Человечность

Так и прилепилось к Ушкину это «Василь Тимофеич» и вскоре распространилось по батарее, дошло до комбата и писаря Сударева, который, отбирая для расчета письма, как-то сказал: «Тебе, Крылов, нет, только Василию Тимофеевичу».

Сам Ушкин хладнокровно воспринял собственную популярность.

Воспользовавшись дневной передышкой, Крылов отрегулировал наводку орудия. Все по очереди заглянули в ствол и в панораму. «Как в аптеке!» — похвалил Гришкин. «Ничего», — согласился Вилов. Василь Тимофеич молча шмыгнул носом. «Закрепляй», — одобрил Костромин.

В расчете опять было шестеро.

Из Брянска пришло письмо, в четырехугольном конверте. На половинке листа было несколько строк:

«Уважаемый товарищ Крылов!

Выяснить местонахождение бывшей партизанки Ольги Владимировны Кудиновой в настоящее время не представляется возможным. Как только закончим учет, постараемся дать Вам более конкретный ответ.

Ответственный за учет личного состава партизанских отрядов…»

А Старая Буда молчала, словно там никого не было в живых.

Противотанковую батарею переправили на плацдарм за Сожем.

Сколько потребовалось бы обыкновенных недель, чтобы пережить то, что испытали за семь суток солдаты на клочке присожской земли? Да и был ли соответствующий эквивалент тому, что коротко определялось словом «плацдарм»?

Сначала орудия поставили на берегу, у воды. Здесь был песок, и окопы не выдерживали близких разрывов, рушились, превращались в неглубокие песчаные ямки, в которых невозможно было укрыться. Тогда копали в другом месте, а еще через час-два снова брались за лопатки. Немцы непрерывно били по штурмовому мостику, вой, свист и грохот не затихали ни на минуту, в воздухе висела пороховая гарь, смешанная с запахами крови и разлагающихся трупов. Неутомимая мельница войны работала круглосуточно, но плацдарм держался. Пехота и артиллерийские разведчики намертво врылись в землю, каждый метр которой был начинен жизнью и смертью.

Побывав на огневых, комбат перебросил орудия к траншее пехоты, где был твердый грунт. Немецкая траншея располагалась не далее ста метров отсюда, и основная лавина мин и снарядов проносилась теперь над головами сорокапятчиков к переправе. Но здесь каждая пядь земли была пристреляна снайперами, пулеметы секли не переставая, и малейшая неосторожность вела к смерти.

Укрывшись за щитком орудия, Крылов рассматривал в панораму вражескую траншею. По краям пойменного луга начинался невысокий, ровный, будто специально насыпанный и отглаженный косогор. На этой естественной насыпи, среди сосен и берез, вытянулась линия немецкой обороны. Все было скрыто под землей, под настилами, под накатами, щели амбразур оплетены сосновыми жердинами, в темных бойницах затаились пулеметные, винтовочные и автоматные стволы.

Ушкин и Вилов тоже разглядывали немецкую траншею, для них на войне было еще много секретов.

— Лупанем? — храбрился Вилов.

— Успеем, — возражал Костромин. — Кто сегодня за ужином?

При этом вопросе всех охватывало беспокойство. Идти надо было к переправе, там утром и вечером сорокапятчиков ждали повар Земченко и писарь Сударев. Слыша вой приближающегося снаряда, солдат, свободный от ноши, плюхнется на землю как придется, а с ведром нет-нет да и помедлит, подумает, как бы не разлить суп, уберечь его от падающей сверху земли, но эти-то мгновенья, отвлекающие внимание солдата от летящего снаряда, и могли быть роковыми. Пересечь плацдарм с ведром и котелком в руках было непросто.

Как наводчик Крылов оставался у орудия — Костромин посылал на берег Гришкина, Вилова и Ушкина. Всякий раз, когда очередной носильщик возвращался назад, у остальных отлегало от сердца.

— Письмо, старший сержант! — радуясь, что вернулся, сообщал Вилов, будто письмо было самым важным из того, что он пережил, или: «С тушонкой!» — оповещал Ушкин, расставшись со своей привычной молчаливостью.

Пятеро ели из ведра. Гришкин интересовался:

— Как поляну-то проскочил?

— Чуть не накрылся, — Василь Тимофеич усваивал фронтовой лексикон.

