Страница 95 из 137
— Договорились, — шепнул он, почти касаясь ее уха губами, а потом и в самом деле прихватил мочку. — Утром, вечером и днем еще пару раз. Джи… Золотая моя…
Он потянул ее на постель, укладывая поверх себя, и Джиад медленно, как во сне, приникла губами к знакомому изгибу губ, ожидая, когда же вспыхнет сладким огнем и разольется по телу возбуждение, когда все станет как раньше: в целом мире только они вдвоем, и от этого невозможно сладко, томно и горячо…
Немного повернувшись, она стянула с Лилайна рубашку, провела по смуглой груди ладонями. Почему-то очень хотелось опять закрыть глаза. Глупо, ей же всегда нравилось глядеть на Карраса. Тогда у озера и потом, каждый раз, когда они ложились в постель. Долгими ночами рано наступившей в горах осени она жалела, что приходится заниматься любовью в темноте, скрывая дыхание и стоны, либо ждать, пока все разбредутся по делам, а потом торопиться, словно боящиеся разоблачения прелюбодеи. И все равно каждый поцелуй Лилайна и любое его касание опаляли жаждущее ласки тело, и Джиад принимала их с благодарностью и страстью.
А сейчас ей хотелось приглушить слишком яркий свет туарры, оставшись в темноте. Или все-таки закрыть глаза.
Нет, это все глупости. Хотя веки и в самом деле можно опустить, но лишь затем, чтобы подставить лицо нежным, осторожным и очень терпеливым поцелуям. Лилайн будто знал, что с ней происходит, потому что его ладони скользили по обнаженному телу Джиад почти невесомо, уверенно касаясь самых чувствительных мест, но не задерживаясь там, а дразня и тут же оказываясь где-то еще. Он знал ее, как музыкант знает свой инструмент, и пользовался этим, старательно пробуждая память сердца и тела Джиад.
И она, изнемогая от глухой неправильной вины за то, что лишь принимает эту заботу, положила ему руки на плечи, гладя в ответ… Но все это было не то! Не так и… не с тем?
Испугавшись этой внезапной мысли, ожегшей ее, как удар плети, Джиад замерла, и Лилайн сразу откликнулся на это, тоже остановив ласки, обняв ее и спросив негромким терпеливым голосом:
— Что не так, сердце?
— Все… хорошо, — отозвалась Джиад, отчаянно и зло давя желание вскочить, одеться и…
Она не знала, что сделает дальше, как объяснит… И какая новая трещина после этого ляжет в их с Лилайном отношениях. Но продолжать не могла. Не могла отдаться знакомому, умелому, заботливому любовнику, который всегда был так бережен с ней. И от этого было стыдно, горько и больно, словно в ней поселилось какое-то новое существо, бабочка, разрывающая кокон прежней души Джиад, выбираясь на волю.
— Все хорошо, — повторила она, борясь с желанием закусить губу до крови, чтобы боль помогла прийти в себя. — Лил, я…
— Джи… — протянул наемник, приподнимаясь на локте и глядя ей в лицо очень странным взглядом. — Ну зачем ты так? Разве я когда-то заставлял? Просто скажи, что не хочешь. Я же не слепой.
— Это ничего не значит, — пробормотала она, отворачиваясь. — Лил, забудь. Я… я люблю тебя! Ты лучший. И я…
Горло перехватило, и Джиад почувствовала, как ее бьет крупная дрожь. Собственная нагота показалась неправильной, позорной, словно она была в постели не с другом и давним возлюбленным, а с незнакомцем.
— Я тоже люблю тебя, Джи, — сказал Каррас и обнял ее, прижав крепко, но совершенно иначе, чем парой минут раньше. — Все в порядке, сердце мое. Забудь.
Свободной рукой он накинул на них обоих покрывало, и Джиад странным образом стало легче. Словно, не видя себя, она получила передышку, возможность очнуться от странного наваждения, кричавшего, что рядом с ней должен быть кто-то другой. А если не он — то никто!
— Так лучше? — снова тихо спросил Каррас. — Ну и все. Сейчас успокоишься и будем спать. Ох, Джи, ну что ты с собой делаешь?
