз и он был в крайне подавленном и каком-то нервном состоянии: лицо потемнело, руки дрожали. Когда Загладин спросил маршала, как тот себя чувствует, он ответил, что неважно, «переживает, много думает, даже ночевал в кабинете». Он рассказал также, что «было трудное заседание Комитета по обороне» и теперь он «не знает, как все будет дальше».

В ходе следствия была обнаружена рабочая тетрадь, где маршал делал записи во время заседания. Среди прочего там есть такие слова: «Кто организовал этот заговор – тот должен будет ответить».

Ближайшие сотрудники Ахромеева – Шереметьева и Гречанная – практически весь день 23 августа по долгу службы находились с ним в тесном контакте, поэтому могли заметить, что с маршалом происходит что-то неладное. На следствии они показали, что весь этот день Ахромеев писал какие-то бумаги, снимал копии, но старался делать все это незаметно и всякий раз прятал бумаги от внезапно вошедших в кабинет посторонних. Ничего подобного он никогда раньше не делал. Такое странное поведение Ахромеева и его угнетенное состояние даже пробудили неприятные подозрения: сотрудницы впервые подумали, что маршал намерен покончить жизнь самоубийством.

Что же касается родных, то гибель Сергея Фёдоровича явилась для них страшным ударом. Ни жена, ни дочь и представить себе не могли, что такое может случиться. Ведь они всегда знали Сергея Фёдоровича как жизнерадостного, волевого и твердого человека, ни при каких обстоятельствах не выказывавшего страха или сомнения. Маршал без колебания принимал ответственные решения в самые трудные минуты жизни, и именно так он поступил на этот раз.

Ночь накануне гибели он провел в семье дочери, Натальи Сергеевны. Позже она рассказывала: «Четыре вечера подряд я не могла с ним поговорить, так как он возвращался усталый, очень поздно, пил чай и ложился. Кроме того, мой отец был таким человеком, которому невозможно было задавать вопросы без его согласия на то. В пятницу, 23 августа, накануне его смерти, я почувствовала, что он хочет поговорить. Мы купили огромный арбуз и собрались за столом всей семьей. Я спросила у него: „Ты всегда утверждал, что государственный переворот невозможен. И вот он произошел, и твой министр обороны Язов причастен к нему. Как ты это объясняешь?“. Он задумался и ответил: „Я до сих пор не понимаю, как он мог…“ На следующий день перед уходом он пообещал моей дочке, что после обеда поведет ее на качели…» Ничто в поведении Сергея Фёдоровича не предвещало трагической развязки, поэтому-то у семьи возникли сомнения по поводу версии о самоубийстве маршала.

24 августа около 9 часов утра, по словам Натальи Сергеевны, Ахромеев отправился на работу. Примерно через полчаса она ему позвонила и сообщила, что мама вернулась из Сочи. По тону разговора Сергей Фёдорович показался ей, как обычно, веселым и бодрым, поэтому никаких подозрений о его возможной кончине у нее не возникло. Однако вечером этого же дня, в 21 час 50 минут, дежурный офицер охраны Коротеев, совершая обычный обход, обнаружил в кабинете № 19 тело – Маршал Советского Союза С. Ф. Ахромеев повесился.

«Труп находился в сидячем положении, – как свидетельствуют материалы следствия, – под подоконником окна кабинета. Спиной труп опирался на деревянную решетку, закрывающую батарею парового отопления. На трупе была надета форменная одежда Маршала Советского Союза. Повреждений на одежде не было. На шее трупа находилась скользящая, изготовленная из синтетического шпагата, сложенного вдвое, петля, охватывающая шею по всей окружности. Верхний конец шпагата был закреплен на ручке оконной рамы клеящей лентой типа скотч. Каких-либо телесных повреждений на трупе, помимо связанных с повешением, не обнаружено. Обстановка в кабинете на время осмотра нарушена не была, следов какой-либо борьбы не найдено. На рабочем столе в кабинете обнаружены шесть записок, написанных от имени Ахромеева».

Посмертные послания были рукописными. Первое датировано 24 августа. В нем маршал просил передать оставленные им остальные записки адресатам: Маршалу Советского Союза С. Соколову и семье. Записка Соколову была датирована 23 августа. В ней маршал просил Соколова, а также генерала армии Лобова помочь семье в хлопотах, связанных с похоронами, и выразил надежду, что они не оставят его родственников в одиночестве в эти тяжелые дни.