В центре плацдарма было неровное, голое, почерневшее от воронок место, на котором не успевали убирать трупы.

С каждым днем над плацдармом все гуще летели мины и снаряды. Это означало, что решающие события близились.

15

ЛЮДИ НА ПЛАЦДАРМЕ

Снаряды летели один за другим и яростно разрывались, взметая вверх землю, кусты и деревья. Потом наступала десятиминутная пауза, во время которой саперы работали без помех.

Саша Лагин со своим взводом заготавливал бревна для мостового настила. Саперы валили сосны, разрезали на трехметровые куски, обрабатывали топорами и несли к переправе.

Работу закончили засветло. Саша присел на бревно, свернул цигарку.

— Густо сыпет… — проговорил, закуривая, сержант Митяев.

— Интересно, а в штабе полка — так же? — спросил сапер из новеньких.

— Не знаю.

— А далеко отсюда до него?

— Километра два-три.

— Далеко. А до штаба дивизии?

— Пожалуй, километров восемь-десять…

— А до штаба армии? — удивлялся новичок.

— Как до твоей тещи! — усмехнулся Митяев. — Ты еще спроси, будут ли на ужин блины.

Солнце скрывалось за деревьями. Урча подъезжали машины с понтонами. Головную тут же разнесло тяжелым снарядом: прямое попадание. Следующая за ней машина обогнула воронку, сползла к реке. Солдаты быстро спустили понтон на воду. Монтаж моста начался.

В небе снова тоскливо завыли снаряды.

— Начали! — сказал Саша вставая.

Снаряды разрывались со злобным придыханием, будто на своем грохочущем языке повторяли: «Та-ак!.. Та-ак!..», но саперы уже не имели права обращать внимание на артобстрел. Им теперь предстояло находиться на мосту до тех пор, пока не перестанет существовать плацдарм.

Ряд понтонов удлинялся. Скоро их поставят поперек реки, и мост будет готов. Саперы Саши Лагина укладывали настил.

Немцы били и били по площадям.

Связь опять прервалась. Капитан Колесов выругался не то на артогонь, не то на связистов. Днем убило троих — еще день-два, и не останется ни одного, хоть сам беги по нитке.

В трубке захрипело, защелкало, закашляло.

— Шарынин! Уснул, что ли? Шарынин? Алло!..

Связи не было.

— Пойду сам, — предложил лейтенант Якушкин, исполнявший обязанности начальника штаба.

— Сам, сам!.. — кипел Колесов. — А потом прикажешь мне? Сержант, душу из тебя вон, но чтобы связь была!

Сержант ушел. Колесов смахнул с себя раздражение, успокоился.

— Ладно, ступай, Якушкин, а то этих паутинщиков не дождешься. Скажешь Шарынину, чтобы уплотнил людей, как только подойдут ударные роты. Подожди, ты… поостерегись, горячая голова.

Якушкин побежал к переправе. Саперы монтировали мост, из воды то близко, то дальше взлетали белесые столбы.

Лейтенант перебрался на другой берег по штурмовому мостику и, не задерживаясь, поспешил дальше. Он не раз бывал здесь и хорошо знал плацдарменный пятачок.

В центре — изрытая снарядами поляна. Поначалу здесь хотели оборудовать капэ батальона и санитарный пункт. Блиндажи даже не успели закончить, когда их разметало снарядами.

Якушкин быстро пересек это место, дальше, мимо кустов, пошел не спеша, спрыгнул в траншею и лицом к лицу столкнулся с Лидой Суслиной.

— Ты? Ты почему здесь?

— А ты почему? — устало ответила она. Встреча с Якушкиным обрадовала ее.

— Тебе же русским языком было сказано, чтобы оставалась на том берегу! Здесь без тебя обойдутся!

— Не говори глупостей, Якушкин, — сказала она и непроизвольно вздрогнула, пригнулась: над бруствером бешено пронеслась пулеметная очередь.

— Я к Шарынину, я сейчас вернусь! Сиди на месте, без меня ни шагу. Слышишь? Ни шагу!..

— Слышу. Ванечка, слышу. Я посижу.

Якушкин вернулся минут через пятнадцать. Лида сидя спала. Он разбудил ее, они выбрались из траншеи. Вслед за ними к переправе за ужином пошли трое солдат.