Страница 14 из 39
— Да что в стариках толку, коли Софья Павловна будет не согласна? А это наверно так и случится, потому что глупость Перепелкиной рассердила ее, а меня она считает ее сообщником!
— Софья тебе это рассказала?
— А то кто же? — и Орест передал тетке разговор свой с Ильяшенковой.
— Плюнь на все… ведь ты же не влюблен? — подсмеялась Татьяна Львовна.
— Да стыдно ведь быть замешанным в такую пошлость!
— На меня свали; скажи, что, жалея тебя, я все это сделала.
— Да ведь она спросит, откуда вдруг эта жалость явилась?
— А ты ответь, что любишь — вот и сказ весь! — брякнула старуха, уже начинавшая тяготиться всей этой канителью.
Племянник махнул рукой и зашагал по комнате. Приехала Бирюкова.
— Наденька! Душа моя! — горячо обняла Татьяна Львовна гостью. — Ну, каково съездила?.. Как здоровье?.. Что детки? — засыпала она ее вопросами.
Надежда Александровна по возможности удовлетворила тетку; начались поцелуи, новые расспросы.
— Братец-то твой, — после первых минут свидания возвестила старуха, — пока ты в деревне была, влюбиться успел!
Бирюкова вопросительно взглянула на Ореста.
— В Софи Ильяшенкову?
— Похоже на то! — слегка конфузясь, отвечал молодой человек.
— Ты что же мне-то не сказал, не стыдно это тебе? — упрекнула брата Надежда Александровна.
— Нельзя было, милая: мешали все… То Владимир Константинович, то доктор.
— Уж ты откровенности от братца не жди, — заметила племяннице Татьяна Львовна, — и я-то догадалась, потому что стара, опытности понабралась.
— Ошибаетесь тетушка: сестре я бы непременно все рассказал, и при первом удобном случае.
— А от меня почему скрывал? Чужая я тебе, что ли?
— Расскажи-ка вам — вы бы Бог весть чего наделали! Уж коли, ничего не видя, посольство придумали! — усмехнулся Осокин.
— Нечего зубы-то скалить, — обиделась старуха, — пора бы и кончить! Надя, чаю хочешь?
— Нет, ma tante[117], мне скоро надо будет ехать, визиты кой-какие сделать.
— Ну, пирожка съешь.
— Пирожка, пожалуй.
Татьяна Львовна пошла распорядиться.
— О каком посольстве ты говорил? — спросила Бирюкова, когда они остались с братом вдвоем.
Орест в коротких словах передал сестре все случившееся с ним в собрании.
— Все это неважно… как-нибудь устроим. Ты мне вот что скажи: действительно ты любишь Софи? Не каприз это?
— Нет.
Надежда Александровна вздохнула; молодой человек вопросительно взглянул на нее.
— Мне кажется, ты не будешь счастлив с нею.
— Отчего?.. Девушка она умная, добрая… испорчена, правда, немного воспитанием.
— Слишком много, Остя!
— Если на выезды ты намекаешь — так ведь обстановка этого требует… А натура у нее право не светская: гораздо глубже. Она способна не только увлечься высокою идеей, но и проникнуться ею. Она с сердцем девушка, Надя!
Бирюкова промолчала.
— Допустим даже, — продолжал Осокин, — что воспитание было уродливое, но разве любовь не делает чудеса? Не может она разве сгладить все искусственно привитое и вызвать к жизни те силы, которые таятся покамест под спудом?
— Конечно, — рассеянно согласилась Надежда Александровна.
Вошла Татьяна Львовна, а за нею Марфушка с пирогом и тарелками.
— Сюда! — скомандовала она ей. — А ножи где? Пальцами, что ли, есть будем?
— Дайте срок — будут и ножи, — огрызнулась Марфушка, — руки-то у меня одни!
— Ну-ну, заткни глотку!
Марфушка швырнула последнюю тарелку и удалилась.
— Нет ли у тебя девки какой на примете, — обратилась старуха к племяннице, — сладу с этой коровой, прости Господи, не могу дать!
— Теперь нет, а хотите — поищу.
— Пожалуйста, поищи.
— Вот бы вы Перепелкиной поручили — чего лучше! — подшутил Орест.
— Будет уж тебе тетку на смех поднимать! Ешь лучше пирог-то!
