Пыль моря

Пришлось сделать стоянку. Днище одной лодки дало сильную течь. Расположились на возвышенном береге, окружённом огромными деревьями.

Пока китайцы возились с выгрузкой товаров и починкой лодки, многие маньчжуры разбрелись по окрестным болотам пострелять уток.

Тин-линь долго разговаривал с начальником, и тот наконец разрешил ему тоже отправиться на охоту.

Тин-линь с радостной улыбкой подскочил к Мишке и стал быстро говорить ему, но поняв, что тот почти ничего не понимает, позвал толмача. Джучерец растолковал, что Мишка должен сопровождать хозяина на охоту, хозяин велит собираться.

Мишке расклепали кандалы и нагрузили припасами. Пять человек с Тин-линем во главе заспешили к дальним болотам. Хозяин, гордый и довольный, сам тащил на себе лук и колчан со стрелами.

Они спустились в низину. Под ногами захлюпала вода. Перед ними расстилалась равнина, поблёскивая разводьями болотной воды.

На буграх росли разноцветные деревья, теряющие листву. Тёмно-зелёные ели возвышались над поредевшими кустами.

С ними шёл солдат маньчжур с фитильным ружьём за плечом. Приставлен, значит, к китайцам для порядка и наблюдения. Верно, что и Тин-линь возбуждает недоверие маньчжуров. Мишка улыбнулся, думая об этом.

Часа два шли по звериным тропам, пока Тин-линь не распорядился устраивать привал. Выбрали место посуше, развели костёр. Перекусили взятыми продуктами. Тин-линь захватил ханшин[1], но разлил всем всего по несколько глотков. Остальное отдал маньчжурскому солдату. Тот подозрительно бросил взгляд на китайца, но принял и вытянул всё до капли. Довольно хмыкнул, подобревшие глаза нагло уставились на Тин-линя.

После получасового отдыха стали собираться на охоту. Невдалеке облюбовали обширное болото. Опять глотнули водки, остальное отдали маньчжуру. Тот, уже захмелевший, не стал отказываться.

Минут двадцать шли все вместе, а потом Тин-линь распределил людей на две половины. Он, маньчжур и Мишка пошли вперёд, а двое китайцев были отосланы готовить обед и встречать охотников.

Вскоре солдат стал часто спотыкаться и падать. Весь вымокший и грязный он ругался и волочил тяжёлое ружьё по лужам.

Тин-линь остановился и стал уговаривать его остаться и поспать. Долго настаивать не пришлось. Солдат устроился на пригорке, на ворохе сухих опавших листьев. Блаженная улыбка расплылась по лицу.

Мишка с китайцем остались одни. Тин-линь глянул настороженно в глаза пленнику и пошёл к зарослям осокорей. Вспугнули несколько стай уток и гусей. Наконец стали подбираться, скрываясь в траве, к большой стае, плавающей у берега болота.

Тин-линь напряжённо кривил губы в улыбке, оборачиваясь к Мишке. Часа за два китаец настрелял с дюжину уток, и Мишка с трудом волочил ноги, таская добычу за охотником.

Они редко перебрасывались словами, понимали друг друга плохо. Тин-линь старался выбирать слова знакомые Мишке, но всё равно плохо получалось.

Зашли уже далековато, пора было возвращаться. В последний раз Тин-линь пустил стрелу и поразил птицу. Та, затрепыхавшись, билась в воде. Мишка хотел сбросить ношу и вытащить раненую утку, но Тин-линь отстранил его. Отложил лук с колчаном и полез в тёмную жижу. Дотянуться до утки он не мог, и осторожно продвигался, нащупывая ногами дно потвёрже. Шестом пытался подгрести утку к себе. Вдруг Мишка увидел, что Тин-линь провалился по самые плечи и выронил шест. Стал барахтаться, но, видно, попал в трясину. Отчаянные усилия не давали ему возможности выбраться. Коричневая вода медленно поднималась, почти до самого горла

Мишка с застывшим лицом напряжённо смотрел на тонущего человека. Вот и настал момент, вот и свобода.

Тин-линь повернул измазанную грязью голову к Мишке и что-то с надрывом кричал. Мишка не вникал в смысл слов. Он замер. Некого винить. Я не виноват. Пусть тонет. А я на полночь подамся. Авось доберусь до своих. Второго такого случая может и не быть.

Тин-линь погрузился до шеи, силы его оставляли. Он уже не просил, а неистово ругался. Руки, опутанные жухлой травой, беспомощно колотили по жиже, брызги летели во все стороны.

