Человечность

Ребята не видели, как уходил Боровичок, а вот как уйдет Вышегор, они сами не хотели бы увидеть.

На место Боровичка Курочкин привел старшего сержанта Дрожжина. Новому помкомвзвода было лет тридцать. Он пришел с тощим вещмешком за спиной, карабином на плече и саперной лопаткой на боку. Ни каски, ни противогаза, ни шинели у него не было.

— Тебя — как? — спросил он, прислонив карабин к плетню и не спеша снимая вещевой мешок. Фигура у него была тяжелая, внушительная, движения неторопливые, кудрявые волосы длиннее, чем полагалось по армейскому уставу, щеки заросли щетиной.

— Красноармеец Крылов, товарищ старший сержант!

— Что — побреемся? — Дрожжин достал из вещмешка бритву, мыло, кружку и помазок.

— Я еще подожду.

— Ну-ну, а мне, брат, уж нельзя, — он зачерпнул воды из ведра, стоявшего на краю колодца, и принялся помазком взбивать мыльную пену. — Четыре дня не брился.

Вдали загудело. Крылов не придал значения этому гулу и разглядывал старшего сержанта, который все больше нравился ему. Рука помкомвзвода помешивала в кружке уже как-то по-иному, словно он забыл о помазке и мыле. Уловив эту перемену в Дрожжине, Крылов невольно насторожился, вслушиваясь в неровный низкий гул.

— Всем замаскироваться! — неожиданно крикнул старший сержант. Этот резкий повелительный тон стер с его лица недавнее спокойствие. — Укрыться в тени плетней и под деревьями! Не бегать, не двигаться!

Над горизонтом появилось восемь коротких штрихов. Они наплывали на хутор, увеличивались в размерах. «Юнкерсы!» — определил Крылов. — Точь-в-точь, как на плакате…»

«Юнкерсы» проплыли над хутором и повисли над железнодорожной насыпью. Они напоминали больших желтобрюхих стервятников, что-то высматривающих внизу. А земля молчала, и это затянувшееся напряженное ожидание вызвало у Женьки Крылова непривычно острую тревогу. «Так вот как это бывает, сейчас начнут…»

Округа вздрогнула: звонко, яростно, открыто ударили зенитки. Женька не знал, что от их выстрелов так сотрясается воздух и так отдает в земле. «Вот это ребята, — позавидовал он, — не испугались…» Если бы у него был такой же фронтовой опыт, как у старшего сержанта Дрожжина, то он заметил бы, что зенитчики били слишком торопливо и что опытный наводчик вряд ли промахнулся бы, целясь в такие удобные мишени. Ну а если бы Женька мог взглянуть на смелых зенитчиков, то у крайнего орудия увидел бы девушку — светловолосую, с короткой прической, с огрубевшей от мужской работы маленькой рукой, с большими, потемневшими от волнения глазами, — увидел бы Галю…

Самолеты отлетели от станции и теперь кружили над хутором — зенитки не доставали их здесь. Подавленный назойливым гулом, Женька лежал не шевелясь. Лишь немного привыкнув к самолетам, он перевел взгляд на старшего сержанта. Тот был уже… наполовину выбрит. Левой рукой он слегка оттягивал кожу, а правой, с бритвой, неторопливо водил сверху вниз. Этот домашний тон отрезвил Женьку, стряхнул с него оцепенение.

— Ну как, брат, — ничего? Вот я и помолодел, — не дождавшись ответа, добавил Дрожжин.

Самолеты обогнули станцию и полетели вдоль железнодорожного полотна по направлению к Сталинграду.

— А вы были на фронте? — спросил Женька, обрадовавшись тишине и сознавая наивность своего вопроса.

— Я и сейчас на фронте. А ты?

— Еще не знаю…

— Это ничего, пройдет, — старший сержант довершил разгром Женьки. — Полей-ка мне, отмываться буду.

Женька поспешил к колодцу.

Вскоре взвод пополнился также тремя отделенными, выпускниками полковой школы. На место Боровичка прибыли четверо.

К полудню поступили вести с фронта: из степи в одиночку, по двое, группами потянулись красноармейцы, запыленные, усталые, небритые, разных возрастов. Ребята с почтительной робостью смотрели на них. Один Переводов не лез за словом в карман.

— Откуда бредете, землячки?

