Человечность

Батальон шел на гудящий запад, а гул тоже надвигался ближе, накрывал, огибал, обволакивал колонну. Солнце уже скрывалось за деревьями, небо успокаивалось, заканчивался долгий день. Завтра вместе с новым солнцем перед бывшими десантниками взойдет будущее, он весь уже был устремлен в него.

Гул затихал, успокаивалось небо. Батальон ручьем стекался на поляну, у края которой высился на коне старший политрук Миронов. Роты сплошной массой людей надвинулись на него. Что случилось?

Комиссар поднял руку. Стало неестественно тихо, и в тишине до слуха долетел затихающий гул. Там, где догорал закат, урчали танковые моторы, непроницаемой завесой висела пыль.

— Товарищи, мы в окружении! Переправа через Дон захвачена противником, связь со штабом полка прервана!

Глухой шум пронесся по поляне и умолк. Сотни глаз смотрели на комиссара. В нем сейчас воплощалась воля, разум и честь батальона, их собственная честь. И их жизнь зависела от него так же, как и его жизнь и честь зависели от стоящих перед ним бойцов.

— Никакой паники, товарищи… десантники! До подхода наших частей станем здесь. Ни шагу назад!

Глухой шум, как порыв ветра, опять пробежал по поляне. На лицах застыла тревога: добровольцы были готовы к чему угодно, только не к э т ом у, не к окружению.

— Ну, родной, капут… — проговорил Ломатин. Его усталый тон болью отозвался в Женьке Крылове, но тут же все в нем запротестовало, хотя Ломатин сказал страшную правду. Батальон нельзя загнать в ловушку! Батальон — это сотни парней, стоящих плечом к плечу!

Комиссар опять поднял руку, и роты послушно затихли.

— Кто добровольно отыщет штаб полка?

— Я! — мгновенно отозвалось неподалеку, и Крылов не смог бы сказать, кто ответил комиссару. Кто-то справа или слева от него. Он пытался определить кто, будто сейчас это было самое главное. Товарищи расступались перед ним, он все ближе подходил к комиссару, так и не узнав, кто же сказал «я». Но комиссар смотрел на него, ждал именно его.

— Крылов? Верхом можешь?

— Да!

Комиссар соскочил с коня и передал Крылову повод:

— Знаешь, на что идешь?

— Знаю.

— Туда, — комиссар показал рукой, — запоминай дорогу, будь осторожен. Тебя ждет батальон.

Крылова обдало теплом сурового и нежного комиссарова взгляда. А за комиссаром молча стояли товарищи и ближе всех — напряженная, насторожившаяся фигура Саши, готового, казалось, перехватить у Крылова повод. И Седой стоял рядом и тоже готов был перехватить повод, но комиссар смотрел только на Крылова.

— Ну, иди…

Крылов вскочил в седло, конь рывком взял с места. С полминуты Женька слышал позади себя голоса командиров и говор товарищей. Потом конь вынес его из леса. Забирая влево, Женька поскакал вдоль опушки, а перед глазами у него все еще стояли комиссар, Саша, Седой, Грачев…

Смеркалось. Лес остался позади, конь мчался вдоль редеющих кустов. Придержав коня, Крылов пересек неглубокую лощину, наверху снова пустил его вскачь.

— Стой! — на пути выросла темная фигура, конь шарахнулся в сторону. Крылов натянул поводья, конь встал на дыбы. В тот же миг взвилась ракета — Крылов узнал разведчика Шубейко.

— Куда прешь? Немцы!

— Где штаб полка?! — крикнул Крылов, преодолевая жгучий страх и желание спрыгнуть с коня, прильнуть телом к спасительной земле.

— Крылов, прыгай! Убьют! — предупредил Шубейко.

— Где штаб?! — Крылова пригнуло к холке коня вихревой пулеметной очередью. Конь заржал, Крылов еле удержался в седле.

Ракеты, обгоняя одна другую, перегородили ему дорогу. Уходя от слепящего света, он взял в сторону. Испуг постепенно проходил. Крылов заметил впереди полосу кустов и погнал коня так быстро, как только мог. Тишина успокаивала, сулила надежду.

— Хальт! Генук![2]

Яркий свет ударил в лицо, на Крылова со страшной быстротой надвигались посеребренные ракетой танки. Длинная прерывистая нить огня ослепила его. Он почувствовал, как содрогнулся, разом обмяк комиссаров конь. Потом Крылов летел, ничего не ощущая, пока каменная земля не вжала его в себя, не ударила тяжело и беспощадно.

