Страница 16 из 39
— За что же ему гневаться, — вмешался Осокин, — в собрании вы были с ним так любезны…
— Да, сначала… но потом мы поссорились.
— Можно узнать причину?
— Я сказала ему, что не уважаю его материальных взглядов, его ничегонеделания и страсти к приобретению благ земных.
Cle-Cle! показалась в дверях Юлия.
— Пойдем же, кончим.
Клеопатра допила чашку и, к великому удовольствию Ореста, ушла в гостиную.
— Вы отпустили мне мое прегрешение, Софья Павловна? — свернул молодой человек на прежнюю тему.
— Как же было не отпустить? Вы убедили меня в своей невиновности et apres tout je ne suis pas rancuneuse.[123]
— Так что я могу задать вам маленький вопрос?
— Говорите.
— То, чего не узнала Перепелкина, вы мне скажете?
— Мои opinion sur vous?[124]
— Да.
— А оно очень вас интересует! — усмехнулась девушка.
— Очень.
— Мнения о вас я самого лучшего.
Орест вспыхнул и, в порыве радости, поцеловал руку Софи; та смутилась немного и с беспокойством огляделась по сторонам.
— Merci, — прошептал молодой человек.
— За что же? — удивилась девушка.
На этом разговор оборвался; чай отпили, и Софья Павловна отправилась в гостиную (В ее расчеты не входила слишком быстрая экспансивность). Осокин посидел около часа, но убедясь, что tête a tête продолжения иметь не будет, откланялся и побежал к сестре сообщить о случившемся,
X
Леонид Николаевич, верный своей цели возбудить ревность Софьи Павловны, неустанно продолжал посещать Бирюковых. Но другая неделя приходила уже к концу, а он все-таки не замечал сильного, как он ожидал, проявления неудовольствия со стороны M-lle Ильяшенковой. Они встречались в обществе, говорили друг с другом, и ничто не показывало, что Софья Павловна сердита на него за его ухаживание (Огнев конечно позаботился уже о том, чтобы протрубить знакомым Ильяшенковых о своей будто бы новой страсти) или желает привлечь его снова на свою сторону. Родители, и те показывали вид, как будто игнорируют редкое посещение Леонида Николаевича; одна только Cle-Cle заметила ему однажды, что он забыл их, но и то сказано это было как-то вскользь, в виде светской любезности.
Надежда Александровна, как мы видели, очень недолюбливала р-ского льва; она постоянно избегала его и редко выходила из своей комнаты, когда Огнев являлся к ним в дом. Сначала подобная тактика сердила избалованного Леонида Николаевича, но потом прирожденная самонадеянность стала напевать ему другое: «Избегает — следовательно, боится, а боится — значит, неравнодушна ко мне» — и, заинтересовавшись легкой, как он думал, и не лишенной пикантности победой, Огнев позабыл на время коварную Софью Павловну. Бирюкова, как дама светская, не захотела понятно облечь свое неблаговоление к Леониду Николаевичу в грубую форму; избегая его, она все-таки изредка принимала его. К этому побуждали ее с одной стороны нежелание показать самонадеянному донжуану, что она боится его, а с другой неотвязчивые приставания Владимира Константиновича не третировать друга его «en canaille»[125]. Подчиняясь этим двум стимулам, Бирюкова находила уже совершенно излишним занимать непрошенного гостя, быть любезной или насиловать свое расположение духа; вот почему, в разговорах с Огневым, она по большей части была скучна, молчалива и рассеянна. Леонид Николаевич, считавший себя «irresistible»[126], не преминул тотчас истолковать все эти симптомы в свою пользу и бесповоротно решил, что Надежда Александровна сильно увлеклась им, и что только сознание долга и женская стыдливость мешают ей высказаться. Одно обстоятельство еще более укрепило его в этой мысли: раз, как-то перед обедом, Огнев встретился с Каменевым почти у самого крыльца Бирюковых, и они вошли вместе. Хозяйка, здороваясь с молодыми людьми, почему-то покраснела и как бы на минуту смешалась; это заметил Огнев и тотчас же заключил, что смущение Надежды Александровны произошло от свидания с ним при постороннем человеке и что она втайне негодует на незваного посетителя. Убедившись в непогрешимости своей проницательности, Леонид Николаевич не устоял против малодушного желания съездить к Ильяшенковым и, ловко бросив Софье Павловне несколько прозрачных намеков на отношения свои к Бирюковой, порисоваться перед девушкой своей новой удачей и пренебрежением к прекрасным глазкам своего недавнего кумира. Но визит Огнева почти не произвел впечатления: слова молодого человека укололи только светское самолюбие Софи, не подействовав нисколько на ее душевный строй: у нее был уже свой план, окончательно обдуманный, свой путь, на который она уже вступила.