Марфушка принесла ножи и вилки, с грохотом свалила их на стол и, стуча своими мясистыми пятками, вышла.
— Экой мужлан сиволапый! — проводила ее Татьяна Львовна.
Брат и сестра, пробыв еще несколько минуть, уехали вместе; Бирюкова предложила Осокину довезти его — тот согласился. Дорогою они возобновили прерванный разговор.
— Так ты еще не знаешь, насколько расположена к тебе Софи?
— Нет.
— Допустим, что она примет твое предложение… Не приходило тебе в голову, что в согласии ее может играть роль будущее твое наследство?
— Она знает об отношениях моих к дяде.
— Отношения эти ничего не доказывают, временная холодность и больше ничего; Ильяшенковы прекрасно знают, что дядя, как человек суеверный, завещания никогда не напишет, а по закону ты — единственный наследник, — следовательно, в глазах их, ты богатый жених, а так как они редки…
— То Софи имеет в виду мое будущее богатство?
— Боюсь!
Орест нахмурился.
— Конечно, это только мое предположение, — ласково заметила Надежда Александровна, — но я нарочно обращаю на это твое внимание… Не торопись, голубчик, помни, что тут дело идет о всей твоей жизни! Изучи Софи хорошенько, осмотрись, прежде чем решиться… чтобы не пришлось расплачиваться так же дорого, как мне за один необдуманный шаг?
Она вздохнула и провела рукою по глазам.
— Мне тридцати лет еще нет, — продолжала Бирюкова, — а уж жизнь моя кончена; даже если бы и проявилась во мне жажда к ней — так и тут я должна только томиться ею, а не мечтать о ее утолении… Положение мое, Остя, — замкнутая ограда, в стены которой я напрасно буду толкаться, отыскивая выход — его нет для меня!
Отнесись Осокин внимательнее к последним словам сестры — он подметил бы в них не одни жалобы на семейное ее горе, а и смутное желание чего-то лучшего, вместе с сетованиями на невозможность удовлетворить этим стремлениям; но молодой человек слушал рассеянно и, по свойственному всем влюбленным эгоизму, думал в эти минуты только о себе, о том, как бы то счастие, которое он полагал в браке с Софи, не выскользнуло у него из рук.
— Надя, милая, придумай, как бы вывернуться мне из того глупейшего положения, в которое поставила меня тетка, — сказал Орест, видя, что экипаж подъезжает к крыльцу его квартиры, — пожалуйста!
— Непременно; и постараюсь как можно скорее, — успокоила брата Бирюкова.
IX
Вечер в собрании доставил большое удовольствие Леониду Николаевичу: любезное обхождение с ним Софи, на глазах Осокина, размолвка ее с ним, по его мнению, обещали многое. С свойственною ему самонадеянностью, Огнев вообразил, что теперь ветер окончательно подул в его сторону и ему остается только пользоваться благоприятными обстоятельствами. Возвращаясь к своему прежнему намерению, над которым еще так трунила Соханская, возбудить ревность в сердце Софьи Павловны, Леонид Николаевич счел настоящий момент самым подходящим и решился воздвигнуть батареи против ни в чем не повинной Бирюковой. Знакомый с нею, но не близко, Огнев, чтобы сойтись, начал действовать на супруга: угощал его шампанским, проигрывал ему на бильярде и в карты, слушал терпеливо его хвастливые рассказы и так ловко эксплуатировал слабые стороны Владимира Константиновича, что весьма скоро привел его в восторг и стал в его доме совершенно своим человеком.
Надежде Александровне очень не нравились посещения Леонида Николаевича: она и прежде не очень-то долюбливала этого господина, а теперь, когда семейное горе и материальные заботы поглотили все внимание молодой женщины, чужой человек, с своими светскими любезностями, был положительно ей в тягость. Очень неприятно удивилась она когда, на другой день после бала в собрании, Огнев, приехавший, как она думала, только с утренним визитом, по просьбе Бирюкова, остался у них обедать, а вечером уселся с ним в карты. Довольно сухо обошлась она с гостем и, когда тот уехал, спросила мужа: «С чего вдруг завязалась у них такая дружба?»
— Славный он парень, — отвечал Владимир Константинович, — таких здесь не много. Поневоле будешь дорожить подобным знакомством.