Всё, хватит, поспешать надо. Пусть сам выбирается. Но как же так? Ведь я же не зверь какой. И спас он меня. Что ж я совсем совесть потерял? Что плохого он мне сделал? Быстрей!

Мишка сбросил оцепенение, глаза заметались в поисках подходящей жердины. Кругом валялись полусгнившие лесины. Выбрал покрепче и шагнул с нею в воду. Осторожно продвинулся к китайцу и бросил лесину у самой головы тонущего. Тот схватился обеими руками и навалился на неё грудью. Выпученные глаза смотрели с надеждой и боязнью.

– Будь покоен, хозяин, не оставлю, – бормотал Мишка, а руки торопливо подбирали вторую лесину.

Не прошло и двух минут, а ещё штук пять жердей протянулись к Тин-линю. Тин-линь уже не погружался и терпеливо ждал, когда вернутся силы. Мишка подал крепкую суковатую жердину и упёрся в дно ногами.

– Давай, браток, поднатужься! Ещё немного! Сёдни ещё ханшина отведаешь! Держись!

Мишка просунул жердину под руки Тин-линя. Тот ухватился и стал осторожно подтягивать тело. Мишка тоже тянул, загрузая по пояс в вонючей жиже. Пот застилал глаза, смахнуть некогда. Трясина неохотно расставалась со своей добычей.

Несколько раз приходилось передыхать. Руки у обоих тряслись от напряжения, но сдаваться никто не хотел. Наконец Тин-линь выбрался на прочное дно и в изнеможении повалился на жердины. Напряжение спало, и силы быстро покинули его. Мишка тоже едва шевелился. Малость отдышавшись, стал подтягивать ослабевшего Тин-линя к себе.

Уж солнце стало просвечивать у самого горизонта, пробивая себе окна в разрывах туч, когда они выбрались окончательно и малость смыли с себя грязь.

Обоим было неловко, взгляды старались не встречаться. Молча поплелись назад к стану. Мишка тащился сзади и корил себя за минутную слабость. Вдруг Тин-линь остановился и быстро заговорил, слегка обнимая Мишку за плечи. Он улыбался измазанной физиономией, сузившиеся глаза светились радостью и довольством. Мишка плохо понимал, но всё же догадался, что тот на него не сердится и предлагает дружбу. Мишка тоже улыбнулся и обнял китайца. Они засмеялись, колотя друг друга в бока и по плечам.

Напряжение спало. Стало вдруг весело и легко. Усталость исчезла, и они бодро зашагали к стану. Тин-линь выхватил часть уток у Мишки и прицепил их к себе на кушак.

Сумерки сгущались, пришлось торопиться. Тин-линь стал хмур. За такое опоздание придётся вынести ряд унизительных упрёков, но теперь это ему было не так страшно.

------------------

[1] Ханшин (байцзю) - традиционный китайский алкогольный напиток, наиболее близкий водке.

Глава 6. Конец пути

Обиженный и приниженный, Тин-линь бесцельно шатался по палубе и с неприязнью поглядывал на Мишку. Самые худшие опасения подтвердились. Начальник Дархань распекал его, как последнего раба, и отстранил от совместных трапез. А ведь по прибытию в Нингуту[1] может ещё и кляузу отправить к самому цзянцзюню, управителю. И тогда милостей не жди. Маньчжуры не прощают даже богатым и знатным китайцам.

Сразу же, как приедем, надо поспешить к Сяоли, – думал Тин-линь, уставившись на бегущие за бортом воды реки. – Пусть умилостивит Дарханя. Собственно, ничего и не случилось. Кто ж мог предвидеть, что со мной может случиться несчастье? Сяоли не позволит обидеть своего любимого брата.

У семейства Дау сложились сложные отношения с цаньлин[2] Дарханем. Красота Сяоли так вскружила голову этому старшему в Нингуте офицеру, что он с трудом удерживался от необдуманных поступков. О женитьбе и думать нечего. Такие браки с китаянками строго запрещались. Ведь он был из древнего прославленного рода. Дед был приближен к легендарному Нурхаци[3], за принуждение к сдаче сильной крепости Усу. После этого стал видным начальником в пятом полку Жёлтого знамени с каймой. Блистательный Нурхаци не раз отмечал заслуги деда. Да и при Абахае[4] молодой отец Дарханя ещё блистал в военной верхушке.