Мы под запретом

К дому, где, живет Игорь с семьей, я подъезжаю спустя полчаса, миллион автоштрафов и херову тучу растраченных нервных клеток. Но это ничто по сравнению с тем, что мне сейчас устроит мой брат. Он явно начистит мне рожу, и будет прав! Потому что меня предупреждали, потому что меня просили быть взрослым, мне, черт возьми, сто раз намекали, что ей хорошо без меня!

Но весь казус в том, что я не хочу без нее. И пусть Игорь сейчас организует работы для стоматолога, мне похер. Мне просто надо знать, что она дома и в безопасности. Остальное я решу потом.

На территорию жилищного комплекса въезжаю без проблем. Брат выписал мне бессрочный пропуск еще тогда, когда несколько лет назад приобретал квартиру в этом доме от застройщика. Мы несколько раз приезжали сюда оценивать планировку, затем — ремонт и после я даже заезжал к нему на новоселье. Игнорирую подземную парковку и останавливаю автомобиль напротив подъезда.

Нахожу взглядом окна интересующей меня, квартиры и с облегчением выдыхаю, замечая в одном из них свет и промелькнувшую стройную фигуру, задергивающую занавески. Вываливаюсь из машины, прокручивая в голове различные варианты той херни, что буду сейчас заливать в домофон Игорю. Обычное «ехал мимо и решил заглянуть в гости» в два часа ночи мало смахивает на правду, и лучшее, что я могу услышать в ответ, это «вежливый» посыл прогуляться по всем известному маршруту.

Но, видимо, кто-то сверху решает сжалиться надо мной, и как только я подхожу к двери, заношу палец над нужными кнопками, домофон пиликает, и из подъезда вываливается заспанный мужик с тявкающей болонкой под мышкой.

— Да не тявкай ты! — грозно шипит он. — Быстро по делам — и домой! — командует он, опуская собаку на газон. — Завтра с хозяйкой будешь променад устраивать.

Мужик не обращает на меня никакого внимания, а я моментально просачиваюсь в узкую щель не до конца закрывшейся двери. Уверенной походкой пересекаю холл, мимоходом кивая консьержу, и жму на кнопку вызова лифта. «Один бастион преодолен», — с небольшим облегчением выдыхаю я, поднимаясь в медленно ползущей вверх хромированной коробке на заветный этаж.

Характерный звук, плавней рывок, и створки распахиваются. Делаю нервный шаг на площадку, залитую ярким светом и всего с двумя входными дверями. В замешательстве останавливаюсь около одной, занося руку над кнопкой звонка, но тут же меняю ее направление и костяшками стучу по металлическому полотну, негромко, но настойчиво, и в тишине спящего дома звук словно эхом зеркалит о стены и будто усиливает свою тональность.

В голове ни одной связной мысли. Мне уже пофиг, как все это будет выглядеть в глазах моих родственников, лишь бы открыли дверь, а там…

На миг останавливаю барабанную дробь оповещения о незваном госте и прислушиваюсь к происходящему по ту сторону двери. Нарастающий шорох легких шагов стихает в полуметре от меня, но за разграничительным полотном. И все замирает, словно это просто мое воображение играет со мной в сложную игру. Потому что мне даже кажется, что при очередном вдохе я чувствую ее сладкий аромат. Аромат моей Белки-«дюшески», моей долгоиграющей карамельки.

Вновь барабаню по металлу, но уже лишь подушечками пальцев, еле слышно, мягко и не настойчиво, словно азбукой Морзе отколачиваю наш личный пароль.

— Уходи! — Приглушенный, но, тем не менее, рассерженный голос Киры бьет наотмашь.

Я вздыхаю с мимолетным облегчением: «Она дома! Она в безопасности!»

— Белка, — негромко, чтобы не перебудить добрую половину дома, окликаю ее, — открой, нам надо поговорить. — Надежды мало, но она все еще теплится во мне.

И вновь в ответ лишь тишина и еле уловимый всхлип, режущий по живому без ножа, но так глубоко, что без пары швов толстой вощеной ниткой мне не вернуть целостность и первозданный вид своей душе.

Упираюсь лбом в разделяющую нас преграду, порывисто опустив на нее кулаки. Жмурюсь, прикусывая щеку изнутри, и делаю несколько рваных вдохов-выдохов, чтобы освежить мозг и хотя бы чуть-чуть успокоить колотящееся на запредельных скоростях сердце.

