Страница 3 из 21
– Не знаешь, Аристарх, ничего и судить берешься. Зерно долговое, можно сказать, выбил с кровью. Неровен час отобьют по дороге. Тут государева защита нужна – стрельцы.
– Видишь, Пахомий уперся, не хочет никакой подработки.
– Эх, ты, наобещал и в кусты. А я ведь хотел тебя в долю звать на плавильную печь.
– Ежели дело справное с плавильной печью, то поучаствую.
– Ну тогда слушай. Поставил я в своем Алтуфьеве печь плавильную. Хотел начать производство медных пуговиц. Ан нет, печь ставили одни мастера, а плавить они не могут, другие нужны. Материал для плавки тоже денег стоит, печь дровами не натопишь, уголь нужен. Посчитал и вышло в копеечку, одному не потянуть.
– Понимаю, тебе деньги нужны.
– Ты дослушай, потом вопросы задавай. На постройку печи я потратился, а другое ты оплатишь и все затраты окупятся за месяц.
– Боишься рисковать своими деньгами и дураков ищешь типа меня?
– Говорю, за месяц окупится. А дураков, как ты считаешь, у меня очередь стоит. Двое соседей просятся.
– Так и работай с соседями.
– Я их плохо знаю, с тобой мы уже были в общем деле. Помоги мне с перевозкой зерна и считай, ты сделал свой взнос.
Пахомий не стал дожидаться ответа и понял одно, его хотят подписать под охрану обоза, а обоз уворованный. И с пуговицами полные непонятки. Утром Пахом оставил за себя старшого и помчался домой.
Марфа и испугалась, и обрадовалась мужу. Сели на лавку, и женщина заторопилась выложить накопившиеся новости. Они оказались огорчительными. После всего случившегося стрельцы разделились на группы. Боевое братство, традиции, неписанные правила взаимовыручки растерялись и ушли в небытие, будто ничего и не было. Одни присягнули на верность Милославским и получили расположение Софьи, другие хотели было встать за Нарышкиных, но те отвернулись от стрельцов, а назад уже дороги им не было. Третьи вовсе расхотели служить и шатались в поисках добычи. Нашлись и такие, которые писали доносы, распространяли слухи о своих бывших товарищах. Царила общая подозрительность и разобщенность.
Утро вступало в свои права. Муж и жена снова принялись обсуждать положение дел.
– Сдается мне, что уходить тебе, Пахомушка, надобно из Стрелецкого приказа. Уходить надобно по увечью. Помнишь, как тебя в прошлом годе ранили в ногу. Ох, я тогда с тобой намучалась. Сдается, что другая женщина хоть трижды золотая не справилась бы.
– Ты, Марфа, себя не захваливай. Согласен я.
– Придется полежать седмицу, другую.
– Это можно, – сказал Пахом и его лицо приняло блаженное выражение, – только сперва молодцов от купца Мартынова отзову. Из-за последних событий мыслишка у меня зародилась.
– Твои придумки обсудим после. Пока готовься детям на свою ногу жаловаться. Поди уж скоро выйдут к нам после сна.
Слух о том, что Пахом Коробков занемог, что может вовсе в строй не вернуться, уйти из стрельцов по увечью, разнесся по Слободе моментально. Уже к полудню пожаловал Севастьян. Сокрушался, приговаривал, давал обещания. Потом перешел к интересу о купце Мартынове. Пахом поведал обо всем, что связывалось с поиском воровской ватаги и попросил в этот же день отозвать молодцов из купеческой усадьбы, ибо без него молодым стрельцам с татью не сладить. Потом Пахом стал интересоваться стрельцами, которые присягнули на верность царевне Софье. Севастьян встал, опустил голову, махнул рукой и пошел прочь без всякого прощевания.
Царевна Софья Алексеевна отдала бы многое за свое появление на свет Божий в мужском обличии. Тогда царский трон безоговорочно принадлежал бы ей и все мечты о будущем стали явью. Хотя теперь, отвоевав статус регентши, она все одно оказалась очень близко к воплощению своей мечты.
Советником, другом и любовником царевны был князь Голицын Василий Васильевич, образованнейший человек, автор и инициатор реформ, дипломат и военачальник. Московский дом князя иноземцы считали лучшим во всей Европе. В огромных залах простенки между окнами были заставлены зеркалами, на стенах висели картины, портреты правителей России и иноземных государств; в золоченных рамах красовались немецкие географические карты; множество часов; термометр искусной работы. В библиотеке стояли рукописные и печатные книги на русском, польском и немецком языках. Дом Голицына являлся местом встречи иноземцев из числа дипломатов и почетных гостей Москвы.