Перемена в сестре крайне озабочивала Ореста; как ни был он занят своим делом и как, вследствие этого, не наблюдал плохо, но, бывая постоянно у Бирюковых, не мог не заметить, что в доме у них творится что-то неладное, и что многое от него укрывают. Дружба Владимира Константиновича с Огневым, его частые визиты, нервное и грустное расположение духа сестры — все это наводило его на многие и тяжелые размышления. Осокин начинал уже предполагать, не влюбилась ли Надежда Александровна в Огнева, и насчет этого ему очень хотелось порасспросить ее, но сестра заметно уклонялась от задушевных разговоров и даже, в последнее время, перестала говорить с братом о его собственной любви. Оставалась одна Настя; но пытать ее молодой человек находил неудобным и неделикатным и даже оскорбительным для Надежды Александровны.
Между тем Леонид Николаевич, следуя своему неизменному правилу «ковать железо, пока горячо» и, вполне рассчитывая на победу, решился воспользоваться первым подходящим случаем, чтобы в конец разрушить слабое, по его мнению, сердце Бирюковой. Случай этот вскоре представился. Не застав однажды Владимира Константиновича дома, Огнев получил от швейцара записку, в которой Бирюкова просила дождаться его возвращения. Леонид Николаевич снял шубу и прошел в кабинет. Надежде Александровне доложили, и она, не сочтя приличным оставлять гостя одного, вышла к нему. Эту вежливость хозяйки Огнев перетолковал, конечно, по-своему и, просияв от восторга, обратился к ней с следующими словами:
— Чему, Надежда Александровна, обязан я тем, что вы приняли меня в отсутствие Владимира Константиновича?
— Его записке, Леонид Николаевич; я не сочла себя вправе манкировать обязанностями хозяйки.
— Вы так все это время были неблагосклонны ко мне, что мне простительно было задать вам этот вопрос.
— В чем же вы заметили мою неблагосклонность? — усмехнулась молодая женщина.
— Во всем… А между тем, я, кажется, ничем не заслужил ее: кроме горячей преданности и глубокого уважения к вам…
— С чего, скажите пожалуйста, — перебила гостя Бирюкова, — пришло вам вдруг в голову признаваться мне в своих чувствах?
— В печальной жизни вашей, Надежда Александровна, истинные друзья далеко не лишнее… и если сердце, готовое идти за вами в огонь и в воду…
— Пожалуйста никуда не ходите, — насмешливо остановила его хозяйка, — ждите лучше мужа и садитесь в пикет!
Франта слегка передернуло: он начинал уже злиться; но идти прямо напролом не решался: с Бирюковой губернский лев держался осторожно.
— Не думал я, чтобы искренние слова мои были приняты с такой иронией!
— А как же иначе? Вы, Бог весть с чего, говорите нелепости о моей жизни, предлагаете свое сердце, когда я в нем не нуждаюсь, — согласитесь, что ведь это смешно, Леонид Николаевич!
— Вы жестки ко мне… но как бы вы меня не поняли — я решился открыть вам тайну, которую до сих пор скрывал даже от самого себя.
Молодая женщина взглянула на гостя с удивлением.
— Вы, кажется, совсем уже заговорились, — сказала она, не спуская с него глаз.
Огнев не вытерпел и впал в обычную дерзость.
— Некоторое время можно скрывать чувства, — продолжал он, — но потом они неминуемо должны обнаружиться… Еще несколько месяцев тому назад я думал, что неспособен любить, но теперь убедился в противном: я люблю всеми силами души — и в этом чувстве для меня и жизнь и смерть!