Хочу снести, к чертям собачьим эту дверь, но перспектива быть упеченным в каталажку суток так на пятнадцать за порчу чужого имущества останавливает меня. Потому что если не сейчас, то завтра или послезавтра я найду способ увидеться с моей Белкой. А пока… пока я лишь мысленно молю ее открыть и дать нам шанс. Дать мне шанс вымолить прощение.

— Открой, пожалуйста, — тихо прошу я, но знаю, что она слышит. — Мне нужно тебя увидеть.

— Саша, — как-то обессиленно выдыхает Кира, — уходи… — Она запинается, словно раздумывает и я, встрепенувшись, прислушиваюсь к шорохам, лелея надежду на то, что сейчас щелкнет поворотный механизм затвора и она все же отопрет свою «темницу».

— Ну же, Белка, смелей! — подбадриваю я ее шепотом. — Я дурак, да! Я виноват, сморозил глупость! — корю себя в который раз. — Ну, ты же умненькая, малыш, прости меня.

— Я не желаю тебя видеть! — После мимолетного затишья, когда я уже мысленно успел заключить ее в объятия и зацеловать, моля ее о пощаде, ее гневный выкрик подобен раскату грома в теплый майский день. — Я не желаю о тебе ничего знать! Я ставлю жирную точку на том, что у нас даже не успело начаться!

Ее слова потоками холодного ливня накрывают меня с головой. До неконтролируемого стука зубов, словно я и впрямь под ноябрьским проливным дождем, без зонта и в одной футболке. Озноб пробирает до костей. Меня выворачивает от ледяного презрения, сквозящего в каждом сказанном Белкой слове. И я не могу ее в этом винить: сам накосячил. Но отчего же наступившая тишина вновь окутывает меня какой-то безысходностью?

— Кира… — рискую ее нарушить.

— Пожалуйста, — с надрывом звучит ее просьба, — уйди. Я не хочу будить маму и Игоря, но…

— Хорошо, малыш, — пытаюсь быть взрослым и здраво смотреть на вещи. — Я уйду, — успокаиваю ее, — но это не значит, что я не буду бороться.

— Ты мне не нужен! — Хлесткая словесная пощечина даже физически ощутима, и я прикладываю ладонь к щеке. — Просто уйди и прими за истину, что нас не было и никогда не будет. У меня есть другой, и я с ним счастлива.

Не верю! Ни одному ее слову не верю! Сбиваю кулаки в кровь, врезав несколько раз по шершавой стене, оставляя следы своего бессилия.

— Белка, прости, — шепчу я, все так же уверенный, что она меня слышит.

Мысленно считаю до десяти, ловя тихие, удаляющиеся шаги и запрокинув голову до натянувшихся, точно струны, вен на шее. Прикрыв ладонями лицо, рычу раненым зверем, потерявшим свою истинную. Вновь все нецензурные выражения всплывают в моей голове, и я, адресуя их своей тупости, нехотя иду к лифту. Сейчас я уже ничего не исправлю, даже если перебужу весь дом, вскрывая дверь, словно консервную банку.

Белке нужно время, а мне необходимо проветрить свою башку и свыкнуться с аксиомой: с малышкой не будет так, как с прошлыми моими бабами. И здесь играет роль не только возраст. Она другая, и мое к ней отношение не похоже на предыдущие связи. Меня это пугает и наполняет новыми, ни на что не похожими ощущениями.

В свою квартиру возвращаюсь ближе к утру, исколесив половину города. Ночь — отличное время гнать по дорогам, не боясь во что-то вляпаться или встрять в многокилометровую пробку, когда пешеход, топающий по тротуару, обгоняет твой автомобиль, оставляя его далеко позади.

Тишина и какая-то магическая тайна, присущая белым ночам любимого города, успокаивают, вытесняя из воспаленного сознания дурные мысли.

Я заваливаюсь спать в полной уверенности, что в наступившем дне судьба будет ко мне благосклонна. Но телефонный звонок, вырвавший меня из пучины путаных сновидений, рушит мои надежды, словно нечаянный щелчок доминошную инсталляцию.

— Абрамов! — орет в трубку начальство. — Ты спишь, что ли?

Я нехотя разлепляю глаза, щурясь от солнечного света, безжалостно бьющего в незащторенное окно. Перевожу взгляд на часы и угрюмо выдыхаю.

— Имею право, — также без приветствия отвечаю абоненту. — У меня законные выходные, и на часах еще нет и полудня.