— Ничего, — прошептала Джиад, все еще сотрясаясь от дрожи, будто в лихорадке. — Лил, я, правда, не понимаю…
— Неужели? — усмехнулся, судя по голосу, Каррас. — Хотя да, ты — можешь. А я вот понял уже давно. Надеялся, что ошибаюсь. Думал, заберу тебя побыстрее — и обойдется, переболеешь. А все-таки от себя не убежать.
— Что ты понял? — зло прошипела Джиад, отодвигаясь от него. — Что и когда?!
— Когда ты на нас наорала, — с тем же невыносимым ровным сочувствием в голосе сказал Лилайн. — Точнее — на него. Мне-то краешком досталось, для порядка, а вот ему… Джи, сердце мое, на того, кто тебе безразличен, так не злятся. Ни тогда, ни сегодня. Может, хватит себя обманывать? Или ты… Джи, ты хоть раз любила до этого урода Торвальда? Ты вообще знаешь, как оно бывает?
— Нет, — прошептала Джиад, не понимая, на какой вопрос отвечает. — Лил, все не так… Я не люблю его…
«Ложь», — подсказало что-то внутри нее очень ясно и холодно. Не посторонний голос божества или тщательно вложенной в Джиад храмовой мудрости, говорящей заученным языком сутр. Нет, это было то самое, что росло в ней, расправляло крылья, с болью и ликованием просясь, наконец, на волю. Это был ревущий голос потока, прорвавшего плотину, выстроенную из традиций стража и долга.
Много лет с самого раннего детства Джиад знала, что должна всегда держать лицо непроницаемым, а спину — прямой. Что любить ей позволено лишь до тех пор, пока это не мешает исполнению жреческого договора. Да и ненавидеть — тоже. Что за благодеяние, позволившее беспомощному подкидышу выжить, вырасти и обучиться воинскому искусству, за подобие семьи и ясную цель в жизни она с самого начала заплатит свободой, не позволяя себе испытывать чувства и не умея их испытывать.
Лилайн прав, откуда ей было знать, какой бывает любовь? Она любила Торвальда, но иначе. Светло, обреченно и самоотверженно, зная, что придет время — и ее возлюбленный принц отдаст руку и сердце другой, она же, храмовый страж, его щит и меч, может лишь надеяться остаться с ним рядом, хранить и беречь его. Да еще, может быть, на краденые осколки счастья, если Торвальд пожелает оставить ее любовницей. И она заранее смирялась с этим, убедив себя, что такова ее судьба. Судьба стража, чей долг превыше всего.
Но Лилайн и Алестар, каждый по-своему, изменили ее, заставили посмотреть иначе и на мир, и на себя, вытащили ее душу из плотного кокона самоотречения, который еще немного — и вместо надежного убежища стал бы могилой ее сердца. Лилайн помог ей поверить, что она желанна, достойна уважения и любви. Алестар стал ее бедой и проклятием, но его любовь оказалась тем лезвием, что окончательно вспороло этот тщательно сплетенный душой Джиад кокон, ранив ее больно, но не смертельно — и освободив.
И теперь плотина рухнула окончательно, так что Джиад захлебывалась в потоке никогда не испытываемых ею чувств и ощущений. Лилайн прав, откуда ей знать, как любить, выбирать и ревновать, если никогда не приходилась делать этого, да еще и одновременно! Как же слепа она была, убеждая себя, что обижается на Алестара лишь как на короля. Упорно пряталась в новую раковину долга и холодности, прикрываясь расследованием, желанием найти заговорщиков и помочь иреназе — да чем угодно, лишь бы скрыть от себя самой, что действительно чувствует.
О нет, это было настоящим! И долг, и сочувствие к обителям моря, и дружба с ними… Но с Алестаром все оказалось иначе. И теперь, больше не в силах себе лгать, отбросив остатки иллюзии, окончательно разрушенной словами Лилайна, она не знала, что делать, только понимала, что ее мир окончательно изменился, как и она сама, и уже никогда не станет таким, как раньше. Джиад по-прежнему доверяла Лилайну и любила его, но как верного друга и надежного соратника. Делить с ним постель она не могла, даже зная, что между ней и Алестаром не будет ничего. Все равно, что предать себя и оскорбить Лилайна с Алестаром — обоих разом. Глупо, больно и безнадежно… Ловушка, из которой Джиад не видела выхода.