Глядя на этого желторотого птенца с новенькой снайперской винтовкой, фронтовики улыбались, шли дальше или на ходу вступали в разговор.

— От тещи, блины ели!

— Ну как — порядочек? — не сдавался Переводов.

— И тебе осталось!

Проходили двое без касок — одному лет двадцать пять, другом под сорок.

— На восток наступаем, служивые? — начинал Переводов.

— А вы для чего? Ребята молодые — соки свежие, вы им дадите! — Фронтовики, что-то сказав друг другу, весело засмеялись.

Подошел высокий пехотинец средних лет.

— Нет ли водички, хлопцы?

Он взял флягу, долго, с наслаждением пил.

— Как там? Далеко фронт? Куда идете? — его засыпали вопросами. Он отдал флягу, закурил.

— Прет танками, а хуже всего — минометы: лупят в каждый окоп.

— Далеко до него?

— За Доном. Мы — последние. Спасибо за воду и табак. Пошел.

Вскинув на плечо винтовку, он зашагал по дороге к станции.

Курочкин вывел взвод за огороды, приказал окопаться и ушел.

Добровольцы понимали, что здесь — не передовая, и лениво ударяли лопатками в окаменевшую от засухи землю. Пахло полынью, степь впереди была совсем пуста. «Мы — последние…» — не выходило у всех из головы.

К вечеру загудели две «тридцатьчетверки». На башне сидел запыленный танкист. Машины неторопливо скрылись за домами, а в воздухе повисла плотная завеса пыли.

Люди на окраине словно окунулись в безмолвие. Ушло последнее, что разделяло немцев и бывших десантников. Совинформбюро, наверное, передаст: «В районе Сталинграда наши части продолжали отходить на восток…» Обыкновенная жизнь отодвинулась за железнодорожную станцию, впереди была ничейная земля. Неизвестность угнетала добровольцев: забыли, что ли, о них? Ни начальства, ни кухни. Хорошо было в Раменском, все вовремя: занятия, обед, отдых…

8

ЧЕГО НЕ ЗНАЛ СОЛДАТ

Что рядовому казалось странным и необъяснимым, на деле было следствием конкретных обстоятельств. Преобразование авиадесантного корпуса в стрелковую дивизию не сводилось к простому переименованию. Корпус предназначался для боевых действий в тылу у противника. Там на первый план выдвигался скоростной маневр, обеспечивающий внезапность ударов по врагу, а основной ударной силой был десантник-автоматчик. Тылов у него не существовало, все свое вооружение он нес на себе: автомат, пулемет, ротный и батальонный минометы. Обозы и тяжелое вооружение только ослабили бы маневренность авиадесантной бригады. Стрелковая дивизия предназначалась для боевых действий на фронте — против артиллерии, танков, самолетов, против хорошо обученной и дисциплинированной пехоты. Надо было оснастить бывший авиадесантный корпус тяжелым вооружением, обеспечить сложной системой тыловых вспомогательных служб, реорганизовать штабную работу, фактически заново наладить взаимодействие частей и подразделений. В итоге дивизия утрачивала подвижность авиадесантного корпуса, но приобретала способность вести позиционные бои с противником. Силу дивизии во многом определяла жизнедеятельность ее тылов, обеспечивающих передний край людьми. Чтобы перестроить авиадесантный корпус в стрелковую дивизию, требовалась не только энергичная деятельность штабов и армейских служб — необходимо было время, а его не хватало. Гитлеровские танки катились по донским степям, близился критический момент войны, и формирование дивизии совершалось на ходу, на колесах. Одна лишь переброска ее из-под Москвы к Сталинграду представляла собой сложную задачу. Легче было отправить личный состав, но непросто было поднять тылы. Передовые батальоны уже достигли конечного пункта, а тылы лишь формировались и готовились в путь. Тем временем гитлеровские части безостановочно приближались к Дону, и фронт здесь фактически был открыт. Остановить их могли только десантные батальоны, но они еще не двигались с места, потому что не было тылов, полковой артиллерии, противотанковых ружей и противотанковых гранат, недоставало боеприпасов и младших командиров.

Рядовой Крылов не знал этого. Его угнетала неизвестность и непонятное бездействие, он ждал кухню, которой все не было, хотя близился вечер. Не знал он также, что вскоре пулемет у него заберут в формирующуюся на ходу пулеметно-автоматную роту, для которой недоставало… шум вдали: