Человечность

В полночь лейтенант закончил поиск и вернулся к бойцам. Приглушенный голос окликнул его:

— Лейтенант?

— Как вы тут — не уснули?

— Что вы, товарищ лейтенант, разве уснешь!

— Закурить нет?

— Некурящий. У пулеметчиков, наверное, есть, пойду спрошу.

— Не надо. Вот, черти, разыгрались, — с одобрением проговорил лейтенант переобуваясь. — Ты, Шуриков, до войны кем был?

— Да никем, в колхозе работал.

Вставая, лейтенант оперся о плечо Шурикова, неокрепшее мальчишеское плечо. Кольнуло горькое чувство: жаль таких вот ребят, а чем тут все кончится, неизвестно.

— Собирай своих, будем выходить. Держись за разведчиками и чтобы тихо, понял? В случае чего огонь с хода.

— Понятно, товарищ лейтенант. Наши, наверное, переправляются…

В землю врезалась горсть пуль. Возьми пулеметчик чуть в сторону — попал бы в самый раз. Фролов выругался. С высоты плеснула ответная очередь, еще одна. Подбежали пулеметчики.

— Патроны поберег бы, Седой, разошелся очень. Закурить нет? — Лейтенант закурил, прикрывшись плащ-палаткой.

Луна скрывалась за облаками. Потемнело.

— Готов, Шуриков?

— Собрались, товарищ лейтенант.

— Ну, не растягиваться.

Вниз по склону ступали след в след, внизу поползли, потом двое передних отделились от остальных, исчезли в темноте. Через несколько долгих минут донесся тихий свист.

Лейтенант встал, за ним встали все двадцать человек. Минут пять шли тихо, пока их не окликнул часовой. В ответ сыпанули автоматные очереди.

— Не задерживаться! — Фролов бежал прямо на заметавшиеся впереди фигуры.

Крики, пальба и гранатные разрывы спугнули ночь. Фролов увлекал бойцов дальше и дальше. Степь позади была залита светом.

В овражке он подождал задних. Не хватало пулеметного расчета, трех разведчиков и Шурикова.

— Кто видел, что с ними?

— Двоих наповал…

Шуриков около меня был…

— А пулеметчики?

Постепенно прояснялась картина: огонь слева был плотнее, и пулеметчики прикрыли группу. Лейтенант припомнил жесткие очереди влево. Они неслись над степью, перерезая беспорядочные трассы немцев. Как же фамилии тех ребят? Один — Серегин, а другого никто, наверное, и не узнает. Запыхавшись, подбежал Шуриков.

— Товарищ лейтенант, там ребята остались, пулеметчики! Как же это?..

— Они свое сделали… Ну, пошли.

9

НЕИЗВЕСТНЫЙ ДОН

Ракеты позади вспыхивали уже на кромке горизонта. Полковой комиссар остановил роты. Две группы автоматчиков ушли вперед разведать подступы к реке. С одной отправился старший лейтенант Савельев, с другой — Семен Карпов.

Земля остывала от дневного жара, небосвод затягивало облаками. Там, откуда пришел отряд, вверх взлетали светляки пуль — звук приходил намного позже, словно существовал отдельно от выстрелов. Минуты бежали. Красноармейцы боролись со сном, ждали команды вперед. Все помнили: тишиной, передышкой и близкой переправой отряд был обязан лейтенанту Фролову и его людям.

Вышегор выставил охранение, вернулся в лощину и здесь наткнулся на Лагина, Ляликова и Малинина.

— Почему без пулемета?

— Пулеметчикам передали, они лучше…

— Где?!

У «максима» по-хозяйски расположились двое не знакомых Вышегору красноармейцев. Он прислушался к их разговору.

— Гильзоизвлекатель не потерял?

— Со мной — куда денется! Ты воды у кожух долить не забудь, как до Дону будем.

Третий красноармеец молча сидел сбоку.

— Вы из какой части?

Красноармеец поднял худощавое лицо:

— Из семнадцатого мы, отдельного, из пульроты.

— А где ваш пулемет?

— Да известно где — бросили, повредило в бомбежку.

— Кадровики?

— Кто ж еще — собрались до дому, а тут война. «Максимку» мы сами у хлопцев взяли. Не дело так с ним обращаться: в песке, замок не протерт, и воды немае…

Пулемет был в надежных руках. Эти люди даже не подумали, что теперь им надо будет переправляться через Дон с тяжелой машиной: рады ей, как старому другу.