Ночное небо вскипало ракетными всполохами, метрах в трех от Женьки Крылова, подогнув передние ноги, лежал взмыленный конь. Из глаза у него выкатывалась большая, как орех, слеза. Все было нереально: искусственный свет, умирающий конь, неестественно веселый смех вокруг Крылова, воздух, насыщенный незнакомыми запахами, и невероятная КрБтрштапЕрэакеюся в этот мир. Но подкованный гвоздями сапог был настоящий. Женька Крылов ощутил толчок, потом взглянул на коня. Слеза стянулась в узелок и покатилась вниз, словно прощаясь с Крыловым и передавая ему последний привет от комиссара. Конь повалился на бок, а Женька Крылов закрыл глаза.

Книга вторая. ЛЕГЕНДА О ДЕСАНТНОМ БАТАЛЬОНЕ

1

ТВОЕ СЛОВО, КОМИССАР!

Комиссар батальона добровольцев старший политрук Миронов жесточайшим судом судил себя самого, а в это время на него смотрели сотни взволнованных глаз и ждали, что он им скажет, что предложит, куда их поведет, и эти доверенные и доверившиеся ему люди были его молчаливыми судьями, потому что верили в него, а он завел их в тупик.

Его честь незапятнана: батальон встал перед врагом и вскоре вступит в бой, и он, комиссар, будет в ряду бойцов. Он разделит участь батальона, выполнит приказ, не сделает ни шагу назад. Никто не упрекнет его в малодушии, не скажет, что он не исполнил свой долг. Но совесть… Она жгла ему грудь. Ничто не оправдает его перед этими людьми. Все ли он сделал, исполняя приказ? Так ли надо было выполнить приказ?

Он вел батальон ускоренным шагом, а слева и справа от него уходили в степь другие батальоны. У них был то же приказ: преградить путь врагу, врыться в землю и стоять насмерть, соединив фланги в одну сплошную линию окопов. Но где будет эта линия, никто не знал. Именно здесь начиналась беда. Не командиры батальонов выбирали рубеж для встречи врага — этот рубеж намечался в зависимости от инициативы противника. Они рассчитывали с хода создать линию обороны, несмотря на то, что враг развил наступление, которое можно было остановить лишь на выгодных, заблаговременно подготовленных для обороны позициях… Разве комиссар не знал этого? Знал… А он увел батальон в степь. Он вел его по всем правилам военной науки, выставив впереди головную походную заставу, а на флангах и с тыла — охранение. Но достаточно ли было этих мер? Батальон увяз в степи, вокруг него захлестнулась петля; утрачена связь не только со штабом полка, но и с соседними батальонами. Весь боезапас состоял из патронов и противопехотных гранат. Не было противотанковых орудий, противотанковых ружей, противотанковых гранат. Были ротные и батальонные минометы, но минометчики израсходуют свои боеприпасы за несколько минут… Кто в этом виноват? Он, комиссар. Он не имел права сделать ни шага назад, но он обязан сохранить батальон или хотя бы часть его. Он должен сделать все возможное и невозможное, чтобы спасти людей. Куда он послал Крылова? К чему такая торопливость? Его совесть неспокойна, потому что он — и никто другой — завел этих парней в тупик. Теперь оставалось одно: окружить себя огненным кольцом и ждать вестей от разведки и сйртсу. Крыл себя, но он не был виноват в том, что случилось. Привыкнув брать ответственность на себя, он поступил так и сейчас. Все, что произошло, и должно было произойти так, а не иначе, и если бы рядом находился комбат, от его присутствия ничего не изменилось бы, потому что сам марш полка за Дон с самого начала обрекал батальоны на гибель. Повинны в этом были не только высокие штабы, так торопливо пославшие полк вперед. Трагически складывалась обстановка на фронте, который фактически был открыт для гитлеровских полчищ. Все заслоны были смяты артиллерией и танками, разрушены бомбардировками с воздуха, связи между не успевающими выходить из окружения частями и подразделениями не существовало, времени оглядеться не было, а бывшие десантники ждали приказа, чтобы пойти вперед, и их послали, чтобы выяснить, наконец, обстановку и выиграть время, хотя сделать все это можно было не совершая этот трагический марш. Полк был отсечен от Дона еще утром, а батальоны продолжали уходить в степь…

2

Окрик часового: «Стой! Стреляю!»