Страница 9 из 39
И, с помощью Катерины Ивановны, стал ухаживать Леонид Николаевич за Софьей Павловной, и нельзя сказать, чтобы неудачно: она к нему благоволила; но истинного чувства в отношениях молодых людей и тени не было: все сводилось на одно взаимное кокетство, светскую интрижку, по мнению общества, весьма невинную и позволительную. Самолюбие Софи удовлетворялось вниманием первого р-ского кавалера, завистью оставленных за штатом дам и девиц, а праздная жизнь Огнева создавала себе хоть какую-нибудь цель, стремление к которой было и не трудно и во многих отношениях приятно: все ж таки, после генеральши, Ильяшенкова считалась самой красивой женщиной. К тому же и материальные виды играли тут не последнюю роль: М-lle Софи слышала о большом процессе Леонида Николаевича, а М-г Огнев относился весьма неравнодушно к увеличенным молвою, сбережениям Павла Ивановича. Дело останавливалось только за тем, чтобы, с одной стороны, выиграть тяжбу, а с другой — привести в известность цифру приобретений будущего тестя; но процесс затягивался, уяснение капиталов почему-то не совершалось, — и невинная игра в любовь не доходила ни до каких практических результатов.
Появление Осокина на р-ском горизонте, а затем и в доме Ильяшенковых, значительно понизило фонды Леонида Николаевича; для таких ловцов, как почтеннейший Павел Иванович и его не менее почтенная супруга, Орест показался зверем более крупным, чем M-r Огнев: у первого в виду наследство бесспорное (на холодность отношении к дяде-богачу внимания не обращалось, как на обстоятельство преходящее), — у второго какая-то тяжба, с которой еще возись, да и Бог весть чем и когда она кончится, — о выборе, значит, и толковать нечего. Софья Павловна, хотя и была неравнодушна к Леониду Николаевичу, но не настолько чтобы, в виду блестящей будущности, ради него она решилась ею пожертвовать. Софи тем легче согласилась с образом мыслей родителей, что личность Осокина ей нравилась: что-то даже похожее на проблеск чувства проскользнуло в сердце девушки, искусственно оболваненное нелепым воспитанием и пошлою средою.
Огнев, несмотря на скрытность Софи, не мог не заметить падения своих фондов; самолюбие его было уязвлено до крайности: первый раз приходилось ретироваться ему, препрославленному льву, не увенчанному венком победы. И перед кем же? Перед свалившейся с неба «ничтожностью», идиотом, который, несмотря на будущее богатство, тянет лямку простого чиновника!
Раздражило Леонида Николаевича заступничество Софи: «Пустил корни!» — со злостью думал он, уезжая от Ильяшенковых и направляясь к Соханской.
— Tiens, vous voila tout ebouriffe![65] — встретила его генеральша. Она была одна и лениво потягивалась на кушетке в будуаре. — Что случилось?
— Je suis flambe![66] — воскликнул Огнев.
— Процесс?
— От-став-ка!
— Софи?
Лев утвердительно кивнул головой.
— Слышала, слышала! — рассмеялась вдова.
— Откуда?
— Pouah![67] — пожала она плечами. — Мне да не знать! Вот только что, un quart d'heure tout au plus[68], один из этих «Sacs a papier»[69] рассказывал… Да, mon petit cher[70], дело дрянь… Vous ne roulez pas sur de or, comme ce blanc-bec d'Ossokine![71]
(Соханская ненавидела Ореста за то презрительное мнение, которое он неоднократно высказывал о ее особе).
— Vous riez, Ketty[72], а мне право не до того… Я был бы не прочь…
— Сочетаться законным браком?.. Tater les economies du papa Paul?[73]
— Почему же нет?
— Нет худа без добра: vous n'etes pas fait pour le mariage… Et, croyez moi, c'est une bien vilaine chose…[74]
— Ну, да это ваше обыкновенное мнение…
— Изведанное на опыте, заметьте.
— Бог с ним! Дайте лучше совет, что делать.
— Чтоб задетое самолюбьишко успокоить?.. Tudieu, quel guignon! Une jeunesse, comme Sophie, nous ferme la porte sur le nez![75] Чиновник заслоняет модного льва! Ха-ха-ха!
Огнев сделал нетерпеливое движение.