Голицын проявлял заинтересованность в сосредоточении полноты власти в руках Софьи Алексеевны. Он осознавал, что опора для ее трона спрятана среди Стрелецких приказов. Именно там следовало искать людей надежных, верных и храбрых. Однажды они уже доказали царевне свою значимость. Стрельцы, закаленные в боях, знающие ратное дело и в одиночном противостоянии спуску никому не дадут. Но тут нужен особый подход в оценке каждого. Алчущих денег надобно обходить стороной. Страшны дураки и легко возбудимые всякими призывами. Конечно, Голицын был уверен, что у Софьюшки хватит смекалки доверить свою безопасность людям достойным, надежным и верным.
В один из дней, когда Стрелецкая слобода свыклась с новостью о лежачей болезни Коробкова, к дому стрельца подъехал богатый экипаж. Гость представился боярином Сухомлиновым, приближенным к царевне Софьи. Взял табурет и сел у кровати больного:
– Что за болезнь вдруг приключилась? Али просто душа заныла?
– Заговорила старая рана. В том бою год назад половину мяса с левой ноги вражина снес. Поначалу, казалось, всю жизнь на костылях ходить буду. Так лекари мне и сообщили. Да спасибо жене. Отварами, маслами домашнего приготовления выходила меня.
– Не ко времени ты расхворался! – сказал боярин и хитро прищурился.
– Так тех татей, что добро купца Мартынова увели, выслеживал. Пришлось три недели ночевать на улице, испытывать мокроту и холод. Вот нога и заговорила.
– Понятно. Не молодой уже.
– Так-то, оно так, боярин, но послужить еще охота. Без строя жизнь тусклой видится.
– Вот мы сейчас и определим какая жизнь у тебя будет! Тусклая или яркая! Привез я с собой двух лекарей. Ты расскажи им все про свою болезнь и укажи на места больные.
Подобная неожиданность Пахома не напугала. Он на всю жизнь запомнил те ощущения и мог все это воспроизвести снова.
Лекари по-русски говорили плохо. Вопросов не задавали, осматривали ногу, простукивали, нажимали, слушали через трубочку сердце, потом попросили встать, пройтись, присесть. На первом же приседании Пахом повалился на пол. На том инспекция и закончилась. Сухомлинов все это время сидел на табурете у стены и наблюдал за происходящим. Когда лекари сложили инструменты в саквояжи и направились к выходу, боярин встал и уперся в них своим взглядом. Пахом увидел, как оба медика покачали головами.
Боярин подошел к кровати и положил на одеяло мешочек с деньгой.
– Крепись, стрелец! Видать ты и впрямь свое отбегал.
Пахом от рождения умел лицедействовать и тут без особого напряга пустил горькую слезу. Она выкатилась из левого глаза, пробежала по щеке и растворилась на вороте рубахи.
Экипаж скрылся из виду, Пахом сел на кровати и задумался. В руках он держал мешочек с медяками и одним серебряным рублем. Вошла Марфа, присела рядом.
– Может надо бы послужить еще? – спросил Коробков.
– Может и надо бы, коли не противостояние. Снова того дедка повстречала. Сказывал будто Нарышкинский отпрыск крепнет не по дням, а по часам, силу набирает. С его слов, ежели так пойдет, то не усидеть Софьюшке на троне, но буча будет кровавая.
Пахом положил голову на плечо жены и глубоко вздохнул.
Лето набирало силу. В Стрелецкой слободе готовились к сбору урожая, замачивали кадки и кадушки для засолки огурцов, скоблили и прокаливали на огне противни для сушки гороха, смородины, малины и вишни. На грядках наливался основной богатырский овощ – репа.
Марфа с детьми вполне обходилась без помощи Пахома и успешно справлялась с огородными делами. Муж скрипел зубами, но держался и свое место на кровати не покидал. Стрелец честно отрабатывал придуманный недуг. Он ненавидел свою кровать, но больше всего его раздражало то, что можно было разглядеть с ненавистного лежачего положения. Однажды он не выдержал и попросил принести ему грифель и картон. Появился чертеж костылей. Чертеж и снятую мерку Пахом передал старшему сыну вместе с указанием: идти в слободскую рощицу и вырубить две заготовки по конфигурации и размерам чертежа. Разрешил взять с собой в помощь Васятку, а также самый острый в хозяйстве топорик и самый длинный нож.