— Лагин, будете со мной.

— Есть!

Савельев прислал связных: путь свободен! Берег реки пологий, переправочных средств вблизи нет. От Семена Карпова вестей не было — по его следам ушла новая группа. Было по-прежнему тихо, лишь затерявшись высоко в черном небе, куда-то летел самолет.

И вдруг в тишине яростно стеганула автоматная очередь.

Жомов был рад, что с ним Семен Карпов, — от этого и опасность казалась меньше. Разведчики миновали полоску поля, вступили в лесок. Место на опушке Карпов отметил ветками, чтобы не сбиться с тропинки на обратном пути.

Лесок редел, потянуло прохладой. Карпов перебежал от куста к кусту и замер: перед ним темнел пушечный ствол и неподвижная человеческая фигура. Сбоку — провал в земле. Блиндаж. Все было изрыто кругом.

Разведчики попали в расположение артиллерийской батареи. Часовой не поднимал тревоги — быть может, принял шелест листьев за каприз ветра? Но вот фигура ожила, качнулась к Семену.

Опять подуло — кусты задышали тревожно и предостерегающе.

Солдат отвел ветвь, отдернул руку и похолодевшим телом рухнул на невыносимо горячие шары огня, разорвавшие ему грудь.

Ночь взорвалась. Залаяли голоса, затопали сапоги, заплясали огни.

Семен отбежал назад и остановился: внезапная слабость сковала ему тело, ноги обмякли. Уже лежа на земле, он попытался понять, что произошло, но боль заслонила звуки и притупила мысли. Он так и не догадался, что пуля попала ему в сердце.

Жомов пробежал мимо знака, оставленного на опушке Семеном. Когда он понял это, навстречу грохнули выстрелы. Лес глядел на него огромной черно-желтой пастью. Жомов в отчаянии полоснул по ней длинной-длинной очередью и бросился в поле. Здесь его обожгла боль. Он упал, пополз. Каждое движение отдавалось болью, глаза заволок туман, пропала мысль, все пропало. Жомову стало обидно до слез. Он собрался с силами и крикнул так громко, как мог, — ему отозвалось эхо, долгое и звонкое…

Жомов лежал, запрокинув голову, широко открыв глаза. Губы у него беззвучно дрогнули и застыли.

Луна больше не показывалась.

Дон. Красноармейцы пили пригоршнями, пили из касок, споласкивали лица. А как много высыпало на берег: целый батальон! Он отовсюду набирался по капле и вот потоком скатился к Дону.

Река напоила людей, успокоила их разгоряченные тела и тут же встала перед ними безмолвной и опасной преградой. На берегу — ничего, кроме лозы. Люди связывали с Доном слишком много надежд и теперь были будто обмануты им.

Здесь, на берегу, полковой комиссар остро почувствовал, как нелегко быть командиром. Он боялся, что красноармейцы заметят его бессилие, и тогда случится непоправимое: кто может плыть, бросится в воду…

— Товарищ полковой комиссар, половину людей лучше поставить в охранение!

Храпов понял, почему Вышегор предложил это: чтобы занять бойцов, не дать им в растерянности топтаться на берегу.

— Да-да… Босых, еще одну роту в охранение!

Босых повел красноармейцев. Шли неохотно, оглядывались: а как с переправой?

Вдали засветилось небо, забухали разрывы. Левее охранения изредка вспыхивали ракеты, пулеметчик не спеша отбивал «чечетку»: та-та, та-та-та.

Наконец, томительная неизвестность кончилась: по цепи передали, что обнаружена линия телеграфных столбов.

Саша Лагин лежал в цепи. Говорить не хотелось. Не хотелось возвращаться к одному и тому же — к переправе. Мысль искала какую-то нервущуюся нить… И за Доном будут бои и еще на многих реках и переправах. Придется отвоевывать села, города, тысячекилометровые пространства у тех самых немцев, которые вот-вот нагрянут сюда. Это и есть простая истина, ради которой они лежали в охранении. Уходить-то, собственно, некуда и рассчитывать на лучшее место нечего: там будет так же… Пока идет война, все это будет повторяться. Где сейчас ты, тут и твое место. Женька Крылов сказал бы: «Не считай лесом лишь тот лес, который за лесом…» Женька-романтик умел говорить мудрые слова. Однажды он пожелал: «Хорошо бы испытать все, понимаешь, буквально все, а потом встретиться, через много лет». Он как в воду смотрел…