— Faut pas se facher, petit cher…[76] я ведь это так… Voyons, parlons serieusement[77]: очень она вам нравится?
— Очень!
— Vous voulez d'avoir absolument?[78]
Франт мотнул головой.
— Attendez et esperez[79]: выйдет она замуж, — и трудолюбивый юноша… v'lan![80] — она поиграла двумя пальцами над головой.
(«Ah! je suis cocotte[81], по-твоему, — мысленно обратилась она к Осокину, — ну посмотрим, не будет ли тем же и твоя жена!»)
— Il sera coiffe, — вслух продолжала генеральша, — c'est moi qui vous le dis…[82] He по характеру Софи такой мямля: elle a le diable au corps cette petite[83], — дайте ей только развернуться!
— Долгая история! — заметил Огнев.
Соханская пожала плечами.
— Нельзя ли расстроить эту свадьбу? — после небольшой паузы спросил франт. — Ну на самолюбие что ли подействовать, возбудить ревность…
— Oh, les homines! Quelle suffisance![84] Вас ведь не уверишь, что может найтись женщина, которая осмелится отвергнуть ваши искания, — avouez, cheri[85]?
Огнев надулся и встал.
— Это не совет, — проговорил он прощаясь.
— Ну, пробуйте ревность! Attaquez aussi l'amour-propre![86] — расхохоталась ему вслед Катерина Ивановна.
VI
— Ну что? — несколько дней спустя спрашивала Татьяна Львовна Перепелкину. — Навела справки?
— Все, матушка вы моя: ни синь-пороху не забыла! Только, доложу я вам, что и за народ нынче стал, даром словечка сказать не хотят… Тому дай, другому дай… Три рублика рассовала!
— Уж и три! — усмехнулась Осокина.
— Провалиться мне на этом месте! Да нешто повернется у меня язык перед вами сфальшивить!.. Помня все ваши милости…
— Ну ладно, — перебила ее Татьяна Львовна, — выкладывай свои новости.
— Перво-наперво про капиталы я справилась… У генерала двадцать пять тысяч в билетах положено да чуть не пятьдесят по рукам роздано.
— Кому?
— Известно, в неверные руки Павел Иванович денежек своих не пристроит… Князь Полунин им должны-с, полковник Ивашев и еще другие-прочие, из чиновных.
— А по каким документам?
— Чего это-с?
— Я спрашиваю, подо что деньги даны: под вексель или под закладную?
— Ну, этого, матушка вы моя, не прогневайтесь: умом не дошла…
— Напрасно.
— Да не все ли это одно-с, Татьяна Львовна: ведь отпереться нельзя, потому Павел Иванович дело это по-законному обделали?
— Закладная не в пример лучше: не заплатил должник — имение бери, а с векселями еще ходи, кланяйся.
— Уж известно, матушка вы моя, коли так — генерал под закладную дали.
— Это твое предположение, а надо было наверно узнать.
— Ну, виновата, Татьяна Львовна!
— Стариков видела?
— Еще бы нет — с!
— Что же?
— Известно, спервоначалу поломались: резонты зачали выставлять, что Софья Павловна молоденька, спешить замуж им не для чего — ну и прочее такое. Приметила я, что это они вид один только показывают, чтобы гордость свою потешить, а сами очинно значит, тому рады, — я и примолкла… о старых платьях речь повела, а о деле ни-ни!.. Ну тут уж генеральша не выдержали: сами о племянничке вашем спрашивать зачали… да потом эдак на спинку кресла откинулись, глаза прищурили и говорят мне с фоном таким: «Что ж, мы не прочь, коли мусье Осокин Соничке понравится, а приневоливать не станем, потому не в наших это дворянских правилах».
— Ну и сумничала! — накинулась на гостью Татьяна Львовна. — Ведь наказывала я тебе: выведывай, а своему языку воли не давай! Наказывала я тебе или нет?
— Да, матушка вы моя, что же тут дурного, коли сами генеральша в разговор со мной о таком предмете вступили?
— А то, — разгорячилась Осокина, — что она дочери про это скажет, а та племяннику — ну кавардак и выйдет!
— Ничего, Татьяна Львовна, не выйдет-с, и сумневаться не извольте: с Софьей Павловной мы тоже разговор имели…